Стана скопировала фотографию и вставила ее в окошко поиска, браузер секунду подумал и выдал подборку: Юлия в темно-зеленой форме Минобороны, серьезная и спокойная, Юлия рядом с ректором, облитая белой лайкрой ладонь лежит у него на предплечье, почти не сминая черную ткань, Юлия в шикарном изумрудном платье разговаривает со Скаем и на ее лице почти живая, настоящая улыбка. Стана улыбнулась, сворачивая окно и набирая номер Алины. Хотелось с кем-то поговорить, просто хотелось.

— Да? — голос подруги звучал немного заспанно, она зевнула, Стана услышала шорохи и негромкий хлопок двери.

— Привет, не отвлекаю?

Аля засмеялась:

— От чего, я тебя умоляю? Думаешь, я настолько увлечена завтрашней лабораторной по моделированию?

— Думаю, ты спала, — Стана улыбнулась тоже, хорошее настроение подруги было, как всегда, заразительно, — и вообще про эту лабораторную не помнила.

— Mea culpa, mea maxima culpa, — она снова засмеялась.

— Чего? — не поняла Стана.

— Моя вина, говорю, — из динамиков раздался какой-то механический щелчок, потом долгие вдох и выдох. — Моя великая вина. Латынь это, необразованная ты моя.

— Мертвые языки, — она скривилась. — Ты куришь что ли?

— И опять, виновна. Ты поговорить или по делу?

А, и правда, зачем она позвонила? Стана улыбнулась и растянулась на диване, глядя на серое, перистое небо за окном. Просто, чтобы услышать чей-то голос, похоже. Чтобы убедиться, что она жива, что все живы, что этот мир еще существует…

— Я поговорить. Алька заходил, рассказал про Юлию.

— А.

— Да-да, не читаю почту, туплю и все такое. Как ты там говорила про вину?

— Mea culpa, — Аля рассмеялась. — Жалко профессора?

— Всех жалко, — Стана закрыла глаза. — Она оказывается была красивая. И молодая, ну, для мода. Вся жизнь впереди.

— Говорят, она покончила с собой. Или убили, — долгий выдох зашелестел в динамике, и Стана почти как наяву увидела тонкую, поднимающуюся к небесам струйку дыма. — Я недостаточно жалостливая, наверное, извини.

— А я вот да, спать не смогу теперь.

— Из-за Юк… — Аля запнулась, а Стана почему-то резко открыла глаза, подобралась, забывая, как дышать. — Юлии?

— Как ты ее назвала?

Подруга молчала. Стана слышала тяжелое с присвистом дыхание, наверное, Алина еще курила, потом раздалось тихое шипение — сигарета улетела в наполненную водой пепельницу — и хлопок двери.

— Юки, — сказала Аля, наконец. — Слышала, как профессор Ланской ее так называл, после лекций. Кстати, про лабораторную, вы с Алькой сделали?

— Да, — медленно ответила Стана. — Я пришлю. Попозже. Пора бежать.

— Пока-по…

Она повесила трубку. Мысли путались, перед глазами метались картинки из сна. Рыжая Юки и рыжая Юлия, разные — точно разные — но такие похожие лица. Она спрашивала Ская, кто такая Юки. Вот и ответ. Страшный ответ, потому что она слишком хорошо помнила свои-чужие слова из сна, потому что теперь — была уверена в том, что это убийство. И, кажется, даже знала убийцу. Проклятье.

Она встала, вытащила из тумбочки портрет Ская и еще долго стояла, внимательно разглядывая нарисованное лицо. Профессор, герой войны, летчик, военный, человек — так много ролей, так много масок. Кто он на самом деле? А Алек, кем был Алек? Алекс Литвинов, Алый, ее любимый герой, ее любимый и возможный убийца женщины, которая непонятно даже что ему сделала. Стана сжала тонкую бумагу в пальцах, крепко зажмурилась, убеждая себя, что все это глупости, но все равно не удержалась. Накинула слишком тонкую для зимы куртку и побежала, понеслась к профессору. Она не могла найти в себе силы рассказать ему правду. Но она могла, она должна была хотя бы попытаться показать ему ее кусочек и… здесь мысли путались, она не могла продолжить, что же дальше? Потребовать ответов? Задать вопросы? Разрыдаться на чужой широкой груди?

