Растерявшаяся окончательно студентка пединститута, как стояла посреди уютной комнаты, так и осталась стоять.
Вернулась из ванной хозяйка, и решительно, как отрезала, приказала:
– Марш в ванну! Халатик я тебе положила. Не брезгуй! Он хоть и старенький, давно ненадеванный, но чистый, отутюженный… Висел всё, как тебя ждал… Полотенце выложила… оно и вообще новое… А уж с остальным сама разберешься… Не маленькая!
Механической куклой прошла Маша в ванную… и скоро, блаженно расслабившись, просто лежала в теплой воде – лежала без мыслей, без понятия, где она… что она… И, кажется, разомлев, ненароком вздремнула чуток…
Потом ее кормили… вкусно… сытно…
Из-за ежедневной овсянки Маша напрочь успела позабыть все остальные вкусовые ощущения, – и сейчас бессовестно поедала всё, что ей подавалось… Стыдила себя… укоряла… Только сделать с собой хронические оголодавшая студентка ничего не могла. К тому же утром она, подгоняемая сокурсницей, успела лишь выпить кружку чая и на ходу проглотить бутерброд со шпротным паштетом… И вот сейчас голод, который
не тётка, чувство стыда истребил нагло и окончательно…
Сама Наталья Петровна ничего не ела. Сидела напротив, и всё смотрела
и смотрела на Машу… смотрела глазами добрыми… глазами ласковыми… и тем напомнила маму Надю… Ещё час-другой назад, будучи совершенно незнакомой, сейчас женщина, молча наблюдавшая за девушкой, виделась чуть ли не самым близким и родным человеком на свете.
Молчала и Маша, расслабившаяся и беззастенчиво клюющая носом: накопившаяся за последние полгода усталость и сегодняшняя нервозная встряска дали о себе знать…
Маша проснулась отдохнувшей и выспавшейся, однако, наслаждаясь покоем в чужом доме, глаз открывать вовсе не хотелось. Прислушалась: тихо-тихо… безмолвно… лишь напольные часы неутомимо мерным ритмом отмеряли бегущее вперед время.
«Интересно: сколько сейчас?» – полюбопытствовала про себя Маша и открыла глаза.
По вечернему в утонувшей в сумерках комнате разглядеть круглый циферблат больших часов не удалось. Увиделось иное – высокие окна снаружи густо осыпаны снежной пылью: на улице, кружась, валил крупный снег.
Осторожно ступая, вошла Наталья Петровна и, столкнувшись взглядом с Машей, извиняюще испуганным голосом спросила:
– Никак я тебя, Машенька, разбудила?
– Нет! Что вы?! Я давно проснулась… лежу вот… так хорошо… нежусь, как дома… у мамы Нади…
Снова её вкусно и сытно кормили.
– Как на убой! – благодарно подытожила Маша, поспешая выбраться из-за стола.
За время полдника, как ей добродушно пояснила обильный перекус
добрейшая хозяйка, гостья успела рассказать о себе. Всё началось с ответа на осторожный вопрос: кто такая мама Надя?
Слушая внимательно Машин рассказ о погибшем на шахте отце и о сгоревшей от тоски матери, Наталья Петровна охала и ахала, и со слезой в голосе комментировала:
– Так-то оно так: шахтерский труд не из легких… а уж опасный-то какой…
Или:
– Так-то оно так: от горя чернеют… от горя и сердце рвется… разум порой от горя тускнеет…
Дослушав про мама Надю, участливо подытожила:
– Святой человек – эта ваша мама Надя… На таких молиться надо… – и, сглотнув слезу, спешно вышла из кухни…
Маша понимала, что пора собираться – время к вечеру. Пока-то доберется до общаги. С ужасом подумалось, что придется просить на дорогу…
Сердце ужалось…
Спустя время хозяйка позвала из комнаты:
– Машенька, иди-ка сюда!
Та медленно пошла на зов.
Наталья Петровна, стоя у дивана, с которого была убрана постель, придирчиво разглядывала кучкой лежащие перед ней вещи, указывающие на женскую принадлежность.
