Нет, право, это не лечится. Алек сам смеялся над своими порывами и озарения фиксировал разве что мысленно, не доверяя ни планшету, ни бумаге. А потом кое-как замаскировав следы недельного недосыпа и перманентного недоедания, собирался и шел на лекции, чтобы послушать то, что давно знал, и даже то, что сам писал. В узнавании собственных тезисов и рассуждений в устах профессоров была своя прелесть, сдерживать смех и неуместные улыбки получалось легко, а близость людей — не подозревающих, кто он такой, людей — была даже приятной.

Он наслаждался этим, и это было странно. Еще более странно, чем слабая, глухая тоска по Юки, чем горько-сладкая печаль от вида Ская, чем накатывающее холодное отвращение, когда он видел Кира.

Алек был здесь. Алека ничего не останавливало.

Он мог быть монстром, мог быть человеком.

Он мог все — почти что сбывшаяся мечта.

Но, почему-то, опять хотел ровно того, что было нельзя.

Алек хотел быть собой.

И вот это — было крайне смешно.

***

Скай не мог спать. Которую уже ночь, стоило закрыть глаза — и приходила она. Садилась на край кровати и смотрела, смотрела, будто пыталась запомнить его, отпечатать в собственных глазах. Он не прикасался к ней, боялся, что будет как в былых кошмарах: кровь и умирающие, останавливающиеся глаза. Просто лежал и смотрел в ответ на это любимое лицо, ставшее лишь совершеннее в смерти, в светло-карие глаза. Смотрел и рыдал, как ребенок.

Потом ее лицо, ее фигуру сменяли другие, привычные кошмары, а на утро он просыпался уже на сухой подушке, но с абсолютно красными глазами. Он пробовал напиваться — в ту ночь его ангел насмешливо улыбалась и даже коснулась его лба губами. Пробовал пить снотворное, но эффект был тем же.

Надо было что-то посильнее.

Скай готов был умолять о средстве, которое позволит ему забыть хотя бы ее лицо. Пусть во сне будут ртутные глаза, пусть он раз за разом видит, как Джейк убивает его друга — только не ее. Только не так.

В медцентре его послали нафиг. Он хотел было возмутиться, но Алла пригласила его к себе и популярно объяснила, что мода его уровня вырубит либо лошадиная доза снотворного (и это не точно), либо препараты, мягко говоря, запрещенные. А наркотиками тут не барыжат, о чем ему, как преподавателю, стоило бы помнить. Скай внял, усовестился, извинился и пошел к Блэку.

Друг выслушал его молча, задумчиво потеребил мочку уха, ушел куда-то и вернулся с пластиковым контейнером без этикеток и опознавательных знаков.

— Держи, — сказал он. — Успокоительное, экспериментальный вариант. Наша разработка.

Скай поблагодарил и ушел. Разговаривать с ним после той ночи не хотелось. В ушах все еще звенел надрывный вопль, наполненный ненавистью и отчаянием — и Киру хотелось втащить. Сильнее, чем тогда. Больнее. Так, чтобы понял, что несет, так, чтобы осознал, что творит. Но сбежать — было проще и, наверное, правильнее.

Первую таблетку он заглотил на ночь.

И, в кои-то веки, не видел снов.

С утра он чувствовал себя непривычно отдохнувшим, помолодевшим даже. Небывалое, необыкновенное спокойствие. Он улыбался, и даже студенты спрашивали его, что такого хорошего случилось. Скай отшучивался и улыбался еще шире. Даже Стане, особенно Стане и ее подружке, хохочущим вместе с ним над шуткой Альки. Они так громко и прочувствованно смеялись, что Скай заулыбался почти ностальгически, думая, что малолетнему засранцу повезло. Вон, девочки клеятся сами, чуть ли не хвостом бегают. Эх, его бы сюда в такие же годы…

Ближе к вечеру начало накрывать волнами паники, но Скай уже знал, что делать. Таблетка на язык, глоток воды. Уже впадая в полусонный анабиоз, он увидел знакомую фигуру у тумбочки. Алая хмурилась, вертя в руках спасительную коробочку, достала таблетку, лизнула, прикрыла глаза.

Скай протянул к ней руку.

И отключился.

