Узнав о приказе полковника, пушкари не сразу послушались хорунжего.

– Как туда приблизишься, вон как османы жарят сверху, – заартачились они.

– Ништо-о! – воскликнул Пугачев. – Поверьте, я везучий и пули меня обходят. Я три года воевал в Пруссии в отряде казачьего полковника Ильи Денисова и за все время ни разу не был ранен.

Он тут же первый отправился вперед с расчетом одного из орудий. Другим казакам не праздновать же труса после этого, пришлось следовать за командиром. Вскоре несколько пушек залповой стрельбой все-таки обрушили ворота, открыв штурмующим солдатам еще одну брешь для проникновения внутрь.

Постепенно русские начали просачиваться в крепость то тут, то там. Городок оказался так себе, без четких улиц, которые к тому же тянулись беспорядочными изгибами. Многие оказались тупиковыми, в них солдаты попадали под нещадный обстрел. Потеряв убитыми и ранеными слишком много людей, русские буквально рассвирепели и пошли на врага напролом, вступали в рукопашный бой, расстреливали янычаров в упор и рубили саблями. Теперь они не жалели и простых горожан, если обнаруживали их в погребах и подвалах, выкуривали оттуда, кидая горящие полена. Люди не выдерживали едкого дыма и вынуждены были подниматься вверх. Если среди них оказывались мужчины, гренадеры рубили им головы без всякого разбора. А женщин собирали в отдельные места. Те турки, которые не желали выходить и сдаваться, умирали от огня и дыма в страшных муках, с душераздирающими криками и воплями. Так бои в городе шли всю ночь. Лишь к утру янычары то тут, то там начали поднимать белые флаги и, выйдя на улицы, бросали в кучу пищали и свои кривые сабли.

После окончания боев генерал-аншеф приказал подсчитать потери обеих сторон. Подсчитали. Оказалось, русские в боях потеряли около четырех тысяч человек. Примерно столько же и турки. В плен взято множество женщин и детей, им несть числа. Турками ли они были, татарами или людьми иных народов – всех без разбору отправили обозом в Киев. Пусть живут там и принесут пользу России, увеличив население, что так нужно для огромной полупустой страны.

Когда, наконец, баталия завершилась, Панин приказал войскам отправиться на зимние квартиры, а штабистам велел подготовить наградные документы на более ста офицеров. Через пару дней специальный посланник командующего в сопровождении отделения гренадеров отправился с этими бумагами в Петербург, чтобы передать их императрице на рассмотрение.

9

Погоня за славой иногда творит чудеса. Ради нее человек может совершить нечто такое, что уму непостижимо. Причем, и скверное, и героические. Правда, чтобы оценить его поступки, нужно время. Только оно может решить, что сотворил человек. Если поступок все-таки оказался героическим, достойно это оставления в истории или нет. Иной же при жизни прославится, даже не совершив ничего, заслуживающего внимания. И такого человека оценит время и предаст забвению, а последующие поколения о нем даже не вспомнят.

Да, история – могучая сила, но Бог ее – Время. А Бога не обманешь, выше него не прыгнешь.

Потемкин лез из кожи вон, чтобы стать равным с другими генералами. Вплоть до того, что подставлял себя под пули даже тогда, когда в этом не было необходимости. И Румянцев постепенно перестал его журить за каждую мелочь, однако все еще не считал генералом, способным руководить военными делами. Только, похоже, у Потемкина в небесах был свой покровитель. Он позволил ему отличиться перед фельдмаршалом совершенно неожиданным образом.

К началу 1770 года вместе с русскими против турок начали воевать и другие народы: болгары, арнауты, хорваты, черногорцы, мадьяры, а чуть позже – и поляки. Среди них особым героизмом отличались сербы. Потому, наверное, получив разрешение фельдмаршала Румянцева, Потемкин начал участвовать в боях вместе с ними. Бригаду из воинов разных народов возглавлял генерал Иван Подгоричани. В проводимых операциях он нередко доверял Потемкину самые ответственные задания.

