Он потрогал продолговатый зелёный полосчатый лист.

– Знаете, как называется этот цветок?

Кирилл вздрогнул и повернулся. У двери улыбался голубоглазый коренастый мужчина с седым ёжиком и перебитым боксёрским носом.

– Тёщин язык?

– Сансевиерия! Семён, кстати, не любил простонародные названия, все ему надо было по науке.

– Сансевиерия, – повторил Кирилл, красивое слово, звучит как испанское женское имя, решено, назову свою первую дочь Сансевиерией.

Мужчина со сломанным носом рассмеялся.

– Я Юкко, учитель труда, и так сказать кризисный менеджер на все руки, даже англичанку замещал, – протянул он руку Кириллу.

– Очень приятно, Кирилл, ваш новый географ и как оказалось биолог.

Юкко зажал пятерню нового товарища широкой мозолистой ладонью.

– Можно, на «ты» Кирилл?

– Без проблем.

– Вижу у Семёна оставлено все в порядке, предлагаю тебе, Кирилл, спуститься ко мне, в кузню Гефеста, так сказать, в царство огня и труда и отведать за знакомство неразбавленного вина, – с этими словами Юкко, не дождавшись ответа, мягко приобняв Кирилла, как старого хорошего знакомого, увлёк в свои мастерские.

В распоряжении Юкко Матвеевича были два класса: слесарный, с токарными станками и широкими столами, оббитыми толстым листовым железом с прикрученными чугунными наковальнями и тисками, и столярный – с верстаками для работы по дереву. В торце второго кабинета, находился шкаф с развешенными ножовками, стамесками и киянками. Подойдя к нему, Юкко двинул плечом, стенка с инструментами плавно отъехала влево.

– Прошу к нашему шалашу, – подмигнув, сказал он.

Кирилл заглянул в маленькую уютную комнатку, с диваном и журнальным столиком.

– У вас тут как в Версале, тайные покои и секретные двери.

– Кирилл, мы же на «ты».

–Как то непривычно, все-таки, разница в возрасте…

– Мне всего полтинник, – Юкко перегнулся за диван и достал из маленького холодильника бутыль с мутной жидкостью, кусок сала и банку с солёными огурцами.

– Ничего себе «всего», до тридцати бы дожить.

– Не смеши мои седые ноги, «дожить» – хохотнув, трудовик расставил угощение на столе, взял из маленького, самодельного шкафчика в углу, тарелки, стопки, складной нож и полбуханки хлеба. Одной рукой, ловко раскрыв складень нашинковал сало и хлеб.

– Сколько тебе, двадцать два, двадцать три?

– Двадцать три.

– Банально прозвучит, но в твоём возрасте жизнь, можно сказать, и не начиналась, – Юкко взял бутылку и посмотрел на Кирилла. – Наверно ты считаешь себя взрослым, но извини, сейчас не война, это только на фронте люди взрослели в восемнадцать за считаные дни на передовой. Ты думаешь: «Ого! Я видел кое-что», и даже был влюблён. Скорее всего, тебя бросили, и от обиды и страданий, наверно сюда убежал.

– Да, как так, Юкко, –прямо в точку, хотя мне стыдно это признать!

– Юкко пожил, Юкко знает! Кто еще по своей воле в наш клюквенный угол заглянет, только на охоту, или за ягодами. Давай ка выпьем, за знакомство, – он наполнил стопки, и передал одну молодому коллеге, – Будь здоров! – и сразу выпил.

Кирилл стоял, о чем то задумавшись. Может, вспомнил, как целовал смеющуюся под дождем Викторию.

– Чего греешь, пей, а то стоит тут, как Алла Пугачева с микрофоном. Не боись, самогон личного приготовления, проверенный.

Кирилл отогнал от себя сладкие воспоминанья и опрокинул жидкость в рот, поперхнулся слегка, резко выдохнул и закусил салом.

–Ну как?

– Да вроде ничего, – сказал Кирилл, присаживаясь на край дивана.

Юкко двинул стул и сел напротив.

– Ну, рассказывай, почему докатился да такой жизни?

– А что рассказывать, вы и так обо всем догадываетесь, отучился, в армию меня не берут, с сердцем проблемы, оно болит иногда, не бьётся как надо – аритмию ставят…, взял направление сюда, сижу с вами, то есть с тобой Юкко, пью самогон. Еще хочу заметить, – всё правда: меня бросила девушка, и возможно, это действительно сыграло какую-то роль в выборе.

– Родители как отнеслись, что ты уехал, – спросил Юкко, разливая свой горький напиток.

– Мама переживает, все-таки единственный сын, а отца нет уже, скоро как пять лет.

– Давай за маму, дай бог ей здоровья!

