Проучившись всего пару месяцев, я приобрела стойкий комплекс неполноценности. Тогда я даже не думала, что моя семья может позволить себе что-то вроде трёхэтажного коттеджа или четырёхкомнатной квартиры. Всю свою учёбу я завидовала таким, как Леночка, Глеб и Ося, потому что им не нужно было бояться чего-то не сдать. Я имею ввиду, что у них были запасные варианты: связи, деньги. А у меня их не было. Мне нужно было рассчитывать только на свои силы и на свои мозги, чтобы не вылететь с бюджетного места.

В детстве я отдыхала в «Орлёнке» на Чёрном море, а Глеб, например, в Греции. А дочь первого, второго или какого-то там секретаря в посольстве – в Париже, Ницце и где-то ещё, я не запомнила. Но когда я начала встречаться с Глебом, я вдруг поняла ошеломляющую истину: он такой же человек, как и я. Эта простая мысль дошла до меня только к концу бакалавриата. После этого в моей голове что-то перемкнуло, страх перед ровесниками из обеспеченных семей ушёл, и я начала зарабатывать деньги. Я перестала завидовать тому, что их старт-площадка оказалась на той ступени, до которой мне ещё пришлось карабкаться и карабкаться; и что я, в отличие от многих из них, никогда не уеду жить за границу, не построю свой межконтинентальный бизнес и не стану основательницей империи. И вот теперь я сижу в Барвихе и смотрю на маленькую собачку, гоняющуюся за струями воды.

– Отец строил этот дом в надежде, что здесь будет собираться вся семья, он хотел, чтобы мы приезжали почаще с детьми, а дом почти пустует. У Олега бизнес, он не очень часто сюда наведывается, а Анька вон вышла замуж и вообще в Израиль уехала.

– А на сколько человек дом рассчитан? – зачем-то спросила я.

– Не знаю, – Дима пожал плечами, – нам места точно хватит.

И чмокнул меня в висок.

* * *

Валентин Александрович и Елена Алексеевна оказались очень приятными людьми, и, главное, простыми в общении. Без разных загонов вроде какого-то особого мёда или привычки смотреть кино на иностранном языке, без неприязни к «колхозным цветам» и вообще без какого-то снобизма. Они великолепно дополняли друг друга: он полный, моложавый и очень весёлый, она – сдержанная, сухая и тонкая, как тростинка. Он – любитель покушать, она – любитель йоги и здорового образа жизни. Спор между вкусным и полезным, как я поняла, продолжался в их семье уже не одно десятилетие и носил характер традиции. Как будто люди осознали, что жить без споров в принципе невозможно, и решили, что все их споры отныне будут касаться только одной темы, чтобы в жизненно важных вопросах они могли всегда быть сообща.

Олег был старше Димы на пять лет, а его жена оказалась даже младше меня. Олег явно пошёл в отца: у него был такой же весёлый, обманчиво легкомысленный нрав, такая же склонность к полноте и, как у отца, тёмные глаза. Наташа показалась мне немного замкнутой. У них были погодки: пятилетний Женя и четырехлетняя Лика, похожие друг на друга как двойняшки. Милейшие мордашки – круглые розовые щёки, носики-кнопочки и живые яркие серо-голубые глазища.

В первый же день дети буквально взяли меня в плен: сначала они попросили покачать их на качелях, потом показали мне свои сокровища и рассказали всё о Щенячем патруле, потом мы рисовали, играли в прятки, а когда нас наконец-то позвали за стол, я неожиданно для себя даже немного расстроилась. А перед тем, как ложиться спать, они пришли пожелать мне спокойной ночи и расцеловали меня в обе щеки. Я была сражена наповал.

Но больше всего мне понравился не дом и не баня, не всеобщий любимец – терьер Чокопай и не солёные огурчики, которые закрывала Елена Алексеевна лично и даже не запах дерева, пропитавший всё вокруг. Больше всего мне понравилась та атмосфера, которая царила в их семье. Это было что-то крепкое и здоровое, основательное, какой-то фундамент, опора, которая позволяла их детям тянуться ввысь, добиваться, достигать, зная, что у них есть место, где можно будет отдохнуть и набраться сил. Место, где их всегда примут, даже если что-то не получится, и откуда не прогонят. Собственно, из этого места хотелось уходить исключительно за подвигами.

