Я не хочу вспоминать то время в подробностях: это был кошмарный сон. Мы сдали билеты на самолёт, медовый месяц в Испании превратился в регулярные поездки на кладбище. Свёкру стало плохо с сердцем, и мы навещали его в больнице в те дни, когда не ездили на кладбище. Глеб рыдал, свёкор рыдал, а я чувствовала себя не принцессой, а нянькой. Тем хуже мне было, что нянькой я была двум взрослым мужикам.

Я помню, что наш самолет должен был вылетать в десять утра, ровно в то самое время, когда мы измученные и оглушенные произошедшим, стояли в морге, тупо пялясь на образцы гробов. То есть, он и вылетел, просто нас с Глебом на том самолёте не было, мы выбирали цвет обивки и заказывали венки. Глеб хлюпал носом и был не в состоянии что-то выбирать, свёкор гладил его по спине, приговаривая «ну-ну», а я, тыкая наобум в пластиковые цветы, ощущала запах керосина, слышала щелканье металлической пряжки и голос стюардессы «дамы и господа, наш самолёт готов к взлёту»…

Именно это бессилие словно выжигало меня изнутри: что я или мы, или кто-то ещё могли сделать, что мы могли изменить? Человек так хрупок! Дурацкое стечение обстоятельств, этот чёртов лангуст (кто вообще мог это заподозрить?), и в итоге – некого винить.

Вместе с Глебом мы прошли все стадии принятия от гнева и обиды до самобичевания и вселенской вины. Мы не должны были соглашаться на этот ресторан в парке, до которого невозможно быстро доехать. Мы не должны были позволять ей одной составлять меню.

– А ты мог знать, что у неё будет анафилактический шок на лангуста?

– Нет, конечно, у неё никогда не было никаких шоков.

– Тогда что мы могли бы изменить?

Мы были абсолютно бессильны перед судьбой. Даже медики были бессильны. Врач, который был на свадьбе ничего не смог сделать без лекарства, а скорая помощь ничего не смогла сделать, потому что уже было слишком поздно.

Стоит ли говорить, что брак не заладился с самого начала? Первый год моя память милосердно затёрла: вместо воспоминаний у меня серое мутное пятно от грязного ластика. Следующие два года свёкор превращал годовщину нашей свадьбы в поминки, и муж рыдал у меня на плече, как маленький ребёнок. Они неизбежно вспоминали, каким хорошим менеджером была Татьяна Анатольевна, какую чудесную свадьбу она нам организовала, и как не хватало её во время организации её собственных похорон.

Ни о каких цветах или там подарках на нашу годовщину речи, конечно, не шло. Какие подарки в траур? Приезжал брат Татьяны Анатольевны с семьёй, какие-то её подруги и дальние родственники. Все они вздыхали, качали головами и говорили «какая потеря!» и «ах, она ведь была ещё так молода!», а один раз даже – «она так хотела внуков, жаль, что не дожила»… В глазах их явственно читался молчаливый укор, и я отчего-то воспринимала его на свой счёт. Вот и мета-описание нашей с Глебом семейной жизни.

Не то, чтобы дети были моим приоритетом, нет, перед свадьбой, конечно, мы с Глебом мечтали, шутили, как назовём сына и дочь, а в той реальности, в которой мы оказались, даже заводить разговор об этом было глупо и нелепо. Смерть Татьяны Анатольевны перечеркнула не только вероятность рождения детей, но даже саму возможность отношений с Глебом: это оказался удар такой силы, что оправиться он не смог. Поначалу я чувствовала себя атлантом, держащим небо на плечах, но потом силы у меня кончились, и небо упало на землю.

В их семье всё держалось на ней, именно она была стержнем, земной осью, вокруг которой вращался их мир. Как «хороший управленец» она занималась приземлённой, бытовой частью жизни, пока Андрей Вячеславович философствовал о высоких материях, Глеб же был абсолютно неприспособлен в практическом отношении. Теперь, когда стержень вытащили, вся конструкция просто рухнула.

После трёх с половиной лет кромешного ада, я не выдержала, и подала на развод. Глеб вяло сопротивлялся, но уступил. Выйдя из ЗАГСа и вдохнув прохладный осенний воздух, я наконец-то почувствовала себя свободной. Мне было двадцать семь, и я решила пожить для себя, однако, надолго меня не хватило.