Зимой бригада Подгоричани в составе кирасиров, гусар, артиллеристов и пехоты вышла в поход на Мокшан. По тому, что в пути встречались убитые путем отсечения головы, стало понятно, что там находятся не татары, а османы. Только они действовали таким безжалостным образом. Вскоре впереди послышалась стрельба. Похоже, авангард наткнулся на пикеты противника. Значит, подойти к крепости скрытно не получилось. А время уже клонилось к вечеру. Что поделаешь, зимний день короче конского хвоста. Потому решили напасть на врага утром. Перед расположением на ночь Подгоричани подозвал к себе Потемкина.

– Бери пехоту и незаметно отделись от нас, затем переправься на другой берег Милки, создай там плацдарм. В ходе боя я стану со своей конницей теснить противника к твоему плацдарму. Ну и щелкай там османов, как семечек, – приказал он.

Это сказать легко. Оказалось, что река Милка еще по-настоящему не встала. Тонкий лед людей еще как-то выдерживал, а лошади проваливались то и дело. Особенно долго пришлось возиться с пушками, устанавливая их на наспех сколоченные деревянные помосты, чтобы не пошли ко дну. Да еще солдаты вынуждены были стаскивать ящики с порохом с возов и тащить их на себе, чтобы, не дай бог, не замочить. Наконец батальоны кое-как перебрались, солдаты осушились возле костров и прилегли отдыхать. А Потемкин решил перебраться через Милку обратно и поужинать вместе с Подгоричани. Вскоре он в сопровождении небольшого отряда во главе с фельдфебелем Медведевым оказался на другом берегу и направился к штабу бригады. Тут, откуда ни возьмись, в вечерней или уже в ночной темени показалась конница. Она быстро приближалась, как лавина из прорванной плотины.

«Османы! – догадался Потемкин. – Мы хотим скрытно ударить по ним, а они – неожиданно напасть на нас».

Это-то понятно. Только что теперь делать? Как поступить? Вот турки уже втянули отряд Потемкина в свою лавину и вынудили его людей тоже скакать вместе с ними. А что им оставалось делать? Хорошо, турки в темноте еще не разобрались, кто есть кто. Но ведь разберутся! И тогда – кирдык*.

«Ладно, мы погибнем. В конце концов, по мне плакать некому. Но как сообщить о приближении врага своим? – мелькнуло в голове Потемкина. – Этих османов так много, они так быстро скачут, что конники Подгоричани не то, что в бой вступить, оседлать коней не успеют».

Тут он неожиданно услышал негромкий голос скачущего рядом Медведева. Тот словно приказал:

– Вынь саблю и подними!

Потемкин не сразу понял его.

– Так подними же саблю! – еще раз подсказал Медведев. Когда увидел, что генерал исполнил его просьбу, заорал во всю мочь:

– Берабер гель!

Он, чуваш, на этой войне уже начал понимать турецкий и татарский языки, запомнил, что «берабер гель» означает «вперед, за мной».

До Потемкина наконец-то дошла хитрость фельдфебеля, и он начал махать саблей так, будто бы действительно летел в атаку. Его, в темноте выделяющегося поблескивающим при слабом свете луны дорогим обмундированием, турки, похоже, приняли за своего офицера, да еще подумали, что это именно он подбадривал их, и пустились вперед еще сильнее. А разгоряченный Сентиер так возбудился, что забылся и крикнул еще раз уже по-чувашски:

– Малалла-а*!

Да в этом грохоте от топота тысяч конских подкованных копыт разве различишь каждое слово. Туркам оно послышалось как «Аллах», и они вдруг неистово начали кричать:

– Аллах акбар! Аллах акбар!

Теперь их никто не мог заставить передвигаться по степи тихо и скрытно. Сентиер этого и хотел. Он поднял вверх заряженную пищаль и выстрелил в воздух. Глядя на него, выстрелил в воздух из пистолета и Потемкин. Тут кто-то из османских офицеров, сильно ругаясь на своем языке, приблизился к ним, чтобы остановить стрелков и потребовать соблюдения тишины. Однако рядовые янычары уже ни к чему не прислушивались. Они, наоборот, поняли своего офицера так, будто тот приказал нагнать страху на противника шумом, и начали дико гикать, стрелять в воздух. Слава Богу! Теперь Подгоричани должен успеть подготовиться к отражению вражеской атаки. Только его люди в ходе боя как бы не зарубили оказавшихся в этой лавине своих… И отряд Потемкина в какой-то момент сумел-таки оказаться на фланге наступающих, затем и вовсе отколоться от них.