–Рок-звезда, Легенда, Мечта. – романтично проговорил Доминик, глядя в ту же сторону.

–Моральный урод, свинья, ничтожество, жалкое, разбитое существо, неспособное взять себя в руки, старающееся выплеснуть все свои проблемы на несчастных матерей и дочерей!– сорвалась я. – Если вы так считаете, то сами не лучше. Кучка закомплексованных идиотов, мечтающих о возмездии над теми, кто вас обижал. Несчастный жиробас и точенный

Порыв ветра, начавшегося так же внезапно, как появился гость, разнес туман по всей территории озера, вместе с ним пропал и Роджер с Игорем, и мы сами.

Доминик, я и Эрик словом не обмолвились про него, нам всем было не по себе от произошедшего. Вроде ничего и не произошло, никто не запрещает нам обсудить то, о чем мы говорили с этими двумя, но внутренняя самоцензура душит, заставляя говорить о чем угодно, кроме этого.

Всю ночь я ворочалась в своей кровати. Мне становилось то жарко, то холодно. Сердце колотилось, как у чечёточника, вены вылезли наружу, жилы натянулись как антенны над тем чердаком, где мы с Эриком занимались любовью.

Мать всю ночь рисовала свои дешевки, напевая цыганские романсы. Утром в коридоре я встретила высокого шатена, он нес гуашь в комнату моей матери. А теперь он бежит прочь из ее комнаты, в спешке уронив шарф на пол. Он хватает лаковые коричневые ботинки и натягивает на фиолетовые носки. Я, подняв шарф, протягиваю ему.

–Вы уронили, возьмите.

Он, оглядев мою руку, хватает шарф и прикладывает его к уху. Оно кровоточит.

–Скажи этой больной дуре, что я напишу на нее заявление в полицию! – орет он, голос его срывается. – Она прокусила мне ухо!

–Сами скажите ей, мне мои уши еще нужны.

–Я ее засужу!

–Вы тоже повелись на бредни про Ван Гога?

–Ну, она говорила, что только человек во страдании может понять суть бытия..

– И где она вас только находит?

Но ответа я не дождалась, когда дверь в комнату матери приоткрылась, он схватил шарф и выбежал.

Это вышел кот.

Обычно я не завтракаю.

Я выхожу на кухню, сажусь за стол, достаю книгу и открываю ее там, где лежит закладка. Обычная, бумажная, с изображением нескольких черных чаек. Там много предложений, среди них я стараюсь найти верное. Иногда приходится перечитывать одно и тоже, чтобы напомнить себе то, что читала только вчера.

Я не кладу еду в рот по утрам, потому что всегда неприятно, когда тебя рвет. Лично по мне, то еда -топливо и ничего больше. У меня не всегда хватает энергии для поедания этого торфа каждое утро, как вообще можно делать что-то постоянно? Неужели создателю\лям не достаточно того, что я сплю изо дня в день по шесть часов, дышу и моргаю?

Моя кухня огромная, в ней достаточно пространства, чтобы у вместилась целая бригада поваров и кондитеров. Они могли бы работать здесь круглосуточно, впахивать, как азиатские дети на азиатских заводах чего угодно, но на ней сижу я и пью чай в пакетиках.

Как рассказывала мне бабушка, которую я очень любила, моя мать проектировала кухню с расчетом на то, что однажды у нее проснется материнский инстинкт и мы будем здесь вместе завтракать, как вот эти семьи из фильмов и книг, но с прогнозированием у нее всегда было достаточно плохо. Ни материнский инстинкт, ни слово семья никогда не перешагивали порог нашего дома. Мы живем как соседи, такие соседи, которые правда надеются, что однажды на улице, примерно в 7-8 утра оторвется дорожный знак, запрещающий проезд грузового транспорта, отлетит на метров пять и придавит твоего соседа насмерть.

Она меня терпит. Это абсолютно взаимно, я уже лет 17 не надеюсь на то, что мы станем семьей, точнее 17 лет и 11 месяцев. Через месяц мне 18. Но ей хуже. Какое бы там не было общество, оно давит и хочет, чтобы она меня кормила, изредка давала деньги и приходила в школы выслушивать, какая я мразь и безответственная личность.

