Вселенский маховик получил необходимый заряд и дрогнул, запустилась цепочка роковых событий.

***

На исходе последнего курса учебы, светило солнце, и хрустальные сосульки истекали холодным соком, переливаясь на фоне голубого неба.

Виктория, девушка Кирилла, шла из парикмахерской, удовлетворённо ловила весенние взгляды проходящих мужчин, завернув на проспект Ленина, была обрызгана черным блестящим авто немецкой фирмы с названием из трёх букв.

– Сука! – вскрикнула Вика, с грустью оглядывая свое красивое бежевое пальто.

В это время виновник несчастья резко затормозил и сдал назад. Поравнявшись с девушкой, в машине открылось окошко, в котором улыбался приятный молодой человек.

– Девушка, простите меня, я не хотел, молю вас, скажите, как искупить вину? Парень сложил руки на груди и, выпучив глаза, добавил: – Пожалуйста, пожалуйста!

Вика засмеялась. Автомобиль был последней модели и мальчик ничего, часы у него, кажется, тоже дорогие.

Через три дня, после лекций, в темном коридоре, Кирилл метался как раненый зверь и бился головой об стену у кабинета номер триста тридцать три. Только что, Виктория объявила ему о расставании.

Он забросил диплом и целыми днями лежал на диване, уткнувшись в стену, вставая только, чтобы перевернуть кассету с Брайаном Ферри.

– Slave to love

And I can't escape

I'm a slave to love, – выводил сладкоголосый британец.

(Раб любви

И я не могу скрыться,

Я – раб любви)

Кириллу всегда до слёз нравилась эта песня. Странно, сейчас ему казалось, что Ферри знал, что будет плохо и пел про него – раба любви.

Изредка на краешек присаживалась его мама Татьяна Витальевна, и гладила по голове, убитое горем дитя.

– Ничего, сынок, всё пройдет, найдешь другую, а такое несчастье только закалит тебя, и запомни сына, главное чтобы тебя любили больше, чем ты их, – в общем, говорила Татьяна Витальевна тот стандартный набор слов, которыми утешают все матери мира, своих несчастных брошенных сыновей.

Через две недели он встал с дивана, помылся и побрился, одел костюм и сходил в деканат за списком сельских школ нуждающихся в услугах учителя географии.

Придя домой, скинув ботинки, достал из шкафа толстенный атлас, выпущенный еще до его рождения и начал подробно изучать листы северных территорий Русской равнины.

Его взгляд метался среди лабиринтов рек и бескрайних болот, переваливал через возвышенности, цеплялся за изгибы береговых линий приполярных акваторий. Наконец он выбрался на Белое море у мыса Рай-Наволок. Надо было что-то решать.

Кирилл лег и уставился на трещину в потолке, голова его была переполнена топонимами, которые звучали сказочной северорусской музыкой.

– Вороничница и Колоконница, Половинница и Голомяная Луда, Спасов Наволок и Глазаниха, Ковкуниха да Богомолиха, а за Тонной Лудой – Мертвецкая Корга, – тихо сказал он. – Как красиво, похоже на поморское заклинание.

Он поднялся, зажал кулаки и закрыл глаза:

–Келда, Вель,

Сотка, Пель,

Сия, Сылога,

Лувеньга да Воньга,

Нюхча, Шуя,

деревня Уя,

райцентр Новолавела,

хочу, чтобы Вика со мною сидела,

– прошептав эту несуразицу, Кирилл ещё крепче зажмурил глаза и стиснул кулаки, так, что затрещали фаланги пальцев, а потом расслабился и замер.

–Ему послышался знакомый смех… – «А вдруг…?»

– Кирюша, иди кушать, – нарушил тишину, матушкин голос с кухни.

–«Мама, блин, ты что, издеваешься?» – он открыл глаза и оглянулся вокруг, Вики рядом не было.

После ужина и пары часов блужданий на карте, минуя Малиновые Варакки, Пулонги, Валдаи и Мудьюги, Кирилл наткнулся на поселок Клюквенный Наволок, который был в списке приоритетных направлений. Населенный пункт находился между двух озер, обрамленных, судя по непрерывной голубой штриховке, обширными болотными массивами. Он взял карандаш и несколько раз обвёл название «Клюквенный Наволок».

