Однажды на днище опустошенной кастрюли, возвращенной ей тюремщиками, она нашла надпись, сделанную химическим карандашом рукою мужа: «Все хорошо»… Ее счастью в этот день не было предела – первая весточка, вселявшая надежду на то, что скоро все разрешится наилучшим образом.
На следующее утро передачу у нее взяли как обычно… А уже после полудня Маргарита Павловна узнала, что ее муж, вместе с другими заложниками накануне ночью был расстрелян!..
Она получила это известие в тот момент, когда с увлечением колдовала над приготовлением салата оливье – любимого лакомства Александра Дмитриевича. В тот день после долгих усилий ей удалось раздобыть все необходимые ингредиенты для самодельного майонеза, который ей всегда удавался на славу.
Когда ей зачитали жуткие слова, она тут же упала в обморок и больше не вставала. Аничковы перенесли ее на кровать, попытались привести в чувство, но она не реагировала ни на какие усилия, продолжая бессмысленно смотреть в одну точку. Послали за доктором. Но чем он мог помочь в такой ситуации?
Прибежала Ольга, еще ничего не знавшая о случившемся. Открывшаяся ей картина рассказала все без слов. К счастью, девушка с большим мужеством встретила постигший ее удар (молодость в этом отношении имеет свои преимущества).
Владимир Петрович бросился в ЧК, надеясь удостовериться в том, что написанное в газете – чудовищная ошибка. Но никто из комиссаров общаться с ним не пожелал. И только старый красноармеец, дежуривший на крыльце, подтвердил, что ночью увозили кого-то на расстрел, и что никаких тел родственникам выдавать не будут.
Как же так?! Даже разбойникам не отказывали в милосердии быть похороненными по христианскому обряду! Но свое недоумение и возмущение по этому поводу Владимир Петрович благоразумно оставил при себе, понуро поплетшись обратно домой:
«Почему, за что был убит Александр Дмитриевич, в жизни не сделавший никому ничего плохого? Значит, подобное может ожидать любого из нас, если мы случайно окажемся в неудачное время в неудачном месте? Человеческая жизнь сейчас совсем ничего не стоит, и с ней можно расстаться по малейшей прихоти любого человека, имеющего оружие»?..
Целый день Маргарита Павловна пролежала неподвижно. К сожалению, про нее нельзя было даже сказать, что она находилась «без чувств». Она, вне всяких сомнений, испытывала настолько острую боль, что время от времени отчаянно стонала и скрежетала зубами. К вечеру эти звуки стали раздаваться все чаще и чаще…
Утром неожиданно для всех она подняла голову и решительно произнесла:
– Я хочу умереть дома!
Твердость сказанной фразы не оставляла сомнений в ее осмысленности, в том, что именно это стало единственным желанием несчастной женщины. Но как ее везти в таком состоянии?..
Неподвижно пролежав около получаса, Маргарита Павловна опять привстала и голосом, не терпящим возражений, повторила свое требование. А вскоре, когда Ольга меняла влажную повязку на ее лбу, она судорожно схватила дочь за руку и крепко ее сжала:
– Увези меня домой! Я хочу там умереть! А здесь я быть не могу!
Вызванный вновь доктор констатировал, что физическое состояние Маргариты Павловны, учитывая ее нынешнее положение, можно считать удовлетворительным. Ее можно перевезти в усадьбу, обеспечить ей там надлежащий уход и надеяться на лучшее, ожидая, что психологический шок будет преодолен.
Решено было, что с Маргаритой Павловной и неразлучной с ней Ольгой в Гальяново поедут Аничковы и Имшенецкие, в последнее время принимавшие в судьбе Аксеновых самое деятельное участие.
В дорогу отправились, по обыкновению, утром. Через пару часов были уже на месте. Пока уложили в домашнюю постель Маргариту Павловну, пока подготовили дом к жизни в кардинально изменившейся ситуации, прошло еще какое-то время. Только-только закончили хлопоты, как во дворе послышались молодые мужские голоса, крики и такой неуместный нынче смех… А спустя мгновение в дверях показался Александр Дмитриевич собственной персоной!
Триумфальное шествие советской власти
Усадьба «Гальяново», июль 1918 г.
Реакция собравшихся на феерическое возвращение ожившего мертвеца была вполне ожидаемой. Но Александр Дмитриевич не мог терять не минуты на какие бы то ни было пояснения. Он знал, что в соседней комнате его появлению будут рады несоизмеримо больше и, не мешкая, поспешил туда.
