Век пройдет, а день останется.
Из чувашской народной песни.
Глава первая
Скитания по миру
1.
Девятое июня тысяча семьсот шестьдесят седьмого года. Ранним утром к Алатырю со стороны Симбирска приближался невиданный досель в этих краях кортеж. Его невозможно было охватить взглядом. Шум от сотен, а может и тысяч окованных колес, вливаясь во что-то цельное, накрывал всю округу таким грохотом, что казалось, будто это нескончаемый гром извергается одновременно и с небес, и из утробы земли. Спереди и сзади кортеж сопровождали конные отряды численностью до двух сотен, с пушками на лафетах, которые тащили пары бельгийских тяжеловесов. При этом отряды авангарда и арьергарда совершенно отличались друг от друга амунициями. Между ними тянулась бесчисленная колонна из карет одна изящнее другой. Под лучами поднявшегося уже на вершок солнца они поблескивали так, что рябило в глазах. Особенно выделялся экипаж в центре, запряженный в шестерку. Кроме колес и подножек, она вся была покрыта позолотой, а может и настоящим золотом. Бросались в глаза непривычно большие размеры кареты.
Проживающие вдоль тракта люди на своем веку видали всякое. По нему постоянно курсировали и кареты, и шарабаны, и кибитки, и повозки с большими чинами из стольных градов, генералами и именитыми сановниками, дворянами и купцами, чиновниками разного ранга и простыми крестьянами. Иногда проезжали даже губернаторы, держа путь по летам в Москву, а по зимам – аж до самого Петербурга. Но такого кортежа, такого каравана, ей-богу, доныне не было никогда. Сколько карет, сколько слепящего глаза блеска, сколько коней, а еще людей! Потому державшие путь в город двое крестьян были буквально ошарашены и, уступив дорогу кортежу, отвели свой возок в сторону, сами же, встав на обочину, наблюдали за происходящим, разинув рот. Изумленные мужики даже не заметили, что со стороны Алатыря навстречу кортежу мчалась верхом и в тарантасах солидная группа людей. Они по ходу что-то грозно выкрикивали им. Только если бы крестьяне и услышали их, все равно вряд ли что бы поняли, ибо это были не знавшие русского языка чуваши, ехавшие в город по своим надобностям.
Вот мимо них колонной по два прогарцевали всадники в голубых кафтанах, красных шароварах, черных сафьяновых сапогах, высоких папахах из овчины. Все опоясаны красными шелковыми кушаками, на которые навешаны кривые, как у турок, сабли; еще у каждого в левой руке длинная пика, за спиной – пищаль. Вслед за конниками прогрохотали не менее двух десятков лафетов с пушками. Затем пошли кареты… А чувашские мужики все стояли, забыв даже рот закрыть. Но тут одна из карет, следовавшая впереди самой большой, вдруг остановилась, и из нее вышел высокий здоровый вельможа. Он широкими шагами прямиком последовал к остолбеневшим зевакам. Вельможа совершенно отличался от только что проскакавших кавалеристов. На голове – толстый волнистый светлый парик. Одет в голубой кафтан из шелкового репса, под которым виднелся зеленый камзол с бесчисленным количеством золотых пуговиц. И штаны его совершенно иные, чем у только что проехавших всадников – лишь по колено. Ниже этих плотно прилегающих к бедрам колгот – светлые шелковые чулки с немыслимыми узорами и башмаки с пряжками. Довершала все это шпага с гнутым эфесом, которая торчала из-под левого разреза кафтана.
– Эй вы, свиньи, почему не чествуете императрицу?! – прикрикнул вельможа на мужиков.
Тут же к ним одновременно подтянулись казацкий есаул и алатырский воевода со своей свитой. Есаул на всякий случай лихо вынул саблю из ножен. А глава провинции, впопыхах споткнувшись о подножку тарантаса и еле удержавшись на ногах, спустился на землю. Вслед за ним спешились сопровождавшие его всадники. И все, поворачиваясь то к великолепной карете, то к подошедшему к чувашам вельможе, начали делать глубокие поклоны. Вельможа будто и не заметил их, начал песочить неразумных мужиков.
