Кровожадные шары не показывались. Серые минареты слегка расплывались в знойном мареве над Сосновой аллеей. В распахнутых окнах недвижимо повисли занавески. Прямо перед калиткой торчала дамская босоножка, застрявшая каблуком в горячем асфальте. Где-то за озером раздавался монотонный гул, словно бы повторялась сложная дробь гигантского барабана, завернутого в ткань. Звук был таким низким, что скорее угадывался ногами, чем слухом.

— Мы только доберемся до магазина...

— Надо посмотреть, что там на озере...

— Там девочка, в инвалидной коляске. Мы ее так и не забрали, — настаивал сержант Нильс. — Надо за ней сходить...

— Не валяйте дурака! — пискнул Мартынюк. — Вы видели, что стало с домами на Сосновой? Живых вы там не найдете!

— Я пойду, только дайте оружие! — рвался в бой Раду.

— А мне надо в город... Простите, но мне надо в город... — как сомнамбула, повторял пестро одетый художник. Дмитрий мне нравился все меньше; косичка на его голове расплелась, на лице появились потеки грязи, взгляд застыл. Кто-то мне, помнится, намекал насчет его наркотических пристрастий, но раньше было как-то недосуг задумываться. Да и какое мне дело до семейства Ливен? Однако в ближайшем будущем Дмитрий мог стать проблемой номер один... Я подумал, что пусть идет с Жаном, пусть бросит тут мать и идет куда хочет. Очевидно, у него кончилось зелье, и не терпится в город. Пусть идет, здесь от него будет больше проблем.

— Огородами лучше... — рассуждал Валентин. — До сторожки бы доползти, там патроны еще...

Мне смешно их было слушать. Взрослые мужики как будто убеждали друг друга в наличии у них отваги.

— Не ходите, — подала голос Эля.

Мужчины точно ждали ее окрика и разом повернулись. Охранник наш Валентин держался за ручку двери, за ним вплотную стояли сержант милиции и отставной генерал с супругой, которая ни за что не хотела отпускать мужа одного. Доктор Белкин вооружился лопатой. Раду мял в огромном кулаке ручку топора и с надеждой поглядывал на автомат сержанта.

— Гена, ты с нами? — окликнул напарника Нильс.

Комаров отвел глаза. На губах его плавала неприятная усмешка.

— Эй, командир, бросай играть в благотворительность! — заворочался Жан. — Пошли вместе в Поляны.

— Не надо... — Девочка обняла себя за плечи и раскачивалась, словно пьяная; видимо, химия, растворенная в воздухе, действовала на нее, как снотворное. — Не ходите, там что-то еще... Я чувствую, там не только медведи...

Я ей сразу поверил. Новое неземное солнце окрашивало ее тонкие ручки и лицо в жуткие сиреневы тона; и без того замухрышка, с уродливо выступающей грудной костью, девочка стала похожа на живого мертвеца. Впрочем, сомневаюсь, что мы выглядели намного лучше.

— Мы не можем сидеть тут вечно, — покачал головой Нильс.

И толкнул дверь.

— Стойте, я с вами! — метнулась жена генерала Томченко.

— Это самоубийство — шататься по поселку! — проворчал депутат Мартынюк.

— Вы чокнутые! — буркнул Жан Сергеевич. У него снова открылась рана на голове, и женщины пытались промокнуть ему кровь платками. — Не хрен бродить тут, искать на свою жопу отвертку. Я сказал вам — двинем сразу в Поляны, а оттуда в Питер! На крайняк, в лесу сосны, а не эта... порнография.

— На Сосновой могли остаться люди, — упрямо помотал головой Нильс. Его пшеничные волосы свалялись и спутались, как грива. — Мы заберем девочку и вернемся. И тогда подумаем, что делать дальше.

Они потянулись наружу, но тут захохотала Тамара Маркеловна.

— Там провода, — сквозь смех произнесла блондинка. — Там провода, они задушат вас всех...

Мы с братаном с утра пораньше на мопеде на станцию рванули, ну. Чтоб отец не орал. А то он придумает фигню какую-нибудь, типа помогать ему чердак застилать или ограду ставить. Ну, как будто нельзя чучмеков нанять! Толпища их по поселку бродит, в окна лезут, лишь бы халтуру какую срубить. Так нет же, он нас с братаном воспитывает, ну. Надо мной пацаны уже прикалываются, говорят, мол, ты, Зинчук задроченный какой-то, и папачес у тебя чумовой, плантатор, ну. Фигли он тебя пахать заставляет?