Маргарита Павловна, увидев мужа, вновь лишилась чувств. Но на сей раз природа обморока являлась совсем иной. И справиться с ним не составляло труда. Нюхательную соль под нос, пара добрых пощечин – и женщина пришла в себя. Открыв глаза, она мертвой хваткой вцепилась в ладонь мужа. И разъединить их было теперь не возможно. Так и просидели они до вечера, не говоря друг другу ни слова и не замечая никого вокруг. А Ольга сидела рядом и умилялась бесконечному счастью родителей.
Казимир Румша, оставшийся с гостями, кратко пересказал историю чудесного спасения недавнего арестанта, услышанную дорогой от самого Александра Дмитриевича. Это стало поводом для воспоминаний об аналогичных событиях, происходивших во время большевистского владычества:
– Помните семинариста Коровина? Он отказался помочь «товарищам» починить сломавшийся автомобиль, так как не был техником. Это было около синематографа Лоранжа. Его потащили на вокзал и на другой день нашли его труп со многими ранами – очевидно, юношу истязали16.
– А у Уржумцевых произошел такой печальный случай… Вечером раздался звонок в дверь. Квартира, где они проживали, была на втором этаже. Открывать пошла горничная в сопровождении дочери хозяйки, гимназистки. Едва открылась дверь, как с ружьями наперевес вошло шестеро «товарищей». Бедняжка гимназистка испугалась и бросилась бежать наверх, но выстрелом из винтовки была убита наповал. Семья выстрела не слышала и продолжала сидеть в столовой за столом, когда в комнату вошли «товарищи». Жилец, инженер Уржумцев, вскочил со стула, намереваясь уйти в свою комнату, но упал мертвым от «удачного» выстрела, очевидно, того же меткого стрелка… Затем все были отведены в отдельную комнату, связаны и заперты, после чего начался грабеж.
– Лично я почему-то избежал обыска, хотя во флигель, где жил Копьевский, наш бухгалтер, однажды ворвались матросы, сделали обыск, но, ничего не отобрали. Просто спас Господь. В квартиру же Олесова ворвались и сделали тщательный обыск. Искали оружие и платину, а отобрали вино.
– У моего соседа по дому, доверенного Невской ниточной мануфактуры, немца Шиллинга, тоже произвели обыск. В результате обыска отобрали деньги и ценные вещи. Когда на другой день он отправился в совдеп с жалобой, то к нему прислали для выяснения дела комиссара, и Шиллинг узнал в этом комиссаре того грабителя, который был у него ночью. В результате комиссар приказал Шиллингу прислать к нему еще и письменный стол17.
– Коновалову, родственнику Павла Васильевича Иванова, отсекли голову топором в тот момент, когда он выглянул в дверь18…
– Что же это? – не вынеся повторения схожих историй, вскинул руки Аничков. – Как такое можно объяснить? Неужели они хотят всех нас извести? Большевики, правда, никогда не скрывали, что хотят уничтожить эксплуататоров, но никто и подумать не мог, что они начнут реализовывать свои замыслы настолько буквально. И потом, все мы помним, как в мае они расстреляли митинг верх-исетских рабочих, а ведь те просто бузили, как привыкли это делать еще при временном правительстве. Между тем комиссары в грудь себя бьют, что они горой стоят за пролетариат…
– 1917 год я встретил в Петрограде, – вступил в разговор Румша. – Варварства, чудовищные зверства начались почти сразу после отречения Николая II и провозглашения всеобщей свободы. Вскоре они превратились в повседневную обыденность. Особенно неиствовала матросня, начав расправляться со своими офицерами еще в море: живыми закидывали в горящие топки, привязывали к ногам якоря и бросали за борт, а самых мужественных и сильных, пытавшихся спастись бегством, хладнокровно расстреливали из пушек и пулеметов (корабли-то были военными). Те матросы, которые не хотели участвовать в истязаниях, разделяли участь своих командиров. Людей заставляли делать выбор, кем быть: садистами-палачами или жертвами. И немногие выдерживали это испытание. А тому, кто был замазан безвинной кровью, возврата назад уже не было, они вынуждены были идти с комиссарами до конца. Моряки тогда часто ходили со знаменем: «Победа или смерть». Им, действительно, оставался только такой выбор.
