Когда Геллер подъехал к дому Фиокка, он сразу понял, что что-то не так. В магазине заливали водой остатки пожара, один из сотрудников, которых он послал следить за мадам Фиокка, сидел в машине и не спускал глаз с входной двери их дома, а второй помогал тушить последние угли.

Проигнорировав его, Геллер заколотил костяшками пальцев по окну машины. Сидящий внутри побледнел и опустил стекло.

– Ну, Кауфман?

– В доме никакого движения, – оптимистично отрапортовал тот и показал на другую сторону улицы. – Бауэр следит за задней дверью, и он тоже не видел, чтобы кто-то выходил. Что-то не так, сэр?

– Когда начался пожар?

– Около часа назад. Сильнейшее пламя. Мы думали, сгорит весь дом.

– И пока вы глазели на пожар, кто смотрел на входную дверь?

Кауфман замолчал, округлив глаза от внезапной догадки.

– Я… я только на минуту вышел из машины посмотреть на пламя. Менее минуты.

Геллер закрыл глаза.

– А вам не показалось странным, что дом напротив горит, а ни мадам Фиокка, ни её горничная не вышли посмотреть, что происходит?

Кауфман только молча хлопал глазами. Геллеру подурнело. Он пошёл к дому.

– Кауфман, за мной. Возьми лом, – крикнул он.

Её там не было. Ну конечно же, её там не было.

На железнодорожном вокзале было чересчур опасно, а вот до автобусов гестапо вряд ли доберётся. На автобусах ездят в основном бедняки и выходцы из Италии – вряд ли они будут искать мадам Фиокка здесь.

Пока Нэнси покупала билет и искала место в автобусе, она ощущала себя голой, как новорождённый младенец. В конце концов она села сзади у окна рядом с очень пожилой дамой, завёрнутой в десяток платков, и её внучкой – симпатичной кудрявой девочкой лет шести.

Автобус был полон и должен был вот-вот отправиться. Она посмотрела на часы, и бабуля только пожала плечами.

– По вторникам на этом маршруте – старик Клод. Он всегда опаздывает. Наверняка допивает коньяк в баре на станции, а потом пойдёт в туалет.

– Мне бы уехать побыстрее, – пробормотала Нэнси.

Пожилая женщина внимательно посмотрела на неё.

– Сейчас? Вы одна? – Она перевела взгляд на окно. – Ох, принесло же этих засранцев!

Нэнси повернула голову. Двое в форме СС опрашивали девушку из билетной кассы и оглядывались на стоявшие на станции автобусы. Чёрт. Сейчас уже не выскочить и не убежать – в автобусе всё заставлено сумками. Бабушка вдруг громко засопела.

– Жюли! – Девочка в кудряшках отвлеклась от счёта на пальцах. – Сядь на колени к этой тёте и пой ей песни до тех пор, пока мы не поедем.

Вздохнув, словно это было привычным и поднадоевшим действием, Жюли перебралась на колени к Нэнси и начала петь ей собственную версию народной песенки «Алуэтт». Сначала Нэнси чуть было не запротестовала, а потом поняла, что старушка обеспечивает ей маскировку. Если гестапо ищет одинокую женщину, они не обратят внимания на мать с дочерью.

Краем глаза она увидела, как эсэсовцы направляются к их автобусу, а за ними еле поспевает толстый краснолицый мужчина в форме автобусной компании. Между ними разгорелся оживлённый спор, а потом два немца начали ходить вдоль автобуса и заглядывать в окна. Нэнси склонила голову к ребёнку. Раздался стук по стеклу. Она выглянула из-за кудряшек Жюли и наткнулась на взгляд эсэсовца. Не его ли она сегодня утром видела в фойе? Он растерянно смотрел на неё. Старушка перегнулась через Нэнси и забарабанила по стеклу.

– Пшёл вон! – закричала она. – Моя дочь всю ночь с ребёнком не спала, а теперь заснула на пять минут, и вы её, черти, будите! Пшёл вон, говорю!

Неизвестно, понял ли что-то из этого немец. Но основную идею он, очевидно, уловил и, пробормотав извинения, отошёл в сторону. Через несколько секунд водитель завёл двигатель, и со скрипом автобус двинулся в путь.

– Теперь слезай, Жюли, – скомандовала старушка, и девочка соскользнула с рук Нэнси.

