— Мда, нехило они поремонтировали, оказывается, — высказал общую мысль Алька, и Стана кивнула, оглядываясь по сторонам.
Комната казалось ей какой-то смутно знакомой, но настолько смутно, что даже ассоциаций не возникало. Просто ощущение déjà vu, мурашки по спине и легкая дрожь в пальцах. Она пошла вперед, носком кроссовка ковыряя завалы плитки и пыли. От пола поднимались серо-желтые облачка, ей казалось, мир затягивает ими, как маревом. Стана помотала головой, пытаясь прийти в себя, но воздух становился все гуще, она вдыхала и вдыхала, но перед глазами лишь темнело.
Чьи-то руки подхватили ее, уже падающую, и удержали. Сквозь серую пелену она видела чью-то фигуру у окна, слышала скрежет, а потом в лицо будто ударило потоком свежего, пахнущего травами и солнцем воздуха. Стана закашлялась, прижимая руки к груди, потом с трудом выпрямилась, все еще опираясь на Альку. Алина стояла у окна, глядя на нее встревоженно. Наверное, когда она порезалась, сама Стана смотрела также.
— Ты как? — серьезно спросил Алька, заглядывая ей в глаза.
Стана моргнула.
— Нормально, вроде. Просто пыль, наверное.
Он кивнул, подруга вздохнула и пошла к ним, так же вороша мусор на полу, как и Стана парой минут раньше. Но вдруг замерла, остановилась и наклонилась, подбирая с пола нечто, не похожее ни на осколок плитки, ни на кусок бетона или штукатурки. Книгу? Стана рванулась с места, забыв про кружащуюся голову и плохое самочувствие напрочь, Алька только хрипло засмеялся и последовал за ней.
Это была не книга, нет. Блокнот, бумажный из совсем старых, на проржавевшей пружинке. Стана почти благоговейно наблюдала, как подруга перелистывает пожелтевшие страницы. Чернила выцвели, разобрать слова смогли бы, наверное, только профессиональные реставраторы, но Стане и не нужны были слова, чтобы узнать почерк, те оставшиеся линии, завитушки, своеобразное начертание букв.
Все то, что она так часто рассматривала на плотных и тонких, мятых и идеально ровных листах из того дома.
Остро хотелось плакать, когда Алина перевернула очередную страницу и вытащила из блокнота вложенный кусок более плотной бумаги, тут чернила были другими, почти читались даже: «Новый год, Скай, Блэк, Алый» — и замысловатый стилизованный цветочек-узор, пририсованный рядом, часть лепестков которого была густо заштрихована. Для красоты? Просто так?
Алина перевернула карточку, это оказалась фотография — и они втроем жадно вглядывались в поблекшие за годы цвета. Их было не трое на фото, совсем нет. Четверо. Скай, с выражением лица великомученика, закатывал глаза и держал за шкирку какого-то темноволосого парня, тот, вполоборота, видимо доказывал что-то, бурно жестикулируя, темноволосой же девушке с насмешливой улыбкой и приподнятыми бровями. С другой стороны от Ская стоял Блэк, спокойный, улыбающийся и вполне узнаваемый.
— Я не понял… — начал Алька.
— … а где Алый? — закончила Стана за него, и они переглянулись.
Алина развернула фотографию, внимательно посмотрела на нее и пожала плечами:
— Может, который брюнет?
— Вообще не похож, — авторитетно припечатал Алька, Стана закивала.
Алина еще раз пожала плечами, убирая карточку в карман куртки. Стана забрала блокнот, но подруга не стала ни спорить, ни отбирать. Просто улыбнулась, задумчиво глядя на открытое окно, за которым медленно темнело.
— Ладно, пошли, ужин пропустим.
Как ни странно, на ужин они успели. Даже в душ перед ним успели, переодеться успели, рассказать одногруппникам о своих похождениях — они успели все. И уже засыпая, Стана вдруг поняла, что то самое фото так и осталось где-то у Алины. Было почти жаль, так хотелось еще раз рассмотреть лица, увидеть что-то новое возможно.
Попытаться понять, как умудрился настолько сильно измениться за время войны тот темноволосый парень с строгим профилем и насмешливо-высокомерным прищуром.
Понять, почему они оба — и он, и та улыбающаяся девушка с низким хвостом — кажутся ей такими смутно знакомыми. Почти как комната. Мурашки по спине. Дрожь в пальцах.
Déjà vu.
