– Здравствуй дом, милый дом, – Кирилл отворил дверь квартиры, и ступил через коридор на кухню, помещение два на четыре метра, большую часть которого занимала дровяная плита с двумя конфорками. У окна стоял небольшой стол, покрытый клетчатой красно-голубой клеёнкой, два винтажных табурета. Холодильник отсутствовал как класс.

Кирилл протиснулся в комнату, скинул рюкзак и сумку. Обстановка приятно удивила. Ничего лишнего, большая железная кровать с шишечками и высоким матрасом, стол, пара стульев и старинный красноватый сервант, дребезжащий посудой, при каждом шаге. Неожиданным бонусом оказался гипсовый бюст Пушкина, который косился с полки на нового своего сожителя. Позже, Кирилл выяснил, что Пушкин, это наследство от молодой учительницы французского языка, не продержавшейся в школе даже полугода. Что послужило причиной её поспешного бегства, грубоватые деревенские дети, одиночество или нелёгкий быт, неизвестно, но скрылась француженка без предупреждения, с первыми ноябрьскими морозами, и подобно Наполеону, бросившему свою армию, она забыла в шкафу несколько книжек французских поэтов и бюст Александра Сергеевича

Вы скажете, как романтично, долгими зимними вечерами, под треск горящих поленьев, молодой сельский учитель будет читать Бодлера, Верлена или там Рембо. К сожалению, нет, и еще раз нет! Все книжки были на французском языке, а ждала их печальная участь погибнуть в огне, в один из тех дней, когда Кирилл, навоевавшийся за день с нерадивыми учениками, проигрывал сражение с печкой и сырыми дровами. Газеты и растопка закончились. Психанув, он побросал поэтов в топку с шипящей осиной. Ах, как запылал Рембо:

J’ai vu des archipels sidéraux! et des îles

Dont les cieux délirants sont ouverts au vogueur:

– Est-ce en ces nuits sans fonds que tu dors et t’exiles,

Million d’oiseaux d’or, ô future Vigueur?

(Были звездные архипелаги и были

Острова… их просторы бредовы, как сон.

В их бездонных ночах затаилась не ты ли

Мощь грядущая – птиц золотых миллион?

Перевод Е.Головина)

Верлен с Бодлером слишком отсырели и долго тлели, но тоже занялись весёлым огоньком. Через несколько минут стихи превратились в пепел, а поленья так и не загорелись. Кирилл, не смог победить холод, жертва была напрасной и французская поэзия не согрела озябшего учителя. В два ночи, он выгреб чадящие головешки в ведро и выбросил их в сугроб у двери, а сам лёг, не раздеваясь в ледяную кровать, и закутался в спальник.

На следующий день, восьмиклассник Серёжа Синицын проходя мимо учительского стола, принюхавшись, сделал громкое замечание:

– Кирилл Николаевич, пахнет чем-то копченым, или палёным. У вас ничего не подгорело.

Класс захихикал.

– Подгорело, Серёжа, подгорело, моё терпение. Приготовьте листочки, будете писать проверочную работу.

***

Кирилл достал из рюкзака бельё. Мама собрала ему два комплекта тёмно-синего цвета с разбросанными маленькими белыми цветочками. Заправил постель. Развернул спальный мешок и засунул в пододеяльник. Присел на матрас, – хорошо, удобно! В детстве, похожая кровать была у бабушки в деревне. Вспомнил, что надо позвонить домой.

– Алло мам, привет, я на месте, жильё дали замечательное. Не плачь мам, у меня все хорошо. До свидания, мам.

Он скинул ботинки и потянулся до хруста в суставах, посмотрел вверх, потолок оббит фанерой и выкрашен белой краской, прямо над изголовьем проходила балка из струганого бруса, разбитого продольными разрывами в палец толщиной. «Опять трещина». Кирилл улыбнулся и закрыл глаза.

