– Вы выскочили прямо на нас, как ветер пронеслись буквально в нескольких метрах от кустов, за которыми мы сидели. И когда эти бугаи бросились за вами, я никак не смог им позволить убить вас второй раз подряд.
– Конченные, оба! – крикнули откуда-то сзади.
– Собакам собачья смерть, – это известие не произвело на незнакомца никакого впечатления, он воспринял его как само собой разумеющееся. – А вы, похоже, меня не узнаете, – протянул он руку, приблизившись.
Александр Дмитриевич, действительно, его не узнавал, что, учитывая его состояние, было совсем не удивительно.
– Казимир Румша! Вместе с другими офицерами я был у вас в усадьбе в начале прошлого месяца14.
Только сайчас Аксенов начал что-то припоминать… Действительно, тогда с Ольгой приехали какие-то молодые люди, провожавшие ее из города. Она вернулась тогда очень поздно, заставив родителей изрядно поволноваться. И с ее кавалерами они с Маргаритой Павловной обошлись не слишком любезно, не пригласив войти, а отправив их сразу же восвояси. Среди них был и этот красавчик, оказавшийся сейчас именно в этом месте как нельзя более кстати.
– Позвольте, а почему вы назвали меня «покойником»? – до сознания, наконец, стали доходить детали происходящего.
– Ну как же… Вчера в большевистских газетах было напечатано сообщение о том, что вас, вместе с двадцатью другими заложниками расстреляли в отместку за смерть товарища Малышева. И еще предупредили, что так будет с каждым, кто поднимет руку на советскую власть15. За каждого своего павшего героя они будут убивать по десять «буржуев». Что, как всегда, наврали коммунисты? Даже в таком, святом для них деле…
– Нет, не наврали. Они на самом деле меня растеряли, только не до конца. Выжил я!.. Но вы сказали «напечатали в газетах»? Так, об этом могла узнать Маргарита Павловна! Как она это пережила?!
Разговаривать о чем-то, терять драгоценные минуты было теперь совершенно немыслимо – скорее домой с благой вестью. Александр Дмитриевич развернулся и побежал к дороге.
– Постойте! С ними будет быстрее. Мы отвезем вас, – догадался обо всем Румша. – За пару минут мы дела свои закончим, отгоним комиссарскую бричку подальше, чтобы карателей не привлечь, и поедем – наша телега неподалеку стоит.
Этот довод показался Александру Дмитриевичу разумным, и он перестал суетиться. Его новые знакомые вытащили из леса какие-то ящики и, погрузив их в повозку, все вместе отправились в путь.
Через две версты они остановились. Молодые люди опять занялись ящиками. На сей раз они все проделали в обратном порядке: сгрузили их и унесли подальше от дороги, за кусты и завалили срезанными ветками. Когда снова тронулись, Румша решил дать кое-какие пояснения:
– Когда вы на нас так решительно налетели, мы едва закончили прятать пулеметы, которые накануне умыкнули из-под носа у большевиков. Не могли же мы оставить их рядом с трупами, пришлось переносить на другое место. И вот теперь, со свободными руками и чистой совестью мы можем оказаться в вашем доме.
Новый быт горожан
Усадьба «Гальяново», июнь, 1918 г.
Всеобщее уныние, царившее в усадьбе в день, когда Александра Дмитриевича увезли в ЧК, с наступлением следующего утра сменилось жаждой деятельности – узника надо было спасать, а сделать это можно было только в Екатеринбурге. Началась подготовка к отъезду. На фоне всеобщего воодушевления оживилась даже Маргарита Павловна. Поначалу она еще сопротивлялась, надеясь, что муж вернется с минуты на минуту, но потом согласилась: нельзя терять ни минуты. Дорога в город одна. И если Александра Дмитриевича освободят, то с ним никак нельзя будет разминуться.
