– Алё! Да!

– Илюша? Это тетя Клава из Семиреченска.

Тетя Клава? А, ну да! Это же жена его дяди Михаила. Тот еще алкаш! Но – добрый дядька. И его, Илью, искренне любит, поскольку своих детей не имел. Точнее, имел, но дочка их с тетей Клавой утонула в речке, когда ей было то ли двенадцать, то ли тринадцать лет.

– Алло! Илюша, ты меня слышишь? – кричала в трубку тетка.

– Да, да, слушаю, теть Клава. Просто связь плохая. Что-то случилось?

– Случилось, Илюша! – голос тетки задрожал, и уже почти с надрывом она закончила фразу: – Мишка помирает. Очень просит, чтоб ты приехал. Дело, говорит к тебе, весьма важное…

Тетка шмыгнула носом и заплакала.

Не было печали, черти накачали! – чертыхнулся про себя Достоевский. Какое может быть весьма важное дело у дядьки-пьяницы? Но что-то нужно было отвечать, и он спросил:

– Какое дело?

– Да не знаю! С какими-то бумагами связано, говорит.

Ну да! – хмыкнул Достоевский. Наверняка завещание на пару миллионов, и не подумайте, что рублей.

– У меня же сейчас учебный год начинается, работа, теть Клава… Что? Он очень плох?

– Уже неделю почти не встает с постели.

– Он дома или в больнице?.. Алло! Алло, теть Клава!

Достоевский орал и дул в трубку, пока наконец не сообразил, что связь с теткой прервалась. Может, и деньги на телефоне закончились – расстояние-то между ними не близкое, а роуминг дорогой. Черт побери! И отказаться от поездки невозможно: дядя Миша – последний из самых близких его родственников, да и любил он его, племянника своего, искренне. А пить начал от безысходности бытия. Прежде водочкой-самогоночкой больше баловалась тетка. Как-то при встрече Достоевский спросил:

– Дядь Миш, отчего ты пить-то стал? Ты же токарь высшего разряда, зарабатывал нормально.

А он ему:

– Вишь, Илюха! Это все долбаная перестройка! Потом девяностые. Завод наш олигарх сначала купил, потом всех разогнал на хрен. А другой работы-то здесь и нету… Пришлось горькой заливать. Вот если бы у меня дома стояло ведро водки, я бы на нее смотрел и не пил. А поскольку ведра нет, приходится по бутылочке…

Придется отпрашиваться у директрисы, вздохнул Достоевский.

Ницца плавилась от беспощадного солнца. Даже легкий морской бриз почти совсем не освежал воздух. Лазурное море покрылось легкой рябью. Широколистые пальмы доминировали в городе, в эти жаркие летние дни перегруженные многоликой, разноцветной полураздетой человеческой массой.

Аэробус Москва – Ницца приземлился в аэропорту курортного города точно по расписанию. В зале прилета Кирилла и профессора Мышкина встречал европейский представитель корпорации «Kara – Mazoff» – высокий, чуть сутуловатый, в очках молодой человек лет тридцати с модной стрижкой черных волос, в аккуратно выглаженных легких, из лаковой ткани, голубых брюках, в белой рубашке с короткими рукавами и голубом, один в один с брюками, галстуке.

– Здравствуйте, господа! Меня зовут Николай.

– Очень приятно! – пожал его руку профессор. – А по батюшке как?

Вопрос явно поставил Николая в затруднительное положение; поняв это, Кирилл улыбнулся:

– Профессор у вас отчество спрашивает. У них тут, в Европе, отчества не приняты, Виктор Алексеевич.

– Это я прекрасно знаю, Кирилл. Но я принял Николая за нашего соотечественника. Вы хорошо говорите по-русски.

– А у меня русские корни. Мои дед с бабкой по отцу в двадцатые годы эмигрировали во Францию из России, но русского языка и русских обычаев никогда не забывали. А я любил с ними проводить время. Да и отец мой, француз, ничего не имеет против русского языка, хотя им практически не владеет.

– Это прекрасно!

Они шли к машине. Кирилл сам нес свою небольшую сумку с вещами, перекинув ее через плечо, а большой чемодан на колесиках профессора вез Николай.

– Куда мы едем, Николя?

– Мы забронировали вам два номера в Hotel de Paris. Разместитесь там, отдохнете, пообедаем, а на вторую половину дня мсье Карамазов разрешил дать вам свободное время.

