Машины в семье не было. Рейсовый автобус высадил новоиспеченных дачников на трассе, дальше надо было идти десять километров по лесной убитой грунтовке. Нагруженные запасом еды на две недели, с палаткой, вёдрами и инструментом, вдвоём они вышли к своей земле. Тринадцатилетний Кирилл, почувствовал себя Робинзоном Крузо. Отец не делал поправку на возраст. Киря рубил деревья, таскал бревна, корчевал пни. Первые дни болело всё тело, сводило мышцы, но потом прошло, мальчик становился мужчиной. Вечером, отец, посмеиваясь, выковыривал впившихся за трудовой день клещей из спины сына.

– Только маме не говори, – замечал он, бросая извлеченных кровососов в костёр.

На исходе второй недели жара достигла пика. Ближайшие ламбы с водой цвета крепкого чая прогрелись до температуры тела и купание не освежало. Змеи, кожаными лассо замерли на раскаленных камнях. Вечером пропали комары и замолчали птицы. Ближе к полуночи на лес обрушился шквалистый ветер, высокие сосны гнуло в коромысло, вдруг сверкнуло, и грянул гром, так, что зазвенело в ушах. По палатке замолотил дождь. Гром не прекращался, вспышки освещали палатку даже через брезент. Наверно отец почувствовал первобытный страх сына. Одно дело в городской тёплой квартире пережидать непогоду, а совсем другое – лежать на каменистой земле, где от чёрной разбушевавшейся бездны, тебя ограждал только тонкий слой ткани.

– Вот, смотри, сверкнуло. Считай, сколько секунд, «раз», – на счет «два», раздался грохот, – значит гроза в двух километрах. Кирилл позже узнал, что отец лукавил, успокаивал сына, намеренно увеличивая расстояние от их лагеря до места удара молнии. Гремело на счет «пять», потом на «восемь». Временной разрыв между молнией и громом стал увеличиваться, ветер стих, и Кирилл уснул.

Они с отцом за лето поставили сруб из сведённого на участке леса. Свежие чистые бревна сочились ярко-желтой, играющей на солнце смолой. Папа ходил по шаткому черновому полу, подпрыгивал, хватался через поперечную деревину и делал подъём с переворотом. Киря хохотал.

С начало учебного года отец приезжал достраивать дом один, почти каждый выходной, навёл стропила и перекрыл крышу рубероидом. Когда, завод закрылся, он практический переехал на дачу, жил там зимой и летом. Рыбачил, бродил по лесам, деньги зарабатывал строительством, периодическими короткими халтурами.

Как-то холодным декабрьским вечером, зазвенел телефон. На трубке был сосед по участку. Он нашёл отца повешенным в открытом дачном домике, на той самой, только потемневшей от времени поперечной балке, с подтеками засохшей коричневой смолы.

– Эх, папа, папа, – зачем? – Кирилл вытер глаза краем наволочки.

Сквозь шум дождя раздался отчетливый стук в окно. Кирилл вздрогнул.

– «Да, что ж такое?»

Он прямо в трусах, босиком выскочил на мокрое крыльцо. Во вспышке молнии Кирилл разглядел уходящую знакомую фигуру в кепке и в выцветшей штормовке.

– Папа!?

Небесная влага смешалась со слезами. Кирилл побежал со двора в переулок и дальше, на центральную дорогу. Дождь колотил по шиферным крышам, потоки бурлили в придорожных канавах. Чёрные бездонные окна отражали вспышки молний.

Голый и мокрый он стоял на сельской дороге, терявшейся в стене воды, один в этом грозовом мире.

***

К утру первого сентября, дождь не прекратился. Алевтина Ивановна распорядилась провести праздничную линейку в спортивном зале.

Первоклашек было совсем мало, всего шесть человек. Сказался демографический провал девяностых. Такая ситуация наблюдалась до пятого класса. С шестого по девятый, параллель состояла из двух классов «А» и «Б» примерно по двадцать детей в каждом. Старшие – десятый и одиннадцатый, тоже были в одном экземпляре. Кирилл поздоровался с директрисой и облокотился в сторонке об шведскую стенку. Возрастная структура школы наводила на грустные мысли.