Я не считаю себя подростком, мне кажется, я родилась взрослой. Просто говорить, что я безответственная немного глупо. Я взяла ответственность за собственную жизнь примерно в тот момент, когда мне обрезали пуповину. Моя мать часто не забирала меня из садика, я шла домой сама или ждала бабушку с работы. Она работала до глубокой старости, перестала сниматься лишь за пару недель до своей смерти, она была актрисой. Часть заработка она откладывала на похороны, часть переводила в приют бездомных животных, а все остальное складывала мне в книги, как оказалась. Лишь после ее смерти, когда мне негде было брать деньги на новое чтиво и я начала перечитывать старые книги, я обнаружила, что в каждой лежит по бумажке. Теперь почти все эти купюры уходят на наркотики. Я бы не хотела, чтобы бабушка узнала об этом, каждый раз, когда я достаю деньги, я извиняюсь перед ней, но другого выхода у меня нет. Она к тому же была веганкой, а я до сноса крыши люблю бекон, на него тоже приходится тратиться. Бабушка прости.

А еще раньше я мечтала создать группу и играть рок. Я подыскала базу, придумала название и репертуар, украла гитару, но затем поняла, что создавать мне ее не с кем. Как неловко подготовить все, кроме людей. Я вообще раньше много мечтала.

Полин просит встретиться. Она позвонила мне в слезах и умоляла подойти к ее дому. Туда я не пойду, там ее отец -мой учитель географии, а я давно не хожу на географию, уже около двух лет.

Мы встретились на окраине города в гараже сером, скучном. В этом гараже мы провели тысячи часов своей жизни, оставили здесь свое здравое, детское сознание и открыли мир грязи, умиротворения и пост-панка.

Над нами летали мухи. Они жужжали и бились друг об друга, некоторые, оседлав товарища, кружили, пугая наши неокрепшие умы. Все это вызывало противный запах, которого не было, но наше общество с детства навязывает нам, что там, где мухи – воняет, где тараканы – грязно, если есть косточки арбуза – вырастит дерево внутри тебя, что правительство всегда право.

В сооружении из сварных металлический листов мы просидели около получаса в полной нудной тишине. Полин лежала у меня на плече, всхлипывая, пока не села прямо и не закурила что-то запрещенное на территории нашей страны.

Не зная, что нужно говорить, я просто нескромно пялилась на нее. Та, неправильно меня поняв, вытащила косяк и сунула мне в руку. Я прищурила взгляд, но дар приняла, не зря же я пришла сюда.

Полин выглядела плохо, если не сказать пугающе. Словно ее часа три назад откопали, она отряхнулась, взглянула в небо, спросила который час и пришла сюда плакать. Цвет ее глаз еще недавно озарял меня своим сладким медовым оттенком, теперь же он пугает меня краснотой. Сложно понять, это из-за лопнувших сосудов или она взяла красные чернила, оттопырила конъюнктивный мешочек и плеснула их в него. Вся одежда- грязная, ногти- ободраны, на запястьях виднеются красные полосы, по всей видимости, ее удерживали, чтобы она никуда не уходила. По всей видимости, это была ее мать.

Полин заметила мух и стала наблюдать за ними. Какое детское и глупое лицо у нее все-таки, она напоминает мне моего кота- такая же ласковая, безобидная и нелепая. Ее так же просто обидеть и она так же просто простит.

–Мне очень плохо, Сара.

–Я вижу. Ты можешь мне рассказать.

–Мы поссорились с мамой. Но это была не просто ссора. – она посмотрела на потолок, ее взгляд зацепила небольшая дыра, из которой светил луч солнца, она улыбнулась. – Не просто ссора, это нечто больше. Знаешь, мама никогда меня не любила, я чувствовала это. Но сегодня, во время очередных скандалов ее с папой, я сидела на полу в своей комнате и читала Евангилие. Я так люблю читать Евангилие, когда мне плохо. Я будто общаюсь с другом или пишу письмо своей дальней родственнице.

Полин закурила второй косяк. Меня всегда пугало то, как в ней сплетались страсть к богу и к наркотикам. Интересно, сможет ли он простить ее за эту шалость, если она является максимальной его поклонницей?

Полин за свою короткую жизнь перечитывала библию несколько раз, как и другие эзотерические книжки. Во всех своих монологах она ссылается на какие-то мифы и истории религиозного толка. Порой она так углубляется, что мне сложно понять, к чему она ведет и с чего начала.