Так вот, я нашел лекарство: с каждой рюмкой, вся эта черная масса перетекает из прошлого в будущее и перестает быть такой уж черной, скорее, становится бесцветной, с каждой звонкой рюмочкой я помню меньше дней прошлого и вижу больше будущего, словно воздух, которым мне еще только предстоит дышать и жить дальше.

Он долил из графинчика в рюмку и махнул бармену, сделав круговое движение ладонью, означающее, "повторить бы", и идиотски улыбнулся.

Бармен наметанным взглядом сразу заметил его жест, к тому же поглядывал в его сторону уже давно. Он подошел уточнить, точно ли он понял, предложил съесть суп или котлет на закуску, но снова безропотно согласился на огурчики. Он попросил оплатить счет вперед и получив деньги, удалился.

– Вот сейчас, я уже вижу сзади всего лишь несколько лет, будто я мальчишка, за спиной которого так мало, но зато впереди, ух, – он глубоко вздохнул всей грудью и развел руки широко в стороны. Хочется петь от этого чувства!

Сосед быстро допил и судя по озадаченно-испуганному виду хотел было уже улизнуть от внезапно-говорливого Поликарпа, но вместо этого, он так же попросил хозяина повторить и на закуску заказал пирожок с "непоймичем", вернулся на место и дико уставился на Поликарпа. Всем видом он выражал только жадное ожидание и нетерпение, "ну, давай, давай дальше, не терпится!", в глазах был азарт и тоска, а где-то глубже, под выпитым стаканом вспыхнуло горькое понимание, ведь мало кого не тяготит его прошлое, особенно когда уже возраст, и когда впереди ничего не светит, кроме жалкой пенсии, да смерти.

Поликарп уставился в стол, и когда перед его взором нарисовался очередной графин, решительно налил себе и как полководец, уверенно подняв руку, отчеканил: "Вперед, только вперед к светлому завтра!", и опрокинул рюмку себе в глотку. Сосед послушно, словно загипнотизированный, отпил половину своей новой порции. Потом последовали еще и еще отполированные движения руками и ртом. Лицо оставалось таким же благородно-хладным, задумчивым и безгласным. Потом оно начало, будто потихоньку оттаивая, разгораться новыми неведомыми чувствами и оплывать.

– Я уже начинаю ощущать это, – чуть сбиваясь продолжил он, – я помню только сегодняшнее утро, я уже знал, что этот день будет особенным, что он принесет мне освобождение, я вижу назад только этот один день: рассвет, сереющий оконный проем, белесая занавеска, пустой стол спинка скрипучего стула. А до этого дня будто ничего и не было, никогда и ничего: ни меня, ни моей всей кутерьмы – ничего – это невероятно! А впереди прямая ясная дорога, я вижу каждый свой будущий день и иду по ним, как по воздушным шарам или по ступеням волшебной лестницы, все дальше и дальше…

Он блаженно улыбнулся и посмотрел в далекую даль, глаза были влажными, то ли от слез, то ли от принятого количества, лицо застыло в безвременьи, пальцы слегка подрагивая улеглись на стол, будто теперь ожидали чего-то еще неслыханного. Сосед тоже замер, глаза его горели нетерпением, как в цирке перед смертельным номером, чуть недопитый стакан застыл в руках.

И вдруг Поликарп резко изменился в лице, будто увидел самого черта, взревел во весь голос полный ужаса, как простреленный насквозь медведь, окруженный неумолимыми охотниками, руки грохнули по столу, он отшатнулся назад, чуть не упав вместе со стулом, едва успел вскочить на нетвердые ноги и как слепой, выставив руки вперед, побежал шатаясь к выходу, сшибая стулья на своем пути.

Сосед проводил его оторопелым взглядом и не сводя огромных вытаращенных сквозь очки глаз с двери, машинально допил последние капли. Он оглядел с тоской стол: пустая посуда, перевернутый графин, огрызки огурцов и пирожка, как покинутое поле боя после неминуемого поражения, поднялся и направился к выходу. Бармен, трагично протирая тряпкой очередной бокал, взглянув изподлобья, спросил:

– Что это с ним случилось?