***

Время бежало неумолимо: приближалась весна и Стане все чаще вспоминался тот самый дом и Алек, милый и такой родной Алек. Улыбающийся, хмурящийся, смеющийся. Она видела его во сне, но это были просто сны. Ничего похожего ни на кошмары, ни на исповедь Алого. Скай избегал встреч с ней наедине с той самой приснопамятной ночи, и вот это отсутствие сновидений действительно заставляло задуматься, что одним из их источников и причин — был он. Как он и предполагал, в общем-то. Опровергало эту стройную теорию то, что в своих снах она смотрела на мир глазами Алого.

Сны стали ее идеей фикс. Стана носилась по универу, блестяще отвечала на парах (три братца-акробата показывали ей большие пальцы и гордо улыбались), но мысли ее были далеко. Она думала о своих видениях, она мечтала не услышать про войну устами Алека, не смотреть жалкие обрывки — о, нет! — увидеть ее своими глазами, как видела смерть Джейка. Ей хотелось стать… причастной, за неимением лучшего слова. Ох, как же долго она боялась сознаться в этом даже самой себе, но все же смогла.

Стана, как и многие ее сверстники — так называемые «дети войны» — была больна историей. Больна этой войной. Люди мечтали о вечном мире, а они жалели, что мир воцарился. Она почти не общалась ни с Алиной, ни со Стасом: те были слишком тепличными, для того чтобы ее понять. Зато неразлучная троица оказалась кстати. Она видела в их глазах то же, что и в зеркале. Отчаянную, бешеную тоску и мечту проявить себя. Да и понимали они друг друга с полуслова.

Пары стали легче: то ли она, наконец, стала понимать предметы, то ли Алек поделился с ней чем-то еще из своего опыта. В предпоследнем тренировочном бою Стана в паре с Алькой всухую разгромила Ская и Алекса. В крайнем (именно «крайний» и никак, никогда, ни за что не «последний»!) — всех четверых шутя разнес Ли. Недовольно фыркал еще, мол, поддавались. Стана не могла говорить за всех, но она поддаваться не думала даже. Просто все его маневры — пусть и в имитаторе — были совершенны. После пары они долго смотрели запись боя. Скай цокал языком и пророчил большое будущее всем сразу и Ли в особенности.

— Кого-то мне этот стиль напоминает, — пожал плечами он, под конец перерыва. — Но, убей — не помню, кого.

Ли заржал, Алька хлопнул его по плечу и сбежал, не став ждать, пока госпожа Осаки придет в аудиторию. Микробиологию он за что-то очень не любил, Стана удивлялась, но ничего не спрашивала: захочет — расскажет. Алька не хотел.

Профессор вошла в класс уверенно и спокойно, мило улыбаясь. При взгляде на нее Стане, в который уже раз, вспомнилось видео с Блэком. Стало противно.

— Я прошу прощения, профессор, — она встала и виновато улыбнулась. — У меня есть неотложные дела, могу я ответить вам сегодняшнюю тему позже?

Осаки улыбнулась ей в ответ.

— Я не сомневаюсь в ваших знаниях, Станислава, вы можете идти.

Стана торопливо покидала вещи в сумку и выбежала из аудитории, не прощаясь. Куда пойти — она даже не задумывалась. Куда глаза глядят, очевидно же!

В конце коридора она наткнулась на Ская, тот улыбнулся, но не заговорил. Можно было бы пристать к нему с расспросами — не хотелось. Стана улыбнулась в ответ и пронеслась мимо: спортзал или библиотека. Профессор Ланской догнал ее на повороте к выходу и, сам того не зная, помог решиться.

— Стана, может в тренажерку? — почти жалобно спросил он. — Одному до смерти надоело.

— Хорошо, — она кивнула и пошла медленнее.

Профессор отобрал у нее сумку и закинул на плечо с такой легкостью, будто она ничего не весила. Хотя и правда, что для него эти пять-десять кило планшетов, форм и спортивного инвентаря? Разминка, ничего серьезного.

Зал встретил их мертвой тишиной и темнотой. Скай провел картой по считывателю: загорелся свет, интеллектуальная система контроля радостно оповестила их о готовности к работе. На загоревшемся плане высвечивались зеленым все свободные помещения, лишь одна комната горела красным.

— А что там?

— Никогда не была? — Скай улыбнулся. — Пошли, посмотришь.

Стана послушно поплелась за ним.

— Это — не ответ, — проворчала она себе под нос.