– Спасибо. Вы очень добры, – поблагодарила она, достала из кошелька купюру и протянула ей. Бабуля посмотрела на деньги и фыркнула.

– Дорогуша, ты чем-то навредила этим засранцам?

– Да.

– Не в последний раз, надеюсь?

– Да уж, чёрт побери! – ответила Нэнси, и пожилая женщина понимающе кивнула.

– Тогда мы квиты. А теперь посмотри за малышкой, а я немного посплю.

Мари Диссар, хозяйка явочной квартиры в Тулузе, приняла её тепло. Располагалась она в узком переулке в центре города, и места было совсем мало – четыре маленькие квадратные комнаты, три из которых без окон. Нэнси хорошо знала и место, и хозяйку. Мари было за шестьдесят, и она жила на кофе и сигаретах. Ещё у неё был чёрный кот по имени Мифу и стальные нервы. С Нэнси они вполне поладили – слушали Би-би-си, а потом обсуждали услышанное. Мари не спрашивала её об Анри и не рассуждала о том, что с ним сейчас может происходить, а Нэнси не спрашивала про её племянника, уже три года сидящего в лагере для военнопленных. Они говорили о войне, о том, когда же британцы перестанут наконец сачковать и высадятся во Франции. Это должно произойти со дня на день!

Трижды Нэнси прощалась с ней и уезжала на поезде до Перпиньяна. Там она садилась в маленькое кафе на окраине города, смотрела на далёкие вершины Пиренейских гор и пыталась не думать о сгущающихся над ней тучах. Если появится возможность перейти через горы, её контакт, Альбер, выставит у себя на подоконнике герань. Герань так и не появлялась.

Вернувшись ни с чем в третий раз, Нэнси получила послание из Марселя от курьера – молодой девушки с веснушками и светлыми ресницами, представившейся Матильдой, – что Альбера схватило гестапо и, что самое страшное, Филиппа тоже.

– Когда? – спросила Нэнси, которую на тёплой конспиративной кухне внезапно прошиб холод. – Как?

Девушка пила кофе, приготовленный мадам Диссар, малюсенькими глотками, желая растянуть удовольствие.

– На следующий день после вашего отъезда, мадам. – У девушки были огромные глаза, и она производила впечатление совершеннейшей простушки. Неудивительно, что послали именно её. Немецкие солдаты могут остановить её и пялиться, но они никогда не заподозрят в ней шпионку. Наша лучшая маскировка – это то впечатление, которое мы производим на людей. Нэнси знала это как никто другой.

Слава богу! На миг ей стало страшно, что, возможно, Анри… но нет. Аресты произошли слишком быстро. Анри не мог быть источником информации.

– Кто его сдал? Ты знаешь, что случилось?

– Я присутствовала при этом, мадам, сидела за соседним столиком, – сказала девушка, и Нэнси нахмурилась. – Я должна была передать Филиппу подробности организации побега из тюрьмы, но он, скорее всего, что-то заметил и не подал мне условный сигнал, что можно подойти. А потом вошёл мужчина и подсел к нему. Француз, Филипп звал его Мишель. Минуту или две они поговорили, а затем из-за соседнего столика поднялись двое мужчин, достали пистолеты и увели его.

– А Мишеля оставили? – быстро спросила Нэнси.

– Да, этот говнюк сидел там и с улыбкой допивал вино, – процедила она. – Я знаю официантку в том кафе, мадам, – продолжила Матильда. – Хорошая девушка, француженка. Она будет плевать ему в еду каждый раз, когда он будет садиться за её столик.

Нэнси покачала головой. Что ж, хоть что-то.

– Я знаю его. Он работал на моего мужа.

Матильда грустно кивнула. Мари затушила сигарету о пепельницу и закурила следующую.

– А ещё кого-нибудь арестовали? – спросила она.

– Только Альбера, в тот же самый день.

Нэнси бросила взгляд на Мари. Та еле заметно удовлетворённо кивнула. Они обе понимали, что это значит: ни Филипп, ни Анри не раскрылись. У Нэнси скрутило живот, когда она вспомнила переломанные руки Грегори. Господи! Что они сейчас делают с Анри? Она отвернулась и сделала глоток кофе.

– А что с побегом из тюрьмы, Матильда? – прочистив горло, спросила Мари.

Матильда улыбнулась.