Август стоял на сцене перед микрофоном в белоснежной рубашке со свисающей с воротника в лучших традициях развязанной бабочкой, и выглядел не то утомленным, не то приободренным в зависимости от угла и освещения. Над ним величественно возвышалась причудливая конструкция гримёрок, нависающая над главной сценой на высоте трех – трех с половиной метров немного другим оттенком дуба, прикрывающая своей массивностью часть выхода на сцену из-за закулисья и освещающая ее встроенными фонарями, но оставляя непокрытой перед узорами потолка большую часть сцены, создавая впечатление пещеры. Окна в этих самых гримёрках, выходящие в зал были устроены по тому же принципу, что и в черном тоннеле – о двух пейзажах речи не было, зрителям из зала открывался лишь желтоватый свет из-за окон – такова была поразительная особенность этого старинного слуги театрального искусства.
Август шагнул со сцены, и присел за столик в первом ряду к Луке, и отхлебнул из стакана воды. Он склонил голову и качал головой словно в такт аранжировкам, звучавшим в его голове, только для его переживаний и эмоций.
– Шансы такого калибра выпадают не каждый день. Я понимаю это лучше всех присутствующих, но.. «.. если жизнь – путешествие, то здесь я круто войду в поворот, сменю ландшафт с пустыни на лёд».
Август тихо напел мотив, испытующе смотря на Луку. Брат перебросил ногу за ногу, и постукивал по столу, пытаясь уловить мелодию в голове у брата, и его хмурость плавно перекатывалась в растягивающуюся улыбку, сдерживаемую с еще не растаявшим раздражением.
– «Amazing» звучит все так же круто, как и добрые дюжину лет назад?
Август подмигнул:
– И пускай нам не дадут ее сыграть сегодня, пускай сегодня мы играем кое-что поизвестнее…
– Переигрываем чужие песни. А твои валяются на полках.
– Можно и так сказать, но главное тут то, – глаза Августа горели черным пламенем, вырывавшимся из-под светлых волос, казалось, слегка опалявшим их, – что у нас впереди. А играем в том числе свои песни, пускай между рекламными, раскрученными. И я люблю их все.
– Но не одинаково.
Лука вздохнул и продолжил.
– Конечно, начать стоит с рекламного хода, но разбавленного нашим материалом. Иначе где наше лицо? Неужели уже потеряли? Быстро, я думал подольше продержимся.
– Какова ирония судьбы. Давай посмеёмся над ней вместе в ответ. Здесь и сейчас.
Август замолк, чтобы тронуть важную, и, казалось, запретную тему, которая могла развязаться, прямо как узел, в этот удивительный момент.
– Когда сам запоешь, братик?
Лука, в сотый раз пытавшийся разгадать эту вечную лунную загадку огней нот и тактов, тасующихся в сознании в виде картин прошлого и вымышленного, открыл рот для рассудительного ответа, но, не найдя его, облокотился на стекло.
– У меня голоса нет.
– Расскажешь об этом журналистам, не мне.
Август ударил по струнам, и затянул балладу о вечном, и, неожиданно, в первый раз за всё время, она действительно прозвучала слёзно. Рванув на сцену, чтобы закрепить успех, Август выдал миру пару еще никому не известных аккордов, а после громко расхохотался, упустив полет развязанной бабочки под ноги оркестру. Лука занял привычное место у подножия сцены, и, как только Август снова вступил, подбросил шляпу в воздух, поймав ее аккурат с первыми словами песни, обещавшей вдохнуть жизнь в «Дельфин». Стоявший в углу полноватый человек в бежевом костюме нарочито громко зааплодировал.
***
Владелец был удовлетворен увиденным. Спустя еще несколько дней репетиций уже в самом «Дельфине», времени на подготовку первого вечера стало совсем мало, поскольку Сагаделло хотел заявить о себе настолько рано, насколько это было вообще возможно. Общим косметическим состоянием «Дельфина» было сложно быть довольным на все сто процентов, но отмытый и свежий зал театра действительно дарил надежду на перспективы.
Лука стоял в середине зала и поочередно переводил взгляд с одного тоннеля на другой, задумчиво почесывая уже налитую смесью переживаний и позитива бороду.
– Мы теряем козырь в рукаве, не используя их в качестве визитной карточки. Скажи мне, у какого еще театра есть такая планировка?
