Только её приказным тоном остановили:

– Об этом потом поговорим… может быть… Хотя, повторюсь, говорить и не о чем… Ты мне вот лучше про Машу расскажи. А там что? Работа и есть работа… Ничего нового… А вот новый человек – это всегда интересно…

– Собственно, что и рассказывать? – жена с легкой обидой в голосе продолжала упорствовать, но, уступив напору мужа, начала: – Стоим у «Детского мира»… мерзнем со своим товаром… Соседка моя, смотрю, трясётся от холода… с ноги на ногу переминается… вот-вот, как говорится, дуба даст…

– Я же Вам за чай даже спасибо не сказала… – запоздалым шепотом повинилась Маша, с ужасом невольно вспоминая сегодняшнее утро.

– Да нет же… что-то вроде пробурчала… на себя напраслину не гони… – оправдала её Наталья Петровна. – Да и до «спасибо» ли тебе, бедняжка, было? Небось, в глазах одни туманы-растуманы стоял… Чай ладно… чай – это так… – явно в подробностях вспомнив утро и сама, женщина вздохнула и продолжила: – Скоро, Коленька, такой разогрев пошел, что и вспоминать, как страшный сон, не хочется… Впервые такое-то и было… Бывало, как? Тихомолочкой пройдёт кто по рядам. Соберет свою мзду – и исчезнет, как будто и не было никого. Ну еще милиционер пройдет… по служебной надобности проверить… с глубоким карманом… А тут вдруг, как саранча, налетели… по рядам разбежались… и давай трясти всех… наглые… до последней копейки вытрясут да ещё и должником объявят! У каждого рожа красная… шире одного места будет… – Казалось, что Наталья Петровна забыла ужас происшедшего утром. В голосе её зазвучали нотки совершенно иные – напевные, сказовые: будто бы не реально пережитое рассказывается – а небыль какую повествует. – К Маше один сунулся: давай, мол! Она ему в лицо: нет у меня ничего! Так и было! Её хозяйка всё, что Маша наторговала,

вытряхнуть успела… Тот ей так нагло и говорит: с нами пойдешь! А сам, упырь, с головы до ног взглядом всю облапал… Ну, думаю, погибла девчонка… Как помочь? – и на ум ничего не идёт… А она как двинет его по роже – тот и свалился с ног… Валяется, а сам вопит: убью! Маша же вышагнула к нему, да как по новой ему звезданёт! У того как только голова в сторону не отлетела! Ну, тут уж мы свои колоба подхватили – и дёру!

Николай Иванович оживленно-сказовый рассказ жены слушал с неподдельным интересом. Время от времени он бросал оценивающе-любопытный взгляд на Машу, до немоты замеревшую под впечатлением, как казалось, совершенно неправдоподобной истории, связать которую с собой не решалась.

Николай Иванович, выждав задумчивую паузу после того, как жена молкла, вдруг, обратившись к Маше, заинтересованно спросил:

– Ты как его ударила?

Маша в недоумении подняла на него глаза. Тот смотрел строго и требовательно. Ответила неуверенно:

– Как по мячу била… – Пояснила: – Когда мяч к тебе летит, его уже, сконцентрировавшись, встречаешь…

– Мяч, говоришь? – твердым голосом уточнил Лебедев. Спросил: – Во что играешь? Или играла?

– В волейбол… со школы… сейчас в институтской сборной…

– Так вот откуда у тебя такая силища?! – восхищенно удивилась Наталья Петровна, но муж осадил её:

– Тут вовсе, Талина, не в силище дело… Тут в умении просчитать удар во время и точно… просчитать до того, как нанести тот удар… – и он в упор

спросил Машу: – Я прав? – та в ответ пожала лишь плечами.

Проснулась Маша рано-ранешенько: слабые сумерки за окнами только-

только набирали силу.

Тихим выдалось утро, обещая быть воскресному дню хрустким и снежным: редкий мягкий снежок, плавно кружа, медленно устремлялся с небес к земле.

Тихо было и в приютившем её доме, где Маша впервые за время, отсчитываемое с лета, почувствовала себя, как в детстве, в безопасности и покое: ничего не подстегивало, не торопило, не напрягало… Потянулась обмякшим, отдохнувшим телом и, полностью расслабившись, неспешно повернулась на бок – и вновь уснула: притягателен был оставленный недавно сон и так желанен…

Окончательно проснулась лишь тогда, когда за окнами было сголуба и не кружили в воздухе белой мошкарой снежинки. Сверкая ослепительной белизной на солнце, увиделся через окно в саду стеклянный барак теплицы с тонким снежным покровом на двускатной крыше.

