Стало почти стыдно. Девушка — студентка — в длинноватой для нее белой рубашке, явно только после душа, расчесывалась, разбирая длинные влажные пряди. Он любовался ее движениями, заставлял себя отвести взгляд, мысленно отвешивая пощечину за пощечиной, но возвращался, раз за разом, и продолжал смотреть.

— Чего ему? — устало спросила Алла.

— Хочет всего и сразу. Продолжает паниковать и требует анализ ДНК.

Девушка перед зеркалом отложила расческу и зашарила по столику одной рукой, что-то нащупывая. Алина, вспомнил он. Человек, стопроцентный человек, так же как он сам, почти стопроцентный мод.

— Ты пытался донести до него, что «анализ ДНК модификанта» отдает бредом и ересью?

— Не подумал, — Скай прислонился к косяку двери, глядя как студентка взяла со столика резинку для волос и натянула ее на запястье.

— Блин, за что мне только все это, — Алла обреченно вздохнула, поднимаясь с кресла.

Девушка перед зеркалом разбирала волосы, задравшийся подол рубашки обнажал бедра, совершенные, едва подернутые загаром. Пальцы запутывались в прядях, она дергала их с едва слышным шипением, прикусывая губу, и повторяла, снова и снова, пытаясь разделить волосы на три части. Скай, как зачарованный, шагнул в комнату. Девушка начали плести косу, руки скользили, переплетая пряди, порой она встряхивала запястьем, хмурилась, расплетала немного, разглаживала, переплетала снова. Сощуренные глаза — светло-карие и невозможно красивые, он помнил, — прикушенная губа, еле слышные ругательства, потому что мокрые волосы тянут и путаются, потому что это почти больно.

Она всегда ругалась и шипела, она всегда перехватывала косу — вот так — одной рукой и сжимала-разжимала ладонь второй, пытаясь расслабить почти сведенные пальцы. Рука Аллы уперлась в грудь, он остановился. Как это выглядело со стороны? Будто он хотел наброситься на полуголую студентку? Хотя… Алла не могла не знать.

Тонкие пальцы потянули резинку с запястья на ладонь, пропустили под ней конец косы, перехватили…

— Моторика всегда сохраняется, — тихо сказал Скай, глядя в ее отражение.

Девушка улыбнулась.

— Алина…

— Иди Алл, — с неизъяснимо знакомой грудной хрипотцой сказала она.

А он смотрел на ее отражение и не узнавал. У Алины была нездорово-серая от недостатка солнца и переизбытка учебы кожа, у Алины были почти неестественно яркие зеленые глаза, подчеркнутые неумелым макияжем, у Алины были очки на пол-лица с настоящими — не простым стеклом — линзами. Алина подслеповато щурилась и натыкалась на парты. Алина никогда не смотрела так, открыто и прямо, пусть и в зеркало. Алина скупо улыбалась, щуря ресницы с комочками туши и избегала его взгляда.

Алина никогда не улыбалась так шало и насмешливо.

— Не зеленые, — хрипло произнес он, когда Алла вышла, и шагнул вперед, неуверенно, пьяно, слыша собственное частящее сердце.

— Линзы творят чудеса, Скай, — хихикнуло отражение, и девушка, наконец, повернулась к нему.

Это лицо, он так хорошо знал это лицо. Он видел его каждую ночь в своих безумных видениях, в своих самых сладких снах и самых безумных кошмарах. Видел, как она улыбается, как плачет, как прикасается к нему, как рассыпается на части от одного его прикосновения. Так часто видел. Это сон? Это все — сон?

Он замер в шаге от нее, протянув руку и не решаясь дотронуться. Было так сладко.

Было так невозможно, невероятно страшно.

Он медленно коснулся пальцами подола белой рубашки, сжал шершавую, грубую ткань. Насмешливые карие глаза смотрели прямо, а губы то и дело расползались в улыбке.

— Невозможно, — шепнул он, голос сорвался в хрип.

— Здравствуй, Скай, — также тихо шепнула она, и поверх его ладони легла чужая, маленькая и горячая.

Настоящая.

Живая.