– Вот смотрю, – пояснила она, – может, что тебе подойдет… – Испуганно смотрела Маша на хозяйку, продолжавшую: – Одежонка-то твоя вся тонехонькая… Удивительно ещё, что ты сразу в ледышку не превратилась при таком-то снаряжении… Я кое-что перебрала из своих запасов – думала всё, что на толкучку вынесу… Только, знаешь: жалко! Не совсем же, думаю, последний край?.. Ты вот посмотри, может, что тебе и приглянется… всё заграничное… Я не хвастаюсь! Боже упаси! Муж, случалось, привозил…Что-
то угадает по размеру…что-то и нет… Тут больше всё ненадеванное… Брюки теплые есть… джинсы… Перебери… примеряй… не стесняйся… Мне не для кого всё это беречь… Если, что и из моды вышло, так все тебе хоть потеплее будет…
И Наталья Петровна деликатно оставила окончательно опешившую девушку с той кучей наедине.
Тряпичницей Маша не была по определению. Выбрать что-то подходящее себе, конечно, могла. Только, по известной причине, расслабляться себе не позволяла и невозмутимо могла в одной вещи проходить долго. Сейчас же, даже не касаясь лежащих навалом вещей, со стыдом осознала, что ей нравится всё… Взять с дивана она решилась только джинсы и толстой вязки мохнатый свитер. Их-то несмело и примеряла… Зеркала в комнате не обнаружилось, но Маша и без того понимала, что выбранное ей в самый раз… просто замерла…
Наталья Петровна, войдя, увеличила в комнате свет и довольным голосом воскликнула:
– В самый раз! А хорошо-то как тебе, девочка моя! Я сразу заметила, что ты в том же размере, что и я когда-то… Выбери ещё что-нибудь… Не стесняйся!
Примерять Маша больше ничего не стала. Наоборот, она начала было снимать джинсы и свитер, как хозяйка категорично запротестовала:
– Нет-нет! Не снимай! В этом и ходи! Одежонку твою я в стиралку бросила. Постираю потом… высохнет – тогда и заберешь…
В недоумении смотрела Маша на заметно повеселевшую женщину, насмешливо поинтересовавшуюся:
– А ты, что, в гости к нам больше не думаешь прийти?
И что могла на это сказать Маша? Стояла и молчала. Просто-напросто боялась, что вот-вот расплачется…
Верно уловив состояние девушки, Наталья Петровна отошла к балконной двери и, сквозь стекло наблюдая за снегом, летящим белёсым
дымом, сказала:
– Время давно на весну, а зима уступать никак не хочет… Метет и метет… Тут, помнишь, какие дни стояли? Я пол промела и щетку, промыв, на балкон вынесла проветрить… Сами на дачу уехали… Когда через два дня вернулись, на балконе одна голая палка сохла. Птички волосок за волоском всю щетку и растащили. К весне готовятся – гнездышки утепляют… Соломки-то в городе где им взять? – Она повернулась к Маше, так и продолжавшей стоять у дивана. – Ну, что, готова? – и вновь огорошила девушку: – Мы сейчас к моему Николаю Ивановичу поедем. Нагрянем нежданными гостями – обрадуем его!
В прихожей, как обнаружилось, Машу ждали теплая, весьма приличная куртка-пуховик и замшевые мягкие сапожки на меху… Всё это, торопливо пояснила Наталья Петровна, из тех же заветных запасов.
Сознание, кажется, полностью отключилось, и Маша происходящее с ней принимала молча, будучи в наивной уверенности, что это просто чудесный сон из тех, покидать который не хочется. Всё смешалось – явь и неявь, и она умышленно оттягивала миг вероятного пробуждения, чтобы не порушить эту сказку…
И метро, и электричка – всё то, что возникло после того, как оставленный высотный дом исчез за подвижной стеной из крутящегося на ветру снега, оставались быть то же частью длинного сна…
Громко объявивший в динамике голос: «Станция Расторгуево» – заставил вздрогнуть… Отчетливо услыхался металлический скрежет тяжелых колес: электричка, за окнами которой в синих сумерках угасал столь странно-неожиданный день, остановилась.
В потемневшем к вечеру небе тяжелые снежные тучи расползались ветхим рядном, высвобождая глубинный простор для скорых звёзд.
Вышли из электрички, поспешившей при отправлении прощально громыхнуть, и, миновав пристанционную площадь, шагнули на широкую дорогу, слабо освященную редко горящими фонарями.
