— Не надо туда ходить, — сказала я. — Там плохо.

— Что плохо? — зло переспросил Валя. — Никого нет, что ты панику поднимаешь?

Но не сдвинулся с места.

— Кого ты слышишь? Опять эти... саранчи? — спросил Нильс.

— Нет, не саранчи. Оно большое. Больше, чем сетка.

— Кто со мной, мужчинки? — Галя поплевала на ладошки.

— Девушка, вы кого-то видели? — озабоченно спросил Валентин.

Я пожала плечами, не могла я объяснить, что чувствую приближение чего-то смертельно опасного. Было тихо. Так тихо, что, закрыв глаза, я, кажется, могла распознать дыхание каждого из нашей группы.

— Что ты панику разводишь? — прошипел сторож. — Ты вообще непонятно что тут делаешь, шла бы домой!

— Между прочим, вы все у нее дома сидели! — разозлился Зиновий. — Съели все и выпили!

Я снова промолчала. Было очень приятно сознавать, что Зиновий готов за меня дать взрослому дядьке по башке кирпичом. Сам Валя надулся, как пузырь, заскрипел вставными челюстями, но сделать ничего не успел.

— Тихо! — остановил перепалку Нильс. — Вы слышите... внизу?

Все заткнулись, только подвывала в далеком окошке бабулька. Цементные поганки продолжали подземное наступление, к счастью, не в сторону Березовой аллеи. Одна за другой засыхали и обрушивались сосны, теперь уже далеко за пределами поселка. Деревья складывались штабелями, с глухим хлюпаньем растворялись в серой жиже; жадные щупальца накрывали мерзкой паутиной высохшую траву и кусты, а спустя минуту на месте сосняка уже расправляли пористые мышцы угловатые неживые конструкции. А дальше начиналось совсем уж несусветное. На глазах в течение десятка минут происходило то, на что земной природе понадобились миллионы лет.

Следующую заумную фразу мне самой не придумать, это цитата из Зинки. «Синтетическая материя порождает искусственную жизнь».

— Мы будем лазать по всем окнам? — резонно спросил Зиновий. — На этой стороне шесть... нет, восемь домов... — подсчитал он. — Я видел, там есть мертвецы. Если обходить все дома, мы не успеем, станет темно!

Все посмотрели наверх. Безобразный фингал плыл сквозь черные облачка все быстрее и быстрее, намереваясь через час оставить отряд во мраке. Розовыe шары-убийцы не показывались, небо цвета индиго оставалось чистым, лишь земля слегка вздраги вала. В глубине серые «поганки» продолжали перерабатывать почву.

Бабушка глядела на наших «ополченцев» из своего укрытия и не понимала, почему мужчины медлят. Потом ей это надоело, видимо, сказалось напряжение. Она ждала помощи слишком долго, а помощь не приходила. Женщина ударила по раме изнутри, полетели стекла, рама треснула. Затем она перекинула ногу и выбралась на козырек, проходящий над вторым этажом.

— Эй вы, там еще есть кто-нибудь? — Нильс тоже приставил ладони ко рту рупором. В вязком кофейном воздухе слова застревали, точно пластилиновые горошины, брошенные в стену.

— Заберите меня! Помогите! — голосила женщина. Ее слова тоже почти невозможно было разобрать.

— Стойте, не надо! — закричал ей Валя. — Оставайтесь внутри, мы принесем лестницу!

Но первая через ограду перемахнула Галя, Валентин опоздал. Валя все-таки был намного старше и толще, а Галке хотелось доказать, какие мужики слабаки.

Доказала.

Наверное, старушке было не так страшно вылезти на карниз, когда на нее смотрели люди. Наверное, она испугалась, что милиционер сейчас уйдет и оставит ее умирать под обломками крыши.

Бабульке удалось вылезти на карниз, и тут на нее набросился кабель.

Силовой кабель, подвешенный под карнизом; он шел от распределительного щита и исчезал внутри дома. В мгновение ока жирная лоснящаяся жила превратилась в анаконду. С щелканьем отлетели крюки, кабель обмотался вокруг бабушки, сдернул ее вниз и повис, превратив свою жертву в черный, сочащийся кровью кокон. Снизу из кокона, у самой земли, свисали пряди седых волос.

Члены нашей отважной экспедиции не успели произнести ни слова, даже ойкнуть не успели. Они сгрузились у кирпичной ограды и, не дыша, смотрели, как провод пульсирует, перетирая несчастной старушке кости. От ее костей просто ничего не осталось. Меня наконец-таки вырвало; долго сдерживалась, ничего не скажешь...