Август бормотал на сцене очередной мотив, попутно помогая себе игрой на гитаре, а Октавия переходила от одного столика к другому и не отрывала глаз от своих зарисовок в блокноте, потому ответил Луке человек в пёстром разноцветном костюме, сидевший на центральном месте в первом ряду в нелепых солнечных очках:
– У нас даже музыка не подогнана, о каких тоннелях речь?
Лука расчистил место в середине помещения от столиков и вертелся на все триста шестьдесят градусов, обозревая комнату. Повесив пиджак на спинку стула, он закатил рукава на рубашке и закрыл глаза рукой от нависающих а-ля Голливуд волос.
– Это у вас музыка пока не подогнана, Эрик. Я же хочу, чтобы помимо музыки у нас за душой было еще что-то. Что-то вроде атмосферы, освещения, дизайна.
– Твои рассуждения еще душнее моих.
Попугай нескромно занимал центральное место за столиком в первом ряду и очень много шумел, когда музыка не играла: давал советы, расщеплял ноты на атомы и собирал заново, а также покрикивал на оркестр, пополнившийся его оформившейся лидерской персоной. Музыканты из The Juice старались произвести впечатление не только на окружающих, но и самого Луку, словно бы доказывая, что последние пару лет простоя не только не ухудшили, но и закалили их с музыкальной и духовной точки зрения. Присутствие уважаемого композитора, к странностям которого привык весь музыкальный округ, только усиливало активность работы над репертуаром.
Колоритная публика, окружавшая Луку, пока он стоял в центре «Дельфина», обозревая его фасад, которая по определению не могла сработаться, тем не менее выдавала нечто очень похожее на выстраданное полотно из разных кусочков, но сшитое настолько качественно, что это было заметно только профессионалу. С первыми нотами каждой песни Эрик переходил на яростный шепот и перемещался к краю сцены, оттуда бесконечно жестикулируя и указывая пальцами то в небо, то в сторону своих желтых туфель, но делал это так, чтобы Август не отвлекался на него.
Еще одной особенностью «Дельфина» было расположение зоны оркестра, который не сидел рядом музыкантом, а вещал из двух мини-сцен, утопленных у основной, и служивших своеобразными крыльями пространству солиста. Повернутые слегка боком к зрителю и лицом к артисту и, находясь на расстоянии от него, они словно бы играли из полутьмы, так как освещение в той части сцены изначально было поставлено очень скудно, а переделывать всю электрику новой труппе не хотелось: шарм в этой задумке некий был.
– В конце концов, в «Дельфине» и так слишком многое было необыкновенным, и от одной странности мы точно не потеряем, а, быть может, и выиграем.
Лука, спрятав руки в карманы, бродил по центру зала, заслушиваясь тем, как плавней, ритмичнее и ровнее становится музыка у него за спиной из-под рук и голосов сразу нескольких маэстро. Его тревожило внутреннее устройство зала театра, он хотел придать «Дельфину» тот самый дух, сейчас выветренный многолетними выступлениями дешевых уличных артистов и жадными руками Алекса Сагаделло.
Убрав прядь волос с челки в сторону затылка и задержав руку в таком положении на макушке, Лука вновь отправился в тоннели, огибающие зал. Их устройство каждый раз удивляло писателя, он раз за разом проходил по полутёмным коридорам, снова и снова рассматривая их структуру. Наконец, выйдя из одной трубы, он очутился в большом холле с гардеробом, подпираемом колоннами. Благодаря усилиям труппы и нескольких наемных работников в последние дни здесь кипела работа по очищению театра от многолетнего мусора, который сначала перекочевал именно сюда, в главный холл, а уже впоследствии в множество машин, отправивших его в небытие.
Лука усмехнулся, вспоминая его самого, покрытого пылью, старым гипсом и засохшей краской, выносящего из гримерок очередной ящик с обломками и мусором. Работа по преображению театра всё еще шла, но не в то время, когда труппа проводила репетиции. По их окончанию работники возобновляли лечение театра, а Лука и Август оставались им в помощь. В последние дни к этому занятию приобщились и другие члены коллектива, все, кроме Эрика, который не терпел грязи и, извиняясь, уходил. Такими темпами обновление «Дельфина» шло скорым темпом, как и исчезновение финансовых запасов братьев.