– Вы, черви земляные, слепые что ли?! – грозно рыкнул он на них.
Чуваши, не понимавшие по-русски, растерянно переглянулись, затем оглянулись по сторонам и продолжали стоять, не ведая, чего от них хотят и что им делать.
– Сказано вам, делайте поклоны! – заорал на них теперь уже воевода, не знавший чувашского языка. – А ну клонить пусь*!
Чуваши, поняв, что речь о голове, сняли малахаи, пятернями привели в порядок давно не чесаные волосы, растерянно поскребли затылки.
Злость вельможи, похоже, переполнилась.
– Есаул! – обратился он к казацкому офицеру. – Я обвиняю этих бестолочей в откровенном проявлении неуважения к императрице и велю казнить немедленно. Исполнять!
– Слушаюсь, Ваше Сиятельство! – выпрямившись в седле, ответил есаул и поднял давно вынутую из ножен саблю вверх.
Вообще до Екатерины Второй в России казнь путем отсечения головы не применялась более двух десятков лет. Теперь такое наказание постепенно становилось привычной. Касалось оно, правда, лишь самых отъявленных, жестоких бандитов, разбойников и государственных преступников. И все же казацкий офицер нисколько не удивился приказу сановного вельможи, развернув коня, вплотную приблизился к стоявшим на обочине чувашам.
– Не здесь же, не на виду у всех, – брезгливо предупредил его вельможа. – Отведи хотя бы вон за те березы.
В этот момент из золотой кареты вышла невысокая дама, вся сверкая невиданным в этих краях платьем и ожерельем с крупными жемчугами. По тому, как горделиво и статно себя держала, чувствовалось, что она тут самая главная. Вслед за ней из кареты, осторожно вытягивая тоненькие ножки, спустились на землю еще две дамы. Тут же из последующих карет высыпали другие вельможи, почтительно встали за главной дамой на некотором расстоянии. При появлении всех этих людей спорщики враз перестали выяснять отношения и замолкли, а когда важная дама и ее сопроводители подошли ближе, все изогнулись в глубокий поклон, да так и застыли. Воевода и его свита вообще чуть ли лбом земли не касались, казалось, подуй сейчас ветер, так они тут же опрокинутся и покатятся, как перекати-поле. Только два чуваша по-прежнему стояли навытяжку и ошалело посматривали на все это ничего не понимающим взглядом.
– Григорий Григорьевич, что тут у вас происходит? Почему мы остановились? – требовательно осведомилась важная дама у вельможи.
– Ваше Величество Екатерина Алексеевна, вот эти мужички осмелились открыто проявить неуважение к тебе. Я изволил их за это сильно отругать, однако, сама видишь, они не стали бить поклоны даже при твоем появлении здесь. Страшно упрямые канальи! Потому я приказал есаулу казнить их путем отсечения головы. Мужикам только раз дай спуску…
– Вот как, уважаемый Андрей Никитич, почитают главу государства твои подданные, – то ли шутя, то ли осуждая, произнесла оказавшаяся царицей России дама одному из стоявших возле себя вельможе – казанскому губернатору Квашнину-Самарину.
– Виноват, Ваше Величество, – молвил тот. – Втолковать что-либо инородцам – дело архи сложное. Но я осмелюсь напомнить: Алатырская провинция состоит в Нижегородской губернии.
– Яков Семенович, выходит, это твои люди не уважают главу государства? – слегка повернув голову, обратилась императрица к другому вельможе.
Нижегородский губернатор Аршеневский не нашелся, что на это ответить.
– Вот потому я и толкую вам: обращение инородцев в православие – дело первостепенной важности, – назидательно заявила императрица всем. – Лишь наша вера приучит их к беспрекословному подчинению власти. «Всякая власть от Бога», – говорит она устами апостола Павла. Эту мысль надо вдолбить всем простолюдинам так, чтобы она гвоздем торчала в их головах. По сему требуется ускорить крещение инородцев всеми возможными способами. И дело это первейшей важности не токмо для церкви, но и для вас, господа.
– Истину говоришь, матушка-государыня.
– Да мы стараемся. Но и то верно, что, видно, недостаточно, – согласились губернаторы.