По дороге руки замерзли окончательно. Стана барабанила в дверь, в перерывах пытаясь согреть их дыханием, а Скай все не открывал. Не слышал или дома не было — не столь важно. Она уже почти отчаялась и растеряла добрую половину своей уверенности, когда позади раздались шаги и удивленный вскрик. Она обернулась: профессор был обнажен до пояса, по груди стекали капельки воды. Судя по налипшим на сапоги снегу и грязи, он — вот в таком вот виде — бегал вокруг корпуса. Сумасшедшие, сумасшедшие модификанты!

Он втащил ее в комнату и почти пинком отправил в душ, греться. Стана, воровато оглядевшись, вытащила из-за пазухи портрет и, перед тем как убежать в ванную пристроила его на столике. Она хотела бы увидеть его реакцию, но, стоя под невыносимо горячими струями, понимала, что до ужаса, до дрожи боялась ее.

Когда в дверь постучали, она сидела, свернувшись в клубочек, у стены и горько плакала. Кажется, осознать потерю все-таки получилось. Или это просто были не выдержавшие, до предела натянутые нервы.

Наверное, она забыла закрыть дверь на защелку, иначе как объяснить, что Скай с легкостью вошел в ванную, не выбивая дверь. Вытащил ее из-под душа, завернул в полотенце, уложил на диван. Отвернулся, пока она одевалась, ни о чем не спрашивал. Молчал. Налил им обоим чаю, сунул ей в руки чашку и сел напротив, неторопливо прихлебывая. Просто смотрел, изредка переводя взгляд на стол, где лежал многострадальный портрет. Она попыталась с ним заговорить, рассказать все-все-все, но он остановил ее жестом. Они так и сидели, молча: пили чай, потом Скай принес каких-то пирожных. Еще позже — бутылку. Стане он не налил. Только себе. Не вместе с чаем, а вместо него. А уже под утро в дверь постучали.

Стана слишком хорошо знала свое проклятое везение, чтобы верить в то, что это не Блэк. И угадала: господин ректор широким шагом пересек комнату, отнял у Ская, даже не пытавшегося сопротивляться чашку, понюхал и скривился.

— Кого хороним? — спросил он нарочито весело.

Скай холодно и как-то безумно улыбнулся, а ей стало страшно. Захотелось убежать, но на плечо легла тяжелая рука Блэка. Он ободряюще потрепал ее по голове. Он, казалось, думал, что у профессора Ланского просто плохое настроение, приступ депрессии, вылившийся в незапланированную пьянку при студентке, только Стана прекрасно знала, что это не так. Знала причину. Сама и была ей, отчасти.

— Не поверишь, Кир, — улыбка стала еще шире и еще безумней. — Алого.

Ректор рассмеялся. Чуть наигранным, слишком напряженным смехом — так ей показалось. Скай тоже засмеялся — громко и искренне.

— Скай, — Блэк сел рядом с ней на диван, и Стана неосознанно отодвинулась. — Сколько еще лет ты собираешься его оплакивать, а? Давно бы пора…

Он резко замолчал. Она осторожно подняла взгляд от чая, по поверхности которого расходились круги, и увидела лицо Ская: сжатые в ниточку губы и бешеные глаза. Волной нахлынула паника. Стана пискнула, отползая на самый конец дивана, чуть не свалилась, встала и медленно попятилась к стене. Скай проводил ее ленивым взглядом, но тут же отвернулся.

Он встал — Блэк вжался в спинку дивана. Стана видела на лице ректора отражение собственного страха, и от этого паника становилась еще сильнее, глубже, острее. Казалось, сейчас будет драка или убийство, но профессор лишь взял со стола один единственный огрызок бумаги и положил его на диван рядом с Блэком. Молча. И сел обратно.

Блэк осторожно взял его в руки и — Стана вздрогнула от неожиданности — завопил. Яростно, бешено, лицо исказилось какой-то нечеловеческой злобой. Он попытался смять рисунок, но рука Ская вцепилась в чужое запястье мгновением раньше, и пальцы бессильно разжались, а лист спланировал в подставленную ладонь.

— Выйди, Стана, — бросил ей профессор, и она послушно кинулась к выходу, захлопывая за собой дверь и вжимаясь в нее спиной. Ее трясло, подгибались колени, но она все равно слышала приглушенный деревом голос. — А теперь Кир ты можешь рассказать мне, что это нарисовано давно, а я просто ошибся. Ты можешь мне рассказать, что этот лист попросил передать мне ты. Ты многое можешь мне рассказать, Блэк, но, клянусь Богом, если ты соврешь — я тебя убью…