Из всех нас во дворе, в непосредственной близости от «противника», очутилась одна Галина. Галка обернулась, ее лицо стало похожим на гипсовую маску. Она растопырила руки и покачивалась, как будто стояла не на ровной земле, а балансировала на канате.

Зиновий что-то крикнул. Изо рта Гали хлынула кровь, мужская рубаха на груди вздулась, пропуская что-то черное, вертлявое, а еще миг спустя...

Женщина начала разваливаться на две неровные части.

Какой-то другой кабель, не тот, что убил бабушку, подкрался к Галочке снизу. Вероятно, пролез через оконце подвала и, как удав, напал молниеносно. Он воткнулся в спину, вышел спереди, весь в ошметках красного мяса, а дальше начал пилить Галю сверху вниз. Галка качалась, но не падала. Слезавшая лоскутами рубаха упала, мелькнули торчащие ребра и что-то сине-желтое, похожее на клубок червей.

Человека пилили пополам, а мы ничем не могли помочь.

— Назад! — истошно завопил Нильс, они с Валентином разом выстрелили.

Я вначале не разобрала, куда они стреляют. Из под каменного забора к нам тянулась проволока. Потрескавшаяся земля внезапно заходила ходуном, вспучилась, пропуская сквозь себя металл. Тут же стало ясно, что это совсем не проволока, а приличный кусок сетки рабица. Наверное, с той стороны, за забором, вплотную лежал целый моток, и стоило нам приблизиться, как сверхъестественная кошмарная сила, управлявшая всем железом, отдала приказ к наступлению.

Зинка тащил меня назад, сержант ощетинился оружием. Не помню, как мы добежали до дома.

Потом Зиновий развивал свою теорию, как это произошло. На чердаке проводки не было, на чердаке наверняка было полно железа, но железа, не скрепленного между собой. Бабушка долго оставалась в безопасности, но была обречена. А Галочка своей смертью спасла остальных.

Правда, очень скоро все равно все умрут...

С утра пахнет тмином.

С тех пор, как ребята обнаружили крылатых скорпионов, мы сидим в наглухо забитом доме. А с тех пор, как полопались черные люки вокруг поселка, люди боятся выходить из дома даже «днем». Под словом «день» я подразумеваю те два с небольшим часа «старого» времени, за которые лохматое сиреневое солнце совершает полный пробег.

Что ждет ребят в Полянах, сказать сложно. Зато весьма нетрудно предсказать, что ждет всех нас, если продолжать зарываться в землю. В соседнем доме женщина сошла с ума от жажды; ее вопли разносились часа три, потом оборвались. А мы прячем глаза друг от друга. Потому что в нашей кладовке осталась вода, но никто не предложил ее соседям. По крайней мере, водки мы могли им передать. Я не осмелился озвучить такое предложение. Невзирая на ружье, меня забили бы насмерть. А сумасшедшую из соседнего дома наверняка прибили свои же, соседи. Мы делаем вид, будто не понимаем этого. Саша-Нильс храбрее меня, и дело не только в возрасте и оставшихся четырех патронах. Наверное, это не храбрость.

Это порядочность. Нильс всерьез намерен добраться до второго поворота на Сосновую, до переулка, что ведет к даче прокурора. Он обыскал поселок, живых больше нет. Но сержант вбил себе в голову, что там ждет помощи девочка...

Мы не слышим его. Мы сильно изменились. Внешне и внутренне. Несмотря на пугающие внешние изменения, я полагаю, что внутренние деформации несут воистину необратимый характер. Мы почти не разговариваем, но в вербальных коммуникациях нет нужды. Те, кто еще дышит, а на поселок набирается человек двадцать, превосходно чувствуют друг друга на расстоянии. Я подпираю спиной дверь кладовки, напротив меня Лида, растрепанная и страшная, с садовым секатором на коленях. Неделю назад Лида была дебелой толстушкой шестидесяти лет с аккуратно заколотым на затылке седым хвостиком. Теперь моя напарница встряхивает огненной гривой, она потеряла килограмм пятнадцать веса и приобрела изумительный медный цвет кожи. Она прячет ноги под длинной юбкой, сделанной из портьеры, потому что стыдится длинных пальцев. Кисти рук она тоже прячет под резиновьми желтыми перчатками. Лида сидит расслабленно, смежив веки, но не спит. Она слушает меня и всех остальных в доме.