Он силился вспомнить лица: Оли, Алекса, майора из учебки — но они приходили неясными, подернутыми серой дымкой видениями. Любой прохожий казался достаточно похожим на них, любой студент даже. Это убивало сильнее всего. Это — и сын. Сын, сбежавший в восемнадцать на учебу в другую страну и прошедший там модификацию. Он орал, ругался, но сделать уже ничего не мог, а Слава только смеялся и говорил, что он странный. Что его отношение давно уже ненормально, а за модификантами будущее. Кирилл задолбался спорить и начал просто кивать, но отношения с сыном испортились безвозвратно.
Слава сейчас был где-то далеко, уехал в одну из европейских столиц. То ли работать, то ли учиться, в подробности не вдавался ни один из них, после смерти бабушки они практически не общались. Он вообще ни с кем не общался, даже Юки как-то сторонилась, избегала его общества. Кирилл сперва не понимал, почему. Потом сел, подумал — ответ был традиционный в общем-то. Алек.
Проклятый, блядский Алек. Причина всей мерзости, которой была так полна его жизнь. Чертов псих, из-за которого он и сидел сейчас один перед окном и пытался победить отчаянное желание нажраться. В сопли, слюни, чтобы расслабиться наконец и хоть на час забыть, что потерял и от чего отказался.
Проклятый, блядский Алек.
Кирилл закрыл лицо руками и глухо застонал. Лицо стояло перед глазами, четкое, как фотография, изможденное, обескровленное. Стоило вспомнить это имя — и он почему-то видел его именно таким, прикованным к операционному столу в исследовательском центре, бессильным и полумертвым. Абсолютно безумным, не считая редких прояснений сознания. Да, черт, каких еще прояснений?
Просто иногда Алек угрожал. Иногда стонал. Иногда звал кого-то, знакомые и незнакомые имена чередовались, сменяли друг друга, пока он не отключался то ли от седативов, то ли от боли, чтобы прийти в себя и посмотреть. Пристально, почти прозрачными глазами, полными густой, отчаянной ненависти. Впрочем, Кирилл вполне откровенно ненавидел его в ответ. И даже сам себе не всегда признавался, почему.
Алек, Алек…
Он встал, дошел до кухни и запустил приготовление очередной порции кофе. Кофеин уже давно не сколько бодрил, сколько помогал примириться с монотонностью и бессмысленностью собственного существования. Кирилл хотел умереть, честно говоря. Боялся только. Не за себя — за то, во что без него могут превратить этот таким трудом выстраданный мир. Он слишком часто видел смерть в глазах этих «героев», слишком часто смотрел, что творят они, оставшись без контроля.
Когда они со Скаем еще общались, тот обижался на него за ограничения, за то, что модов не считают людьми. А он пытался, честно пытался считать, не получалось только. Ни их, ни себя. И у Юки не получалось, потому они и сошлись, наверное. Ничего не получилось, конечно, слишком много боли их объединяло, и никакой романтики. Да, и не мог он ей дать того, что она хотела. Ни семьи, ни детей — моды не могут вынашивать, не могут рожать, а к чему ей кольцо без этого? Юки проклинала Алека за потерянную человечность, он — за потерянных друзей. Ненависть их и толкнула друг к другу, ненависть и боль. Они же помогли расстаться.
Кирилл даже радовался за нее и Ская, почти перестал беспокоиться, глядя как Влад смотрит на Алека, потому что он не смотрел. После парада друг видел только рыжую, а Алек, не сопротивляясь поехал в изоляцию, легко признав свою вину в нарушении протокола. Взгляд только был какой-то странный, неправильный, но тогда Кирилл не обратил на это внимания, порадовался, что обошлось без проблем. Юки и Влад жили вместе, Алек работал даже в дачном домике в закрытом поселке, Слава рос и напоминал ему, о том, что жизнь продолжается.
А потом Алек вернулся в город и все пошло по пизде.
Кирилл швырнул чашку в стену и скривился. По белой поверхности причудливо расползлись коричневые брызги, в полумраке кажущиеся почти черными, почти кровью.
Джейк. Ден. Алла.
Разрушенный кабинет.
Кошка и покореженная квартира.
Еще раз Джейк. Скай. Охранник в медцентре.