– «Вот тебе и русский крест, куда уж нагляднее», – подумал Кирилл, вспоминая известный график, с курсов экономической и социальной географии, похожий на Андреевский крест: уходящую вниз линию рождаемости, и пересекающую её в точке 1992 года, чёрную прямую смертности в России, взлетающую в бесконечность.

Алевтина Ивановна сказала в микрофон несколько слов, поздравила учеников с началом нового учебного года. Представила нового учителя географии и биологии. Кирилл улыбнулся и кивнул головой. Старшеклассницы с нескрываемым интересом рассматривали молодого симпатичного педагога.

Дети разошлись по классам.

У Кирилла в этот день не было уроков. Он заглянул в свой кабинет. Сел за учительский стол, встал и прошёлся между рядов.

–«Совсем недавно, ты носился по такому же классу, а иногда прямо по партам», – он вспомнил, как на перемене, будучи уже взрослым парнем, перед уроком физики сайгаком проскакал по столам и спрыгнул на пол у доски, а в этот же момент в класс вошла учительница, Кирилл упал, практически в её объятия. Он вспомнил возмущенные глаза физички, и улыбнулся. Закрыл дверь и направился, обходя лужи по направлению к дому.

На улице стало совсем мрачно и холодно. Кирилл снял парадный пиджак, рубаху и повесил на плечики. Натянул чёрный свитер, маминой вязки, и носки из собачьей шерсти. Пришло время затопить печь. В сарае было немного сухих дров. Директриса обещала машину на неделе. Сходил на улицу и вывалил охапку поленьев на пол в кухне. Включил свет, лампочка не горела.

– «Тьфу ты, вот не задача».

В полумраке нащипал лучины, сложил в плиту и поджёг. Топка была одна, общая на плиту и кирпичный стояк в комнате. Сел на корточки перед открытой дверцей. Огонек поплясал по сосновым щепкам и перекинулся на поленья.

– «Дров-то сухих совсем мало, зимой будут проблемы».

Три куба сырой, гниловатой осины и ольхи привезли Кириллу через два дня, но толку от такого топлива было мало.

Остатки березы и сосны он использовал только на растопку. Как правило, сухие дрова хорошо сгорали, только слегка подсушив, свежие сырые поленья. Осина обугливалась сверху, но не загоралась. Трубу, естественно нельзя было закрыть, и в щитовом бараке, и без того холодном, становилось совсем влажно и зябко. Кириллу приходилось ухищряться, чтобы протопить печь: устраивать стену дров прямо на кухне, раскладывать поленья на плите, наплевав на пожарную безопасность.

Наш герой был неприхотлив, поэтому мог жить в любых температурных условиях, но в некоторые нервные зимние дни, выдержка его подводила, и случались срывы. Все удары принимала на себя кирпичная плита. С минуту поколотив кочергой по чугунным уголкам, окантовывавшим печку, молодой педагог успокаивался. Ах, с какой радостью в такие моменты он перехватил бы между глаз железной палкой этому бугаю с лицом дегенерата, – Харчеву из одиннадцатого класса, или дал бы слегка по шее ехидному подлому засранцу Ванечке Сизову из девятого. Именно в один из таких моментов эмоциональной разрядки полетели в печку французские стихотворцы, да простят книголюбы нашего вспыльчивого географа. И поймём же истоки побега, предшественницы Кирилла на этой кухне, молодой городской учительницы с тонкой душевной организацией, хоть и любившей «проклятых поэтов», отвергавших буржуазный комфорт, но непривыкшая к суровому неблагоустроенному быту, сама она не смогла жить без удобств.

Кирилл сидел на полу и смотрел на потрескивающие дрова, задумчивое лицо озарялось оранжевым светом. Кто-то постучал в дверь.

– Войдите.

– Можно? – хрипловатый женский голос, послышался из коридора.

– Нужно! Проходите, не стесняйтесь.

На кухню вошла молодая симпатичная брюнетка в тёмно-синем спортивном костюме и прищурившись взглянула на сидящего жильца.

– Здравствуйте, мрачновато у вас, – сказала она, оглядев кухню.

– Нормальная мужская атмосфера. А я вас знаю, вы из какого класса? – вставая, спросил Кирилл.

– Ха, ха, – смешно! Я веду физкультуру. Директриса, просила новенького позвать, в учительской стол собирают в честь первого сентября.

– Вас, случайно не Антонина зовут?