Умиротворенно было в доме, хотя, если прислушаться, улавливались слабые звуки. С благодарностью и смущением подумалось, что здесь берегут её покой… и отчего-то внезапно захотелось заплакать: уткнувшись в мягкую подушку, Маша хлюпнула носом…

Медленно приоткрылась, слабо скрипнув, дверь, и в широкую щель заглянула Наталья Петровна, спросившая осторожно:

– Проснулась? – и, не дожидаясь ответа, сокрушенно повинилась. – Верно: разбудили тебя? И поспать не дали… Я тут всё толкусь… Николай Иванович на улице сранья с лопатой в обнимку… Охочий до работы выскочил во двор… Вообще-то, – оправдала мужа, – он во дворе скребёт, а с этой стороны сад: тебе не должно быть слышно…

– Нет-нет! Никто не разбудил! – запротестовала Маша, в конец растерявшаяся от проявленной к ней душевной заботы. – Это я совсем обнаглела у вас… дрыхну без задних ног… валяюсь, будто у себя дома…

– А ты и так, считай, что дома! Чем тебе у нас не нравится? – голос хозяйки дрогнул.

– Почему не нравится?! – испуганно переспросила Маша. – Очень даже нравтся! У вас хорошо! – Ей хотелось быть искренней и она повторила: – Очень-очень!

– Вот и хорошо, что так! – голос Натальи Петровны потеплел. – Можешь и дальше лежать-валяться! Никто тебя не гонит… поленись… поленись… устала, небось… Устала?

– Есть немного, – откровенно согласилась студентка-первокурсница, и, подхватившись, оставила постель. – Только лежать хватит уже! Мама Надя в таких случаях, как говорила? Бока отлежишь1 – весело подытожила Маша.

Маша вышла на крыльцо, где, сощурясь на солнце, осмотрелась: обещанного рано-рано поутру продолжения зимы не было. Голубели остатки снега, и высоко поднималось изголуба-белесое небо.

На весну смотрело солнце, хотя и зима ещё пыталась ломиться из последних сил, то высвечивая серебристым инеем старую липу во дворе, тщательно очищенного от снега; то заметая слабой позёмкой подножие кряжистых яблонь в саду; то порывисто сбрасывая слежалый снег с колючих веток елей, стеной окружавших дачный посёлок…

– Выспалась, красавица?! – звонко прозвучал мужской голос, и в её сторону полетел снежный шар… летел не прямо, но боковым зрением девушка успела увидеть его и вмиг отбить.

– Молодец, Маняша! Реакция отличная!

Этот ли бросок, нет ли, но будущая Машина судьба точно была решена здесь, когда она стояла на крыльце, любуясь весной света.

– Как Наталья Петровна? – спросила Мария, с легким раздражением обозревая плотно забитую транспортом широкую улицу.

– Скучает… – молчавший до того пассажир отозвался на вопрос живо, но

притом укор в голосе угадывался верно. – Совсем, говорит, Машка нас забыла…

– Да не забыла Машка! – со стыдом признав, что упрёк неслучаен, она попыталась оправдаться. – Закружилась ваша Машка… как белка в колесе… чесслово!

– Может и так, – согласился Николай Иванович миролюбиво. Поинтересовался: – Илья уже профессор? Каких он там спец щей? Кислых?

Нелюбовь Лебедева к Илья тайной для Марии не была изначально. Когда перед окончанием вуза, она привезла к Лебедевым Илью, представив как жениха, то на кухне ей откровенно было сказано, что этот «вот-вот кандидат наук» ему категорически не понравился. Маша растерялась – а Наталья Петровна гневно набросилась защищать свою любимицу:

– Что же ей вековухой ходить прикажешь?!

– А повременить никак? – со слабой надеждой прозвучало в надтреснутом голосе.

Свадьбу притом Николай Иванович Маше, как нареченной дочери, обставил широко и со вкусом. Без шика, но достойно…

– Исторических… – запоздало ответила Мария на каверзный вопрос, чуть было сама не добавив слово «щей». – Пишет… докторскую пишет…