Аничковы, взявшие на себя заботы об Аксеновых, жили в огромной квартире на Фетисовской улице. Туда и поехали. По дороге им никто не встретился. И поэтому по приезде они сразу же стали хлопотать о судьбе узника. Маргарита Павловна порывалась сама все узнать, благо мест, где могли содержаться арестанты, в городе имелось всего четыре – две городские тюрьмы, бывший дом Злоказова и «Американские номера» – обойти их все можно за пару часов. Однако ее убедили, что ходить по таким местам – вовсе не женское дело!
На разведку отправился сам Владимир Петрович Аничков. И когда он вернулся, то у него было две новости: одна хорошая, а другая плохая. Он узнал, где содержится Александр Дмитриевич, однако договориться о его освобождении не удалось. Даже предложение денег, на которое прежде большевики были такие падкие, на сей раз не возымело действия. Когда же Владимир Петрович стал настаивать и, призывая к совести, требовать освобождения невиновного, комиссары пригрозили, что посадят буяна вместе со всеми. Единственным послаблением, которое ему удалось добиться, оказалось разрешение приносить арестанту домашнюю еду.
Появившаяся определенность окончательно взбодрила Маргариту Павловну: муж жив и здоров, а дальше все с божьей помощью наладится!.. Вместе с хозяйкой дома она весь вечер колдовала над плитой – хотелось приготовить узнику царский обед, чтобы хоть им скрасить горечь его заточения.
На следующее утро Маргарита Павловна вместе с Ольгой, сопровождаемые Владимиром Петровичем, пришли в «Американские номера». Они были уверены, что им позволят пообщаться с заключенным. Но этого не произошло. Еду у них отобрали на входе и выпроводили восвояси. Аничков, уже наученный прежним опытом, посоветовал не протестовать и не качать права: «Взяли передачу – и то хорошо».
Первая неудача не обескуражила. На следующий день они пришли снова. И опять все повторилось – взглянуть на Александра Дмитриевича им не удалось… Через неделю Маргарита Павловна запретила дочери ходить с нею – уж больно скабрезные взгляды сопровождали молодую девушку в коридорах ЧК. Сама же она не могла найти для себя никакого дела, не связанного с судьбой мужа.
Она бесцельно бродила по городу и почти каждый день оказывалась на Кафедральной площади, где неизменно сталкивалась с убитыми горем женщинами…
Еще весною (Маргарита Павловна не помнила конкретной даты, но тогда Аксеновы еще жили на городской квартире) на главную площадь города привезли подводы с убитыми красноармейцами. Говорили, что они погибли под Троицком в бою с восставшими казаками. Тогда под красными полотнищами собралась большая толпа. У пустующего постамента памятника Царю-Освободителю (саму скульптуру сломали и уволокли куда-то еще в прошлом году) выкопали огромную могилу. И в нее без гробов и отпеваний посбрасывали привезенные тела. Играла траурная музыка, говорились пламенные речи, а потом комиссары ушли, оставив только плачущих жен да матерей. Горестно на это было смотреть. Но еще печальней было от того, каким неудачным оказалось место для новоявленного захоронения – на перекрестке улиц с оживленным движением, рядом с трактирами и кабаками. Женщины рыдали над родными могилами, а вокруг сновала абсолютно равнодушная к их горю толпа.
Комиссарам важно было превратить похороны в массовую акцию, укрепляющую их власть. Поэтому место для них было выбрано именно там, где проходили регулярные митинги. И теперь подобные манифестации можно сделать более мрачными и более торжественными – отныне здесь легко «клясться кровью героев» и призывать к «отмщению за безвинные жертвы». О чувствах же простых людей никто думать не пожелал.
Очень скоро коммунистический погост стал знаковым местом. Но совсем не таким, как виделось это большевикам. Едва ли не каждую неделю под покровом темноты братскую могилу разрушали и оскверняли: то зальют ее жидкостью из ассенизаторского обоза, то подбросят дохлую кошку или собаку, то напишут краской похабные надписи… Наутро бедные женщины все чистили, отмывали, приводили в порядок, а чтобы отбить зловонный запах, забрасывали холмик свежесрезанными пихтовыми ветками… и плакали, плакали, плакали…
Маргарита Павловна раньше жалела этих женщин. Но в последние дни она перестала им сочувствовать…