Глава 2.

Сразу после магистратуры я устроилась в крупную компанию, занимающуюся производством бытовой химии. То ли мне просто повезло, то ли сыграло роль хорошо написанное резюме. Когда пришел оффер от эйчара, я прыгала по квартире, пытаясь достать до потолка, как школьница. Глеб потом по-доброму смеялся надо мной и постоянно напоминал: «до потолка ещё далеко, это только начало».

В нашем офисе был отдел продаж, отдал маркетинга, юристы, бухгалтерия и отдел кадров, и, конечно, руководство во главе с Александром Александровичем, которого все за глаза звали Сан Санычем. В моём детстве точно так же звали вечно пьяненького дядю Сашу, сантехника из нашего двора. Наверное, из-за этой ассоциации своего шефа я совершенно не боялась. Ну как можно бояться безобидного сантехника?

Офисная работа мне нравилась. Наш бизнес-центр напоминал мне остров посреди океана: вокруг какие-то склады, гаражи, железнодорожные пути, и тут оазис из стекла и бетона, абсолютно самодостаточный. На первом этаже три приличных кафе и одна большая столовая, магазин одежды, винотека, фитнесклуб с бассейном и сауной, микро маникюрный кабинет, где работали всего две девочки. По вечерам можно было не напрягаясь сделать ногти, выбрать вино к ужину и сходить поплавать.

Однажды в ноябре (или, может, это был конец октября?) Сан Саныч взял меня с собой в Гамбург на трёхдневную выставку «Упаковка будущего». Он искал недорогую, но экологичную тару, так как одна из линеек, которые мы выпускали, специализировалась на «зелёной» бытовой химии. У нас, кстати, была снята на редкость удачная реклама одного из продуктов – гипоаллергенного стирального порошка. Я ещё шутила, что реклама «зелёного» порошка – это вечнозелёный контент, но меня мало кто понимал. Но это не важно. Из Гамбурга обратно в Москву я возвращалась одна, Сан Саныч остался ещё на несколько дней «по делам».

В самолёте мне достался шестой ряд – первый в эконом классе. Я уселась и стала пялиться в салон бизнес-класса. И обратила внимание на очень привлекательного молодого мужчину, который как будто не знал, что ему делать. Он стоял в растерянности и с такой тоской озирался по сторонам, что больше был похож на потерявшегося ребёнка. Казалось, сейчас придёт большая и толстая тётка, крикнет «дорогой, сюда!» и он с радостью на лице бросится к ней. Я ведь тогда ещё фантазировала, как бы могла выглядеть его жена.

Но нет, его соседом оказался мужчина лет шестидесяти. Может быть, он так кадрит стюардессу? Тоже нет, я видела, что к ним подошёл бортпроводник в тёмно-синей форме и быстро-быстро рассовал ручную кладь по полкам, забрал и так же быстро, как фокусник, спрятал пальто в потайной шкафчик.

Я рассматривала мужчину: ему было не больше тридцати, на нём был светло-серый очень стильный костюм и тёмный галстук. Но он летел бизнес-классом, а я экономическим.

Они с соседом наконец-то уселись, и теперь мне был виден только его затылок. Было очевидно, что он в бизнес-классе новичок. Мне и самой такое удовольствие выпало лишь однажды – Глеб как-то взял билеты на накопленные мили.

Уже в Шереметьево, стоя у ленты багажа, я заметила красавца снова. Глянула мельком и отвернулась: что мне на него смотреть? Мужчины из бизнес-класса, я была уверена, всегда немного сомневаются в существовании тех, кто летает экономическим. Такие люди окружающих и за людей-то не считают, так, бледные тени, вспомнить хотя бы Татьяну Анатольевну. Каково же было моё удивление, когда он подошёл ко мне и заговорил.

– Извините, пожалуйста, – обратился ко мне мой будущий муж, – если Вы замужем или в отношениях, я ни в коем случае не собираюсь Вам навязываться, но Вы мне очень понравились и я хотел бы пригласить Вас на свидание. Вот моя визитка. Здесь есть мой номер телефона, позвоните мне, пожалуйста, я буду ждать Вашего звонка.

От его «выканья» у меня даже заложило уши, будто я всё ещё была в самолёте. А он развернулся и ушёл. И я осталась стоять с его визиткой в руках, проморгав свой чемодан.