Но вопреки логике и здравому смыслу на следующий день опять пошёл в больницу. Только штурмовать отделение уже не пытался — даже подниматься туда не стал. На счёт состояния Гуся Сыроежкин был в курсе — регулярно звонил в справочное. Поэтому он просто сел на скамейку в больничном сквере предположительно напротив окон палаты Макара, если, конечно, правильно их вычислил. Так и сидел, смотрел на четвёртый этаж. Понятно, что Гусев ещё ходить не мог, да и Сергею бы вряд-ли удалось увидеть и опознать его в окне, если бы Макар стал всё-таки расхаживать по палате. К тому же, днём с улицы в принципе не видно, что делается в помещении. Но вечером, когда в окнах зажёгся свет, Сыроежкину показалось, что он видит чьи-то тени. Скорее всего это был медперсонал, но, как знать, может быть так когда-нибудь Серёже удастся увидеть и Гусева?

Так бездарно прошли целых две недели — Сергей приходил домой только поспать, а всё остальное, свободное от работы время, дежурил под больничными окнами. Электроник его искренне не понимал, но относился к такой странности своего любовника лояльно, впрочем, как и ко всем его выходкам и причудам. А Сергею было так легче — он точно знал, что в тридцати метрах от него находится человек, которого он за всё время не смог окончательно забыть, что он жив и идёт на поправку. В каком-то смысле он был вместе с Макаром, пусть тот и не догадывался о близком присутствии бывшего любовника.

Свой очередной выходной Сыроежкин опять проводил на территории больницы. Погода была теплая и солнечная, больничный сквер — зелёный, так что, прогуливаясь от корпуса к корпусу, Сергей, можно сказать, отдыхал. Потом присел на свою лавочку под окнами палаты и впал в некое подобие прострации. Из которого его бесцеремонно вывел какой-то мужик.

— Serge Syroezhkin? — здорово картавя произнёс высокий грузный белобрысый мужчина, в котором Сергей тотчас же признал одного из «канадской делегации». «Неужели его Гусь прислал?» — от этой догадки сердце у Сыроежкина забилось как бешеное, а сам он аж подскочил навстречу незнакомцу.

— Ага, — кивнул он. — Yes в смысле.

— S’il vous plait, suis moi, — сказал мужик и мотнул головой в сторону больничного корпуса, перед которым куковал Серёжа. — Follow me please.

Серёжа послушно пошёл за незнакомцем, спрашивать его о чём-либо смысла не было — мужик не говорил по-русски, а Сыроежкин кроме родного языка никакого и не знал. Но главное, что он скоро увидит Макара — других вариантов, зачем бы он понадобился канадцу не было.

— Сыроега… — Гусев, который полулежал на кровати, при виде Сергея попытался сесть, охнул, плюхнулся обратно, но блаженно улыбаться при этом так и не перестал.

— Макар… — а вот Серёжа даже жалкое подобие улыбки изобразить не смог — ему было больно смотреть на загипсованного почти с ног до головы Гуся, а осознавать, что тот чуть не погиб — ещё больнее. — Я… ты… — слова застряли у Серёжи в горле. — Живой!..

— Не стой в дверях, Серёга, иди сюда, — Гусь кивнул забинтованной головой на стул рядом со своей кроватью. — Ты мне скажи, ты действительно две недели тут под окнами сидишь? Жан сказал, что какой-то парень уже почти полмесяца как оккупировал скамейку возле корпуса и всё время смотрит в наши окна. Описал его, а я и поверить боялся, что это — ты, — физиономия Гуся приобрела странное виновато-радостное выражение.

— Да, наверное, недели две, — пожал плечами Сыроежкин. Стул он намеренно проигнорировал и присел на край гусевской постели, тут же взяв его ладонь в свои руки. — Я не очень за временем следил.

— Ты меня прости, Серёга, я ж не знал. Это всё Жан-Пьер расстарался. Тут журналюги наседали в первые дни, как меня перевели. Хотя Жан им всё, что мог, сразу рассказал. Ну он персонал и попросил, очень настойчиво, никого не пускать и байки про друзей и родственников не слушать. У меня ж нет никого, — вздохнул Макар. — А сначала прям спасу не было. Потом-то отстали, конечно — интерес прошёл.