Скай дернул плотную ткань, разум рассыпался и покидал его вместе со стуком по полу оторвавшихся и падающих пуговиц. Настоящая. Такое знакомое тело, такое родное, такое… С глухим стоном он притянул ее к себе и впился в губы, не то, что уже не опасаясь, что она исчезнет, как во сне — вообще не думая. Но она и не исчезала. Горячая и влажная кожа, изгиб спины, губы, мягкие и одновременно требовательные — Скай плыл, теряясь в ощущениях. Он целовал ее, отчаянно, пытаясь передать все, что чувствовал. Всю свою любовь, всю свою боль, все годы страдания и все то горе, которое он себе даже чувствовать не позволял. Он гладил, ласкал, стискивал, трогал и, в кои-то веки, не видел серых глаз, в кои-то веки не вспоминал, как дрожало в его руках совсем другое тело. Он оторвался от ее губ, тяжело дыша, опустился на колени, потянул ее за собой — и она поддалась, доверчиво прильнула к нему, совсем как тогда, давно, так много лет назад. Она скользнула пальцами по плечам, и он застонал, гладя узкую спину, спускаясь к резинке трусиков.

Он хотел ее. Одному Богу известно, насколько он ее хотел.

Тонкие пальцы легли поверх его руки и сжались, перехватывая. Твердо и уверенно с совсем неженской силой.

— Нет, Влад.

Он с трудом разобрал слова, настолько в тумане был весь мир, насколько он растворился в этих прикосновениях и ощущении тела рядом, ее тела. Он убрал руки, потянулся к ее губам, но она со смехом уклонилась, зарылась пальцами в его волосы, на миг прижала к себе невозможно крепко, а потом отпустила и встала, отходя к столику, усаживаясь на него.

Это выглядело так, что Скай вздохнул и зажмурился, сжимая кулаки. Разведенные бедра, разъехавшиеся полы рубашки, обнажающие и подчеркивающие живот, грудь, ключицы, линию шеи. Она была так прекрасна. Она была, она просто была — этого уже достаточно, чтобы до боли хотеть прикасаться к ней, любить ее.

Она была — и он хотел, чтобы она кричала в его объятиях.

— Нет, Влад, — повторила она, когда он встал и уперлась в грудь ладонью, не позволяя подойти ближе. — Нет.

Слышать свое имя, произнесенное ее голосом — почти забытое уже наслаждение.

— Почему? — хрипло шепнул он, накрывая ее ладонь своей. — Почему, Саш?

Полузабытое имя отразилось эхом от стен и вернулось к нему, дробясь, сводя с ума своим звучанием, самим пониманием, что она жива, что она здесь, что он может сказать ей все. Наконец-то может, и больше не надо ждать, не надо надеяться, не надо загадывать, потому что они уже не умерли, потому что война закончилась, потому что они, несмотря ни на что, вместе.

— Потому что я не могу, Скай, — алые губы растянулись в печальной улыбке, а ему в этих словах слышалось практически отражение собственных.

Блядские серые глаза вернулись и наложились поверх карих, родных и любимых.

— Саш, я понимаю, это было некрасиво, но… — он замялся, подбирая слова, вздохнул. — Я люблю тебя, — усмехнулся, — веришь, я всегда хотел это сказать и всегда откладывал. Я люблю тебя, безумно люблю. Господи, Саш, я на все готов ради тебя, я так скучал, ты не представляешь, просто не представляешь…

Карие глаза на миг закрылись, а потом почему-то стали жестче, холоднее. Скай чуть не отпрянул, он слишком хорошо знал этот взгляд, слишком видел в нем стальной отблеск, и в тенях, в облаке растрепанных после их поцелуев темных волос рождалось другое лицо. Тонкое и холодное, неуловимо близкое и неуловимо чужое.

— Я тоже, — сказала она и замолчала.

Что-то внутри взвыло от радости, сердце часто-часто забилось, но он стоял на месте и ждал продолжения. Потому что стальной блеск не исчез. Потому что ухмылка, кривящая эти губы, Саше не принадлежала.

— Я тоже всегда хотел сказать, что люблю тебя, Влад.

Он не хотел отпускать ее руку, но пальцы разжались сами. А она засмеялась, печально и болезненно. Убрала ладонь с его груди, запахнула рубашку.

— Саш…

— Не надо, — перебила, раздраженно дернув уголком губ, и это движение тоже принадлежало не ей. — Не называй меня так, Скай. Пожалуйста.

— Почему?

— Меня зовут Алек, Скай, — она улыбнулась мечтательно и светло, запрокинула голову, глядя в потолок. — Наверное, стоило вернуть это тело, чтобы это понять. Меня зовут Алек. Я мод. Я нейр. Я хочу обратно свое тело, я хочу новую жизнь, я хочу море и… — она помедлила и вдруг взглянула на него, насмешливо и как-то безнадежно. — Я хочу тебя. Потому что я тебя люблю, Скай. Потому что я наивно верю, что у нас может что-то получиться. Пойдешь со мной?