Вторая пошла легче. Кирилл выудил огурец из банки, хрустнул: Вкусно!

–Что мы всё обо мне, расскажи лучше, Юкко про коллектив в школе, про учеников, чем люди живут в поселке?

– Жизнь, Кирюша, к югу от мексиканской границы не очень весёлая. После самоубийства большой страны, покатилась наша телега взад, да ещё быстро как, по камешкам, да по ухабинам. Вся развалилась, одни щепки на обочине. Раньше леспромхоз был, промкомбинат, рамы, двери, да что, там, даже мебель делали. Я кстати на нём трудился, когда после армии пришел. В школе все местного производства, от сруба до стульев. Зверосовхоз работал, чернобурку выращивали, наши меха призы получали на международных выставках. Может, видел развалины на въезде, это наш Колизей, местная достопримечательность, коровники образцовые, нерентабельные оказались. Эх, было время! А сейчас – деградация и возвращение к натуральному хозяйству и собирательству: огороды, ягоды, грибы. Скоро за корешками в лес пойдем, и про колесо забудем, а что – индейцы до Колумба на волокушах грузы прекрасно перетаскивали.

Юкко сделал паузу и плеснул самогону.

– Но не всё так плохо в Датском королевстве, есть и прогресс, ты его не видишь, а он есть, выпьем, Кирилл за прогресс, – он замахнул стопарь, занюхал хлебом, – По весне вышку поставили сотовой связи, теперь даже в лесу можно болтать. А то раньше смех был, Витька Базлаев, скупщик ягод, клюквенный король, телефон купил в городе год назад, крутой ходил, с мобилой на шее, а связи нет. Так, поиграть только. Вот тебе пример, когда деньги есть, а маслица в голове – чутка на донышке. По некоторым направлениям техническое развитие идёт, пройди по селу – на каждом втором доме по тарелке спутниковой. Бабки последнее выкладывают, крыша съезжает, пол провален, крыльцо упало, но главное – чудо техники висит: голубой глаз должен гореть, не затухая, как доменная печь.

– Значит, выбираемся из ямы Юкко, пенсии платят, обещают учителям и врачам зарплаты поднять. Мне в районном отделе образования подъёмные даже грозились выдать, – Кирилл сам не заметил, как выпил самогон, не ощущая горечи, запылали щеки.

– Понимаешь Кирюша, проблема кроется в несправедливости распределения благ. Ты говоришь – врачи, учителя, инженеры, шахтеры, станут жить лучше. Станут наверно, когда им смахнут метлой крошки с пола, после трапезы их слуг, понимаешь, даже не со стола. С грязного кухонного пола! Мы все пыль под ногами этих чертей, которые рвут мою страну. Был один римский папа, давненько, страдал чревоугодием, целый день он ел, ел, потом принимал рвотный порошок, освобождал желудок, а потом опять трескал всякие разносолы и снова блевал, и это в голодной средневековой Европе. Так вот, сейчас верховые мракобесы едят нашу Родину, отламывают огромные куски, глотают, давятся, и вроде наелись, а все равно мало, их полоскает, а они опять жрут. Ты не смотри Кирилл, что я финн, я красный, свой, и сын красного финна. Отец мой самого Ленина видел! И душа у меня хочет справедливости, и земля мне эта родная! В прямом смысле, меня мать, когда за клюквой ходила, на болоте прямо и родила, тут недалеко в четырех километрах, – распалённый Юкко плеснул самогону, встал и торжественно объявил, – Выпьем за то, что дорого каждому нормальному человеку – за правду! И я точно знаю, что засияет солнце над Северной Элладой!

Кирилл потряхивал стопку и наблюдал за рябью на мутной жгучей воде, пламенная речь проходила мимо.

– Эй, микрофонщик, сколько можно держать, кипит уже, – Юкко протянул ему огурец.

– Спасибо. Выпьем за правду!– Кирилл осушил вверенную ему посуду, и почувствовал, что хмелеет, – Юкко садись, остынь, а то мы сейчас пойдем сельсовет с почтой штурмовать, ты про коллектив расскажи, как атмосфера?

– Благодаря Алевтине, школа на хорошем счету, процентов сорок, детей, поступает в ВУЗы, то есть из десяти выпускников, – четыре человека. Для нашей деревни, это супер результат. В основном, преподают пенсионеры, ни кто не хочет к нам ехать. Учителя дружные. Сам увидишь. Историк – интересный мужик, не без странностей, конечно, Андрей Абрамович, чутка за сорок, ты с ним подружишься. Организуем здесь ячейку за справедливость, эх, жалко Семён соскочил, слышал, небось, о пожаре? Пушистая пришла, ничего не поделаешь, прежней, жизнь, для него уже не будет – Юкко налил еще.