***
Реальность и кошмары мешались, было все сложнее осознавать, где кончается одно — и начинается другое. Скай закрывал глаза и проваливался в иную версию реальности. Не лучшую, не худшую — просто иную. В ней была Саша, улыбающаяся и печальная, ее пальцы проходились по лбу, касались губ — он ощущал прикосновения. В ней были тени. Алекс, Блэк, Док. Десятки и сотни теней, молчаливых и рассказывающих что-то свое, задающих вопросы и дающих ответы. Жаль, он никак не мог запомнить, что узнавал в этих видениях.
Скай открывал глаза — и оказывался в поезде, Алая лежала на полке напротив и смотрела в окно. Белыми слепыми глазами. Он звал ее, она оборачивалась, улыбалась — и поезд становился неуловимо другим, и Саша сидела рядом с ним в легком летящем платье, она смеялась в промежутках между их поцелуями, он чувствовал дыхание, чувствовал мягкость губ. По ушам бил резкий, громкий звук взрыва — и нежно-голубой скользкий шелк под его руками пропитывался темной кровью, снова и снова. И он кричал. Снова и снова, раз за разом, пока не закрывал глаза, пока тьма не накрывала с головой, пока не приходили тени и Саша, Саша и тени.
Скай избегал выходить из комнаты, кошмары преследовали, вплетались в реальность, сводили с ума. Алла улыбалась и что-то говорила, а он видел бледного Дока за ее спиной, Стана смотрела, испуганно и застенчиво, а ему мерещился Алек. В ней, в ее друзьях, в каждом взгляде и слове. Он убегал.
От себя, от них, от снов.
Таблетки уже почти не помогали. Он глотал очередную — иногда несколько — а веки все равно казались склеенными. В темноте и тенях, в ярком свете и лунном мареве ему мерещилась тонкая фигура в белом-белом платье, она улыбалась, совсем как Алая улыбалась, протягивала руку и с почти догоревшей свечи на его глаза, на ресницы капал горячий воск. Он слышал запах дыма и этот запах отчего-то имел температуру. Горький лед и обжигающие капли, хриплый шепот, холодное дыхание и жаркий взгляд.
Сквозь склеенные ресницы он видел пепел, серые хлопья падали с серого неба и оседали на его руках, жгли, прожигали почти до кости, вдали тонко звенела и обрывалась струна, а потом медленно, окрашивая мир алыми-алыми отблесками, восходило солнце. Тени становились плотными, осязаемыми, он тянулся к ним сквозь тьму, рвал невесть откуда взявшиеся путы, но никогда не дотягивался. Подставлял голову под ледяную воду и шел на завтрак, шарахаясь от людей-видений, а напротив сидела Алла и голосом Дока говорила, что у него красные глаза.
Она попыталась прикоснуться к нему однажды, зазвенела, завибрировала до боли натянутая струна — и он оттолкнул руку.
Сигареты не помогали. Алкоголь не помогал. Кофе не помогало.
Таблетки не помогали.
Скай сглатывал слюну, стеклянной крошкой скребло в пересохшем горле. Он видел стену и видел свечи, десятки и сотни свечей. Он слышал запахи: близкий — леса, далекий и приглушенный — гари, воска, авиационного топлива и коньяка. Он сглотнул еще раз и почувствовал резкий вкус спирта.
Струна тревожно звенела, обрываясь, напротив сидел рыжий, тот, из Праги, по его лицу стекала кровь, а вместо ног, ниже бедер, были кровавые лохмотья, но он смеялся, смеялся и подносил к разбитым губам стакан. Дыхание хриплым присвистом отдавалось в ушах и груди, но чье дыхание — его? Чужое?
— Я больше не могу, слышишь? — шепнул Скай.
Рыжий засмеялся громче, оказался вдруг невозможно близко, обдавая запахами крови и спирта, гари и сухих цветов. Чужие губы оказались у самого уха, ледяное дыхание замораживало его, обжигало.
— Did you forget to take your meds? * — спросил он.
И разлетелся тысячей осколков, в каждом из которых было ее лицо.
Скай закрыл лицо руками и завыл.
***
Этот смех, отчаянный и совершенно сумасшедший преследовал Блэка весь остаток дня. Он так и не добился от него больше ни слова, Ленька ржал, хихикал, смеялся. Успокаивался — и начинал снова, при каждом слове Кирилла, при каждом движении. Продолжать было бы бесполезно и бессмысленно, и он ушел, заперся в кабинете и затребовал записи со всех камер, из всех мест, где фиксировали местонахождение Ская.