Это что-то у меня ассоциировалось с поддержкой, с какой-то безусловной любовью и, самое главное, со здоровьем. Именно здоровье почему-то приходило мне на ум, когда я наблюдала за их семьёй. И, конечно, мне очень захотелось стать частью такой семьи.

Я сама всегда была папиной дочкой. Мама после нотариальной конторы устроилась юристом в крупную консалтинговую фирму и, конечно, очень сильно уставала. Я не хочу сказать, что моё детство было каким-то нездоровым, но оно однозначно было более тревожным. Папа возвращался с работы раньше, забирал меня из школы и готовил ужин, приговаривал «всё будет хорошо», уверяя в этом самого себя, и даже проверял у меня уроки. Маме показывать тетрадки я немного боялась, потому что она была требовательней, чем папы и не объясняла мне математику. Поэтому именно папа первым узнал от меня: я снова выхожу замуж.

Так мы с Димой и поженились. Я решила, раз мы уже почти семь месяцев живём вместе и никто не умер, то можно и рискнуть. Во второй раз я поменяла все документы, и теперь стала Воронцовой. Даже фамилия у них была красивая, мне она очень нравилась. Мне тогда было тридцать, Диме – двадцать восемь.

* * *

Однажды осенью мы были в гостях в Барвихе. Олега с Наташей не было, и дом без детей стал неожиданно тихим. Душ на втором этаже барахлил, и Елена Алексеевна злилась, что приходится мыться внизу в большой ванной комнате, а потом в халате подниматься по лестнице, но починить душ почему-то не получалось. И вот вечером, когда я вышла с тюрбаном из полотенца на голове, я застала Диму в странной позе: присев на корточках у камина, он читал газету и заходился от хохота.

– Ты чего смеешься?

Он поднял на меня глаза и едва выдавил из себя какое-то невразумительное бурчание.

– Что?

– Анекдот…

Я поняла, что газета лежала тут для растопки и, судя по внешнему виду, лежала давно. Судя по штопору на столе, Дима решил поразить меня бокалом вина в кресле и потрескиванием дров в камине, но растопить его не успел: взял газету, нашел рубрику анекдотов и зачитался. Уровень шуток в такой газете я себе примерно представляла, поэтому догадалась, что смеётся он над какой-то глупостью, но всё равно стало интересно.

– Ну что там? – допытывалась я.

Вместо ответа он хрюкнул, зажал ладошкой рот, другой схватился за живот, и от этой картины я сама не выдержала и прыснула, хотя ничего смешного он мне ещё не сказал. Отсмеявшись он было начал говорить, вытирая слезы, но какой-то бесенок внутри меня не выдержал и, поддразнивая его, я тоже хрюкнула. Новый взрыв хохота скосил нас обоих, мы опустились на диван и валялись, хрюкая и смеясь до слез, так что сводило судорогой пресс.

Наконец он отсмеялся, вытер запястьем углы глаз и прочел мне вслух, безуспешно стараясь сохранять серьезное лицо:

«– Дорогой, у меня две полоски.

– Ты беременна?

– Нет, блядь, я бурундук».

Мы засмеялись снова. Он гладил меня по голове, через слёзы выдавливая бу-бу-бу-буру-бурундук.

Мы катались по дивану, путаясь в моих волосах, сплетая ноги и руки, и мечтали.

– А кто у нас будет первый: мальчик или девочка?

– Первым будет мальчик. Александр, первопроходец.

– А если первой будет дочь, как тогда назовем? Может, Инга?

– Нет, первым будет мальчик. Я читал, что надо делать. Надо есть больше мяса и выбрать время, чтобы луна была в мужском знаке, – на это я закатила глаза, но любопытство всё же перевесило.

– Ого, да ты эксперт?! Откуда такие познания?

Он не ответил на вопрос, сделал вид, что не услышал.

– Хорошо, пусть будет Инга.

– А третий? У нас будет третий ребенок?

– Конечно!

Дима был в восторге, а мне не то, чтобы доставляло радость, скорее меня успокоило известие о том, что он хочет детей. В моей юности было принято считать, что мужчинам дети не очень-то нужны.

– А, может быть, четверо? – спросила я, то ли в шутку, то ли всерьез. Голова сладко кружилась, как от алкоголя: подумать только! Я замужем за лучшим в мире мужчиной и он хочет от меня детей!