– Наверное, допил до своего последнего дня, который вовсе не хотел видеть.

– Сочувствую. А вообще, тут таких половина, что пытаются допиться до светлых времен, а потом сами до них и не доживают.

(7.09.2016)

"…Посмотрите на лица! Ничего не говорите. Всего лишь посмотрите на лица, да, на свои, вот, прямо сейчас, попробуйте! – потом взгляните на других, на ваших ближних, за кого, возможно вы воздаете молитвы, кто, возможно, также молится за вас… Гляньте, вглядитесь в суть, не в названия: "мои ближние", "прохожие", "моя родня", "мои никто" – все, кого мы привыкли обезличивать называя, осуждать, не зная, превозносить, не догадываясь, что делаем!

Вглядитесь – эти лица полны ненависти, злобы, вражды, в их глазах лишь поиск врагов и желание их уничтожить – это лица смерти, приукрашенные чувством собственного превосходства, лживой правоты и безнаказанности.

Может они возомнили себя ангелами смерти или мщения из старых писаний, что их лица так очарованы и бесстыдны? Что им стыд всего рода, если их несет бурной волной, неужели они вновь – как тысячи раз в истории – выбили себе право не ведать, что творят? Ах, как старо и роскошно, ведь, как всегда, найдется кто-нибудь, кто помолится об их здоровье и благоденствии, и история пойдет дальше, как только этого очередного несчастного казнят. Или они возомнили себя нацией пророков, которым любая кровь сойдет с рук, которые утвердили новую мораль, где война и подавление – главные ценности, возведенные в ранг священной борьбы всех со всеми.

На наших лицах написано больше, чем может быть написано в наших дневниках, блогах, на страницах соц-сетей, в наших резюме и во всей нашей рациональности, и это ничем не скрыть! Эти лица так привыкли каждый день видеть теле-смерть, что реальная смерть и страдание вокруг перестали их, всех нас волновать…". Проповедник остановился перевести дух…

– Оу, простите, можно с вами сфотографироваться, всего одно фото, чтобы завпечатлеть вместе наши лица? Just one shot!

Косточки домино выстроились в ряд. Мгновение. Выстрел.

Just one shot!… и вот, одна из ряда выпадает.

"Терпеть не могу проповедников!". Фотоаппарат не забывает снимать все: тело по кадрам, как по маленьким ступенькам во времени, медленно сползает на асфальт, на следующих кадрах видна кровь, потом совсем неопределенные снимки, будто сделанные ребенком, которому случайно в руки попал фотоаппарат, смазанные ужасом лица, спина толпы, шума не может быть слышно, видны лишь зависшие, плывущие по воздуху немые тела, кто-то взялся за голову, кто-то просто полез в карман, кто закрыл глаза, кто – отвернулся на проезжающий мимо автобус, кто-то (может я, случайно попавший в кадр) в этот момент закуривал сигарету, пролетающий воробей застыл навсегда в углу последнего кадра.

Немые сцены закончились, камера поморгав в уголке экрана красным прямоугольничком разряженной батарейки, выключилась, народ снова засуетился. Тело быстро убрали, толпа начала разбредаться, центр площади освободился.

Продув ствол и спрятав фотокамеру, новый герой устремился в пустой центр, будто сожалея, что никак не мог попасть в него раньше, и решил наверстать свою очередь.

Почти точно. Здесь. Ну, может быть чуть-чуть левее. Вот так! Правильно выбранное место и время – главное для успеха. Публика снова начинает собираться.

"Когда стоишь в самом центре толпы невольно вглядываешься и задумываешься о лицах пролетающих или медленно проплывающих перед тобой, или вперившихся в тебя и испытывающих тебя долгими вызовами взглядов. Кто они, откуда и куда идут, зачем останавливаются, чего они ищут и ждут, почему они так похожи? Что общего в них всех, хоть они и столь пестры и каждый так старается выделиться? Они ждут нового пророка, который расскажет как им жить и что делать, а они его потом казнят? Одна повторяющаяся черта мелькает перед глазами как набившее оскомину видение – всеобщая враждебность и…"