– Hotel de Paris! – воскликнул профессор Мышкин. – Именно в нем и жил Федор Михайлович, когда наведывался в Ниццу. Там же на первом этаже он и расслаблялся игрой в рулетку.

– Поэтому мы и выбрали этот отель.

– Удивительно! Этот отель еще существует! – профессор был в восторге.

– И не просто существует, а весьма великолепно себя чувствует, – добавил Николя.

Готическое трехэтажное здание с кариатидами и колоннами, в котором располагался отель «Париж», великолепно сохранилось и даже на фоне других, не менее великолепных и не менее, а то и более старых зданий по-настоящему украшало город.

Пока швейцары поднимали в номера вещи прибывших, Николя рассказывал о дальнейшей программе.

– Вы оба, я так понимаю, никогда не были в Ницце?

– Совершенно верно, – подтвердил Кирилл.

– Я дважды бывал в Париже на симпозиумах, но, к сожалению, до Ниццы так и не добрался, – сказал Мышкин.

– Тогда готов предложить свои услуги в качестве гида. Я, правда, сам не часто бываю на Лазурном Берегу, но кое-что показать вам смогу. А завтра наведаемся к букинисту и, если понадобится, в аукционный дом.

– Думаю, это разумно! – согласился Кирилл.

– Вот и чудно! Поднимайтесь в номера, устраивайтесь. Через час я вас жду в ресторане.

Ницца уже не одно столетие привлекала к себе иностранцев. И они с удовольствием оставляли в этой райской жемчужине свои следы. Англичане на память о своих вечерних прогулках/променадах вдоль моря дали название набережной – Английская. Русские после поражения в Крымской войне в середине XIX века разместили в близлежащей деревеньке свою военно-морскую базу. А сколько русских писателей вдыхало целебный воздух Ниццы? Гоголь, Герцен, Бунин, Достоевский, Чехов… Герцена здесь же и похоронили на русском кладбище. Чехов написал здесь свою знаменитую пьесу «Три сестры». Достоевский тоже не всегда сидел за рулеткой. Долги заставляли его браться за перо.

От площади Массена с ее модерновыми фигурами мыслителей, мимо здания оперы, наша троица прошлась по набережной и взобралась на холм, чтобы полюбоваться великолепным видом на город, порт и лазурное побережье и посмотреть на развалины старой крепости. На самой верхушке они задержались на некоторое время, отдыхая в приятной прохладе водопада. Затем спустились в старый город, колоритный торговый квартал, в котором жизнь кипит и днем и ночью. Здесь находится один из самых живописных рынков Франции – цветочный, овощной и фруктовый, пестрящий и благоухающий. Их то и дело зазывали продавцы, предлагавшие попробовать, оценить, купить, понюхать. Профессор был непреклонен, молодые же люди стоически улыбались зазывалам и двигались дальше.

Они поднялись на Замковую гору (Шато), откуда открывался великолепный вид на крыши старой Ниццы, а также красивейшее здание в Монте-Карло, здание оперы и казино, в котором так любил пропадать Федор Достоевский.

– А почему гора называется Замковой, ведь никакого замка здесь не наблюдается? – отрешившись от созерцания окрестных красот, поинтересовался Кирилл. – Одни развалины.

– Некогда на Замковой горе текла размеренная городская жизнь, – ответил Николай. – Здесь возвышался не только замок, здесь были собор и множество жилых домов. На горе жить было безопаснее, ведь с нее открывался прекрасный обзор во все стороны, врагов можно было заметить заранее. Однако со временем народ стал спускаться с холма и строить дома на побережье. И постепенно жители Ниццы практически оставили холм, а замок, если я не ошибаюсь, был разрушен в 1706 году.

Они направились к спуску с холма, и тут Николай, будто что-то вспомнив, усмехнулся.

– Между прочим, вам, наверное, будет интересно узнать, что именно здесь каждый полдень, как и в вашем Петербурге, раздается пушечный выстрел.

– Вот как? – удивился профессор Мышкин.

– Да, да! Это старая, но довольно занимательная история. В 1861 году некий шотландский турист, проводивший в Ницце зимние каникулы, для соблюдения военной традиции полуденного пушечного выстрела решил за свой счет установить на холме Шато пушку. По легенде, так он зазывал свою жену домой… готовить обед. А спустя полтора десятка лет постановлением правительства Ниццы было принято решение сделать этот обряд официальным.