Так решилась судьба Кирилла. Сам ли избрал он этот путь, или чья-то высшая воля водила по карте пальцем, мы не знаем, но в любом случае этот выбор коренным образом поменяет не только его жизнь. Через боль и страдания, любовь и ненависть, пройдет десяток людей. И жизнь уже не будет прежней в селе, где он будет работать учителем.

Государственные экзамены позади и диплом защищен на «отлично». Документы отправлены в районный отдел, и радостные чиновники Министерства образования поставили галочку в отчете.

Лето, давно перевалило за экватор, заступил на смену август, билеты куплены, рюкзак собран. И ничего не хочется.

Кирилл лежал на диване, изучал неизменную прореху в потолке, которая сопровождала его в счастье и в горести, так можно изучать всю жизнь линии на своей ладони, вроде ничего не меняется, но под настроение очень увлекательное зрелище.

На эту же трещину в бетоне смотрела Виктория, когда у них случился первый раз. Он неловко ерзал, потом затих и пытался найти ее взгляд. Вика спокойно покосилась на него прозрачными глазами, потом немного подождала и спросила:

– Где ванная?

От нахлынувших воспоминаний стало тошно. Кирилл вздохнул, взгляд перешел с потолка на плакат с Сильвестром Сталлоне в роли Джона Рэмбо.

Позвонил телефон, он встал, прошёл в прихожую, взял трубку:

– Алло.

– Полкило ряпухи не желаете? – спросили на том конце провода.

– Пожалуй, возьму килограмм!

– Может, пойдем, прогуляемся? – это был его друг Петр Казаков.

– Пойдем.

Они встретились на остановке, сели в потрёпанный грязно-жёлтый «ЛиАЗик» и доехали до набережной. В ларьке купили по паре склянок четвёртого номера, разместились на гранитных блоках. Много шутили, но с каким-то тоскливым оттенком, гораздо темнее, чем выпитое ими пиво. Время бежало, уронила чёрный занавес, августовская ночь, молодежи вокруг стало еще больше, чем днем. Тёплый воздух заполнился пьяными визгами.

– Пойдём куда-нибудь, где потише, да возьмём, что-нибудь покрепче, – предложил Кирилл.

– Пойдём.

В ларьке за железнодорожным вокзалом, пошарив по карманам, наскребли на две бутылки «Стрелецкой» горькой настойки, полкило колбасы, хлеб и пластиковые стаканчики.

Зашли в ближайший подъезд хрущёвки, поднялись и решили остановиться в пролёте между четвёртым и пятым этажом. На ступеньках разложили снедь, полюбовались натюрмортом: приглушенный свет, мятая коричневая упаковочная бумага, колбасный круг, полбуханки хлеба, бутылки из тёмного стекла.

– Фальк бы оценил, – заметил наш герой, обучавшийся некоторое время в художественной школе.

Выпили. Потом еще по одной.

– Слушай, еще толком нигде не работали, горя не видели, а пьём уже как видавшие жизнь бродяги – в подъезде, – отламывая хлеб, сказал Кирилл.

– Да, уж, – согласился Петя и глотнул из стаканчика.

Сидели рядом на ступеньках и молча заливали горькую. Накатило какое-то грустное опьянение.

– Представляешь, возможно, мы с тобой больше никогда и не посидим так, не выпьем, а может, и не встретимся, – сказал Петр, и ткнулся головой товарищу в плечо. – Ты уедешь в свою деревню, я в армию, дороги разойдутся навсегда.

Хлопнула подъездная дверь. Кто-то поднимался и похоже на пятый этаж. Высокий, мужчина в костюме, лет сорока, поравнявшись и увидев на ступеньках остатки «тайной вечери», вероятно желая вздрючить пьяных бездельников, напрягся и встал в угрожающую позу.

– Доброй ночи, а возможно, утра! – мирно сказал Кирилл, опередив его любые претензии, меньше всего хотелось сейчас конфликтов.

– Скорее, утра, – согласился мужик, расслабившись. – Вы тут мусор уберите потом.

– Конечно, конечно, – заверил его Петя, услужливо подвигаясь, пропуская жильца.

Мужчина поднялся к себе в квартиру, а друзья допили «Стрелецкую», и вышли на воздух, оставив мусор на ступеньках. Светило оранжевое утреннее солнышко.