Скромный список жертв одной сумасшедшей твари, укравшей у него все. Он помнил безумные серые глаза, помнил кровь на лице, помнил, как он слизнул каплю и улыбнулся. Господи, и после этого он должен считать его человеком? Должен считать их людьми?
Если бы только Алекс послушался его еще тогда и избавился от этой девки. Если бы командование не позволило тащить ее в летчики. Если бы Скай ее не спас, хотя бы. Так много «если». Он усмехнулся и сел на пол спиной к окну, опираясь на стекло и почти надеясь, что оно наконец-то вывалится наружу вместе с ним. Алек был мертв, должен был быть мертв. А он должен был быть рад. Была только одна проблема: в эту смерть Кирилл не верил. Не верил в сошедшего с ума Джейка, расстрелявшего охрану, сунувшего Алека на очистку в репликатор и почему-то сбежавшего.
Прекрасная сказочка для Станы, для Ская, для следователей даже — для всех кроме него. Он слишком долго жил и слишком хорошо знал обоих. И Джейка, и проклятого, блядского героя-модификанта. Сука. Остро хотелось вернуться в прошлое и распотрошить распятое на операционном столе тело на запчасти. Тогда — не хватило смелости, все вспоминалась война, вспоминалась девочка еще, ироничная и улыбчивая, спасенный Скай, счастливый Скай. Даже Алекс вспоминался, которого она пыталась спасти. Потому и не смог, потому и согласился. Надеялся, что сломанный и запертый, этот псих перестанет быть проблемой.
Перестанет быть.
Не сложилось.
Кирилл вздохнул, прижимая пальцы к вискам. Он не мог вспомнить ни Олю, ни Алекса, зато так легко вспоминалась улыбчивая и тонкая Станислава, постоянно испуганная, постоянно удивленная. Почему-то жалеющая Ская, почему-то боящаяся его. Интересно, а Алека она жалела или боялась? Только бы с ней он ничего не сделал, только бы. Юки обещала посмотреть, проследить, но она была вся в их с Осаки проекте, она стремилась к своей мечте, и до Кирилла с его страхами ей дела не было, похоже. Он еще раз вздохнул, покосился на комм, но набрать не рискнул ни Ская, ни Юки. Он и в университете появляться не рисковал в последнее время — ждал психованное сероглазое возмездие. Возмездие не приходило, но в то, что Алек просто сбежал, Кирилл все равно не верил. А отпуск заканчивался.
Надо было возвращаться в университет, не на день, на два — насовсем. Надо было рисковать собой и всеми сразу.
Кириллу было очень страшно.
***
Ей снился сон, и в нем не было зеркал и осколков, не было тьмы и нежной женской улыбки. Она чувствовала спиной холодный металл, жесткие скобы впивались в тело, кружилась голова. Она смотрела на полупрозрачные нити и откуда-то знала: если потянуть рядом с правым запястьем — запищит сирена, и ей вколют новую дозу счастья. Если ближе к бедру — заорет кардиомонитор, и толпа медиков будет толкаться вокруг, силясь понять, что не так. Если дотянуться левой рукой до вибрирующей в воздухе нити — голову вдруг наполнят самые разные образы. Иногда ей везло посмотреть обрывки фильмов, иногда новостные порталы, а один раз перед глазами полчаса маячили модели сумок. Она знала это, знала абсолютно точно. Феерическое безумие оказалось чем-то странным и до невозможности реальным.
Иногда к ней приходили Джейк и Блэк, она присматривался к опутывающим их нитям, но зацепиться и потянуть не рисковала, даже когда они оказывались совсем рядом. В другой раз, твердила она себе, в другой раз.
Другой раз все не наступал.
Она дергала и дергала нить у правой руки, но наркотик не давали, даже когда боль и правда становилась нестерпимой. Липкий пот, боль, тошнота — все прелести ломки. Она зажмурилась, пытаясь поймать за хвост ускользающее сознание, но только свалилась глубже в саму себя.
Синхронизация невозможна.
Механический голос был невообразимо четким.
— Почему? — прохрипела она чужим голосом.
Горло заныло, грудь свело позабытой болью. Не вдохнуть — не выдохнуть.
Текущее состояние системы:
Режим ограниченной функциональности.