Проснулся уже в сумерках, захотелось в туалет. Натянул ботинки, вышел в коридор, длиной в пару метров. Кирилл сделал пять шагов, потом еще десять, потянул руку к входной двери, но не смог достать. Ускорил движение и побежал. Мчался что есть силы, как на последнюю электричку, едва не задевая локтями стенки узкого прохода. Собравшись, он прыгнул и толкнул дверь, чуть не упав на крыльцо. На улице стемнело, за огородами тлел край неба, в другой стороне показались звезды, сверкавшие ярче тусклого уличного фонаря у дома. Мерцая красноватым огнем, и медленно падали, как будто паря в воздухе, увеличиваясь до размеров монет и шариков для настольного тенниса, звезды летели к нему. Вдруг одна спланировала прямо во двор и потухла, потом другая, третья, как хлопья огненного снега они медленно оседали на землю и гасли, сотни и тысячи маленьких огоньков размером с детский кулачок. Кирилл опустился на корточки и положил один потухший комочек на ладонь, присмотревшись, он разглядел клюв, лапки и почерневшие опаленные перья, в его руках лежала маленькая сгоревшая птаха. Поднявшись, он увидел, что вся земля и крыльцо были засыпаны по щиколотку обугленными догоравшими птицами.

В понедельник, Кирилл уже с восьми утра, разгребал в узкой подсобке за кабинетом географии, гордо называемой лаборантской, завалы из глобусов, коллекций минералов, рулонов с картами и груды прочего иллюстративного мусора.

Бывает такое, наводишь порядок в шкафу со старыми книгами, найдешь утерянную когда-то, очень интересную научно-популярную брошюру, сядешь на пол среди башен из томов и собраний, и забудешь обо всем. Очнёшься, вот уже и вечер наступил, время летит незаметно. Кирилл увлёкся, сортируя схемы по геологическим и почвообразующим процессам, рельефу, климату отдельным материкам и природным зонам, он зависал над некоторыми листами, вспоминая курсы общей геологии, землеведения и географии материков и океанов. К своему удовлетворению, заметил, что многие вещи он мог бы объяснить лучше, чем на картинках, а некоторые выкладки и вовсе устарели, так что учёба в вузе прошла не зря.

Пару раз с утра заглядывала Алевтина Ивановна, но удостоверившись, что новый работник занят, и судя по всему, добросовестно исполняет свои обязанности, больше его не беспокоила.

Среди наглядных материалов любознательный географ откопал репродукцию Поля Гогена, двух таитянок с фруктами и цветами, наверно подразумевалось, что при описании внешних особенностей местных жителей Полинезии, учитель в теории должен продемонстрировать эту картину. На практике это вряд ли осуществлялось, судя по толстенному слою пыли на пожелтевшем картоне. В поурочном планировании в тетрадях Кирилла, о женщинах Океании тоже ничего не было, поэтому он решил, что пусть лучше Гоген украсит его скромное жилище.

Шедевр мировой живописи, органично вошел в простенок над кроватью, и две молодые девушки с Таити, стали свидетелями многих бурных сцен разыгрываемых в нашей пьесе главным героем, на тускло освещённых подмостках размером четыре на три метра.

После обеда, состоящего из булки и литра кефира, Кирилл перебрался в кабинет биологии. В лаборантской, не в пример обширней, закутка в классе географии, царил порядок. Натертые до блеска микроскопы замерли в звеньях по четыре за стеклянными витринами шкафов, на стеллажах в шеренге по одному, клюв к клюву выстроились в шеренги чучела грачей. Приготовленные учебники разложены в идеальных стопках. Пособия рассортированы по классам, от ботаники к общей биологии, каждые в своей ячейке, сколоченной из тонких отшлифованных реек.

– Эх, Семен Васильевич, какой же вы молодец, – воскликнул Кирилл, оглядевшись, – Как жаль, что так получилось.

Семён Ипатов, как заметила директриса: «учитель от бога», – уставший мужчина средних лет, облаченный в растянутые спортивки и хэбэшный серый халат, в это время стоял с открытым ртом перед дежурной сестрой, показывая, что добросовестно проглотил выданные ему послеобеденные таблетки.

В кабинете биологии было много цветов, на каждом горшке наклеена этикетка с русским названием и видовым обозначением на латинском языке. Знаток комнатных растений Кирилл был так себе, из всего многообразия узнал только герань, фиалку и алоэ.

– «Да еще вот этот с жесткими листьями – «тёщин язык» вроде бы».