***

Дыхание сбивалось, дрожали пальцы. Он жмурился, но перед глазами все стояло нарисованное лицо, он открывал глаза — и оригинал смотрел на него. Холодно, спокойно, обманчиво безразлично.

— Влад…

Ложь, подходящая ложь не находилась. Откуда, блядь, откуда только взялся этот рисунок? Почему тут была Стана? Что происходит?

— Не лгать, Кирилл, — эти интонации тоже напоминали о совсем другом человеке.

«У тебя пять минут», — всплыло в памяти, ледяной голос, серые, будто подернутые изморозью глаза. Проклятый, блядский Алек.

— Что ты хочешь услышать? Я все сказал. Почти год назад, — ему казалось, он слышит шум, с которым его мозг ищет правильные ответы, как от кулеров в старых системных блоках. Казалось, перед глазами висит значок загрузки, а фантомный процессор где-то внутри бешено, отчаянно считает и силится выдать ответы. — Алек пытался покончить с собой. «Пытался», — он выделил слово интонацией и замолчал.

Влад молчал тоже, глядя то на портрет, то на него. Долго молчал, прихлебывая виски из чайной кружки, будто воду, не замечая ни градуса, ни обжигающего язык и горло жара. Кирилл так не умел, и слава Богу, наверное. Он для этого был просто слишком человеком. Он — да. Они — нет.

— Он жив.

Это прозвучало как утверждение, Кирилл скривился, пожал плечами, отчаянно надеясь, чтобы Влад не оказался прав. Впрочем, он сам в это не верил.

— Я не знаю, Влад, — он взял бутылку, закрыл глаза и сделал один большой глоток. — Я не знаю.

— Она сказала мне… — Влад замолчал.

— Рисунок из того дома, да? — Кирилл дождался его кивка и кивнул сам, подтверждая. — Он сошел с ума после твоего «убийства». Прикончил охранника сразу после того, как очнулся. Пытался нападать на людей. Его пробовали лечить, потом изолировали.

— И отправили к нему немодифицированную студентку? — друг засмеялся, резко, отчаянно. — Ты, блядь, серьезно? Или вы ему, как дракону девственниц поставляли?!

Кирилл скривился, звучало мерзко и, да, нелогично. Но как объяснить, не рассказывая все? Как объяснить так, чтобы выйти отсюда живым?

— Он был неагрессивен последние годы, — он помедлил, вздохнул. — Откровенно говоря, Скай, когда его увезли из клиники, он был скорее… овощ.

Чашка звякнула о стол, Кирилл зажмурился, цепляясь за диванные подушки, ожидая удара, но удара не последовало.

— Что с ним делали? — глухо спросил Влад, и он, наконец, выдохнул.

Не убьет. Сейчас не убьет, если он не ошибется в формулировках, если паузы окажутся достаточными, а его слова не покажутся Скаю той ложью, которой были на самом деле. Он не хотел вылечить Алека, если быть честным с самим собой, хотя бы. Он не хотел ему помочь. Он просто хотел отомстить.

Проклятый, блядский Алек.

— Лечили, — он запнулся, выверено склонил голову, зарылся в волосы пальцами. — Мы пробовали лекарства, пробовали психологов, но он не реагировал Влад, совсем. В начале — приходил в себя и бросался на людей, — немного правды, — в конце — совсем никак, — капля лжи. — Он был как кукла, Влад. Выполнял команды — и все.

Друг усмехнулся, Кирилл избегал смотреть на него. Боялся, что он увидит правду в глазах. Да, просто боялся.

— И как же эта «кукла» нарисовала меня?

— Не знаю, — говорить правду было легко и приятно. — Я не был у него последние три года. Даже не знал, что Джейк там бывал. Возможно, он пробовал какие-то экспериментальные методики воздействия…

Скай рассмеялся, а Кирилл кисло скривился. Пробовал, да. Так пробовал, что в итоге оказался белой биомассой в репликаторе, а безумная тварь была теперь неизвестно где. И убивала — он был уверен в виновнике смерти Юли с учетом всех нюансов.

— Хорошо пробовал, судя по итогу.

— Мы не знаем, что там произошло, — аккуратно сказал Кирилл и встал. — Я ответил на твои вопросы?

Внимательный, испытующий взгляд он с трудом, но выдержал. А потом Скай кивнул, прикладываясь к горлышку бутылки, и он сбежал, торопливо, не прощаясь. Боясь новых вопросов, не желая больше ничего говорить об этой проклятой твари. Просто боясь. За себя, за всех них.