— Как, никого нет? — не понял Сыроежкин.

— А так. Родители умерли, они со мной жили в Канаде, и всё. Детей не нажил, братьев-сестёр, даже двоюродных, нет.

Серёжа ничего не сказал — каково это, остаться совсем одному, он не знал. Его родители пока живы, дети хоть большой любовью к отцу и не пылают, но всё-таки есть… Ну и Эл, куда ж без него. Обуза, конечно, ещё та, но по сути — самое близкое Серёже существо на планете.

Гусь никогда не выглядел жалким, но сейчас, взглянув на бывшего любовника немного со стороны, Серёже стало очень жаль Макара.

— А Жан-Пьер, он кто? — спросил наконец Сыроежкин. Узнать, что партнёр Гусева является так же и его любовником Серёжа и боялся, и хотел одновременно. Всё же, несмотря на ревность, было бы легче знать, что у Макара есть кто-то по-настоящему близкий. Кто-то, кем хотел, но не смог стать сам Серёжа.

— Да друг мой. Играли раньше вместе, а потом вот решили типа свой бизнес замутить. У нас в Квебеке есть хоккейная академия. Но в Канаде конкуренция бешеная, так что нельзя сказать, что дела наши очень уж хорошо идут, — Гусев опять не то охнул, не то крякнул, пытаясь устроить своё переломанное тело поудобнее, Сергей попытался ему помочь, в результате не удержал и чуть не плюхнулся на больного сам, чудом успев упереться руками по обе стороны от Макаровой головы. А потом преодолел те несколько сантиметров, что разделяли их лица, и легко коснулся губами губ любовника.

— Ну куда ты, Сыроега? — Гусев потянулся за отстранившимся от него Сергеем.

Серёжа наклонился опять и уже поцеловал Макара по-настоящему.

— Чего ж ты от меня прятался, Серёга?.. — упрёк вышел каким-то неубедительным. В голосе Макара сквозила только нежность к возлюбленному, покрывавшему поцелуями его лицо и шею. — Я ж не дурак — когда ты вышел от меня, понял, что это — всё… А ты исчез. И я всё к Чижу приставал, чтоб он о тебе узнал что-нибудь. Потом Рыжиков меня нахрен послал, когда я его попросил ещё раз к Майке зайти — сказал, что у него зубы не казённые, — усмехнулся Макар, вспомнив как ругался по телефону Макс, рассказывая, что новый муж Светловой чуть ему зуб не выбил. И впредь зарёкся подходить к Майке ближе, чем на километр.

— Потому что я хотел быть с тобой. Больше всего на свете, — выдохнул Сыроежкин. — И не смог бы себе простить, если бы это сделал.

— Ну почему, Серёг, почему? — на глазах Макара выступили слёзы. — Жизнь — штука скоротечная, Серёга. Я это только сейчас понял, когда чуть на тот свет не отправился. И на что мы её расходуем?

— Я знаю, Гусь, знаю. Ты прав, но я действительно не вижу выхода. От меня зависит чужая жизнь.

— То есть пока жив твой парень, мне о тебе можно даже не мечтать?

— И мне о тебе — тоже. А с учётом того, что он меня переживёт… — кривая усмешка исказила Серёжино лицо.

— Чёрт, я завидую ему, твоему инвалиду, — шмыгнул носом Гусь. — Такая преданность. Сильно же ты его любишь…

— Я его в некотором роде сам… приручил. По глупости, — Серёжа попытался максимально точно определить причину своих своеобразных отношений с Элом. — Мне нельзя было спать с ним. Он привязался, почувствовал свою нужность, а теперь… Вбил себе в голову, что жить ему незачем, и я точно знаю, что если бы не убедил его, что он мне полезен, он бы уже… того, короче, — грустно покачал головой Сыроежкин. — Иногда я его ненавижу за это вот всё, за сам факт его существования. Но потом понимаю, что если кто и виноват в сложившейся ситуации, то это я сам.

— Ну хоть не прячься от меня больше, Серёга, — Макар вытер глаза тыльной стороной здоровой ладони и сам сжал Серёжину руку.