А фигли я им отвечу? Плантатор — он и есть плантатор.

Ну, короче, как все было. Договорились мы свалить пораньше, чтобы не работать. Вылезли через окно, откатили технику по росе, ноги промочили на фиг.

Утро — зашибись! Братан, как всегда, по газам, и оторвался, а я сзади плетусь. Когда его видно не стало, я задумал срезать, ну, через распадок. Тропы там толком и нету, но потихоньку на мопеде можно, только толкаться ногами приходится. Зато сразу к развилке вылетаешь, к тому месту, где налево дорога к Белому озеру.

Ну, скатил я в овраг. И тут сверху вмазало.

Вмазало так... Будто рельсой по затылку. Очухался, ну, с листьями, с муравьями всякими во рту. Рожей вниз валяюсь, ни хрена не врубаюсь, что стряслось, и где я вообще... Звенит, булькает в ушах, темно и жарко. Тут меня вырвало, черт его знает, едва не задохся.

Ну, кое-как мозги в кучку собрал, обернулся. Повернуть башку нормально не мог, однако ни один сволочной подонок не стоял позади с палкой. Зато поперек спины на мне лежало бревно. Из бревна торчал острый сук, чуть левее моего уха. Я как этот сук нащупал — чуть не обосрался, потому что повезло офигенно. Маленько в сторону — ну и пишите письма!

Дерево на меня свалилось, прямо на башку. Шишка там выросла знатная, но крови не было. Мокрый мох, черника, ну, жуки дохлые. Как из-под дерева вылезать, непонятно, и сколько времени я под ним провалялся — тоже непонятно, потому что вокруг звенел мрак. В ушах звенело, но не комары. Вообще ни один комар вокруг не летал, хотя раньше от этой сволочи деваться некуда было. Звенело, и еще мне показалось, что земля вздрагивает. Кое-как вывернулся, поискал глазами мопед. Тут он, мопед, только отъездил свое. Рама буквой «зю», бензобак оторвало, педаль загнуло, тросы вырваны... Мне сразу представилось, как папачес будет орать.

— Эй! — закричал я. — Эй, народ! Есть кто живой?! Вроде глотку рвал, а сам себя не расслышал. Ну, потом я ко мраку привык и увидел еще упавшие елки. Я вспомнил, ну, что свернул с тропы и спустился в овраг. Овраг глубокий, как раз между двух дорог, боковины крутые, обалдеть, но и на них густо росли всякие долбаные кусты и елки. А теперь вся эта мутотень была вырвана с корнем, перемешана, разодрана в клочья. Короче, я лежал на самом дне, а сверху накидало сраной древесины, ни вздохнуть, ни пернуть...

Несколько минут, а может, целый час, я ворочался, пытаясь выбраться. Пыхтел, млин, рыл землю, звал на помощь, но чертова елка держала крепко. Сверху шел дождь, не дождь, а настоящий град из колючек и шишек, ну. Долбаные елки или кто они там, роняли иголки, словно их полили кислотой или облучили атомным взрывом. Полный абзац, но я сразу почему-то вспомнил про атомный взрыв...

Одним словом, засада. Я охрип орать и уснул. Вырубился, как пьяный, ни хрена не чувствовал. Но, видать пролежал немало, потому что ноги затекли, а картинка вокруг резко поменялась.

Стало светлее, и сучок не давил больше на шею. Я осторожно покрутил тыквой — вроде не болело. Затем я принюхался и слегка прибалдел. Раньше пахло смолой, клопами лесными, травками, млин, короче, как положено в чащобе, а теперь, млин, воняло кофем. Я задрал башку, поглядел выше елок, а там...

Ночь, типа, только на половину неба. Звезды голимые, ну обалдеть, и красные шарики в вышине бегают. Точно бусинки, ну. Я зажмурился, типа, чтобы зрение восстановить, но шарики не пропали. Полный абзац, я вспомнил, как выпускали в небо шары на празднике города, типа, похоже.

Вот только что сегодня за праздник?

Бревно, что мне спину свалилось, куда-то делось. Кое-как я разогнулся, ощупал себя. Джинсы порвались, рубашка тоже. В глотке пересохло, язык мне казался куском наждака. Я разевал пасть, как немая рыба, но мог только хрипеть. Наверное, начался пожар, иначе какого хрена так жарко? Куда делось бревно? Его будто кто-то подвинул на метра три вперед. Я слегка опух от такого вывода, своим глазам не поверил, но против правды не попрешь.