Кирилл был аналитиком. Кто-то сомневался, кто-то раздумывал, а он — действительно верил в то, что моды способны развязать новую войну. Он даже знал, который именно мод.

До этого, он надеялся, что ситуация под контролем.

Сейчас — твердо знал, что это не так.

Проклятый. Блядский.

Алек.

========== Акт пятый — Analogia entis (Подобие бытия) ==========

И вдруг меня охватывает несказанная печаль, которую несет в себе время;

оно течет и течет, и меняется, а когда оглянешься, ничего от прежнего уже не осталось.

Да, прощание всегда тяжело, но возвращение иной раз тяжелее.

(Эрнст Биркхольц, «Возвращение»)

Это было странное ощущение — он замирал на месте и подолгу смотрел по сторонам, видя и не веря. Люди шли, проходили мимо, хлопали по плечу, что-то говорили. Он отвечал им и улыбался, смеялся, пил гадостный кофе и терпимый чай. Курил — украдкой и у себя в комнате, кривился от слишком долгих лекций и сложных заданий, смеялся над оговорками профессоров, много разговаривал. Жил.

Это было как будто не с ним.

Вечерами Алек подолгу сидел перед зеркалом, вглядываясь в свое-чужое лицо и силясь вспомнить, каким оно было. Когда-то, вчера, сегодня, сейчас. Мир плыл перед глазами, память — совершенная и чудовищная память — подсовывала картинки, накладывала изображения, меняя цвет глаз, овал лица, волосы. Потом он тряс головой, пытаясь избавиться от ощущения нереальности происходящего, набирал единственный, забитый в память комма номер и говорил, говорил, говорил. На том конце терпеливо слушали и дышали, он неизменно извинялся, когда порыв отпускал, и, не дожидаясь ответа, вешал трубку. Чтобы — опять и снова — повторить все на следующий же день.

Признаться честно, Алек ожидал вспышек ярости. Ожидал горя, боли, кроваво-алой пелены перед глазами, желания убивать — но ничего не было. То ли седативы в лаборатории Кира убили в нем это, то ли он сам изменился. Алек не знал, какой ответ правильный, он ничего не знал. И ничего не хотел.

Ему думалось — смерть Юки будет избавлением, но она оказалась просто смертью. Он ждал радости, облегчения, но, стоя над ее телом, глядя как останавливается дыхание, как перестает течь кровь, слыша, как сердце медленно и все глуше отсчитывает последние удары, он не чувствовал ничего. Кроме странного брезгливого отвращения к самому себе.

Алек больше не хотел мести. Не такой.

Ему думалось — он увидит Ская и сойдет с ума. Думал: не выдержит, сорвется, бросится на шею и стиснет в невозможно крепких объятиях — и будь что будет. Но Скай просто был, и он смотрел, и где-то в самой глубине его проклятой души плескалась болезненная горечь. Он приходил к нему по ночам, подолгу смотрел в такое знакомое лицо, иногда не выдерживал и прикасался. На миг, на долю секунды, просто чтобы ощутить тепло чужой кожи, чтобы вспомнить… Что? Он сам не до конца понимал, но перестать приходить не мог. Это была гребанная зависимость, и эта зависимость ему не нравилась. Как наркотики Блэка. Хуже, чем наркотики. В этом неистребимом желании видеть чужое лицо не было чуждых химических изменений, которые мог разобрать на составляющие его искусственный организм. Увы.

Он силой заставлял себя оставаться в комнате и читал, читал, читал. Чтобы не думать, чтобы не идти к Владу, чтобы не смотреть в зеркало, чтобы не звонить. Чтобы понять себя и все, что с ним произошло.

На архивах НИИ и министерств была слишком сложная защита, он не полез туда, не стал рисковать. А вот свои архивы Кир закрыл из рук вон, Алек даже узнал знакомый почерк Джейка. Вскрывал три дня, осторожно и медленно, стараясь не просто не наследить — не навредить. Так, чтобы никто не заметил, чтобы никогда не догадались про его маленькую лазейку. Получилось, как ни странно, и он читал и хохотал, и плакал над выкладками ученых и исследователей. Материалы по нейрам заставляли его хмуриться и содрогаться от осознания, куда он лез наощупь, наугад, рискуя своим и чужим сознанием. Иногда после этих документов и отчетов он не мог спать, просто лежал, глядя в потолок и блуждая в собственных мыслях, сожалениях, рассуждениях. Иногда — ярко накрывало пониманием, где был не прав автор, и он боролся с желанием исправить и дописать.