- Хорошо, раз так, больше вы меня не увидите. Как не стыдно, - сердится Гэндзи, потом открывает тушечницу, но там пусто. "Какое дитя!" - умиляется он и целый день проводит у изголовья юной госпожи, пытаясь ее развеселить: но она все хмурится, отчего кажется ему еще милее.

Вечером принесли лепешки-мотии по случаю дня Свиньи30. Поскольку пора скорби еще не миновала, никаких пышных церемоний в тот день не устраивали, только во флигель были доставлены изящные кипарисовые коробки, наполненные разнообразными лепешками. Увидав их, Гэндзи прошел в южную часть дома и кликнул Корэмицу.

- Такие же мотии, только поменьше, принесешь завтра к вечеру. Сегодня день не совсем благоприятный, - сказал он, улыбаясь, и сметливый Корэмицу тут же догадался, в чем дело31. Не требуя дополнительных пояснений, он лишь заметил с видом весьма важным:

- О да, для вкушения праздничных мотии должно заранее выбрать день. Сколько же их прикажете подать в честь дня Крысы32?

- Одной трети33 этих будет достаточно, - ответил Гэндзи, и Корэмицу, вполне удовлетворенный, вышел.

"Сразу видно, что опытен в таких делах", - подумал Гэндзи.

Никому ничего не говоря, Корэмицу чуть ли не собственноручно приготовил мотии в своем доме.

Гэндзи так и не сумел развеселить госпожу, и у него возникло довольно странное, но не лишенное приятности ощущение, что он только что похитил эту юную особу и привез к себе в дом.

"Все эти годы я неизменно питал к ней самые нежные чувства, - думал он, - но и они ничто по сравнению с тем, что я испытываю теперь. Право, непостижимо человеческое сердце! Мне кажется, я и на одну ночь не смогу с ней расстаться".

Глубокой ночью были тайно доставлены в дом заказанные им мотии.

"Присутствие Сёнагон, женщины уже немолодой, может смутить госпожу, подумал предусмотрительный Корэмицу и, поразмыслив, вызвал дочь Сёнагон, девушку по прозванию Бэн.

- Потихоньку отнеси госпоже вот это, - сказал он, пододвигая к ней коробку, в каких обычно держат курильницы.

- Это праздничные мотии, поставь их поближе к изголовью. Да смотри, не заблудись по дороге, - пошутил Корэмицу, а Бэн, не совсем поняв, что он имеет в виду, ответила:

- Блудить? Да я никогда... Как вы могли подумать? - И взяла коробку.

- Такие слова не к добру сегодня, - предостерег ее Корэмицу, - лучше от них воздерживаться.

Бэн была слишком юна, чтобы проникнуть в смысл происходящего, однако же послушно пошла и подсунула коробку под занавес со стороны изголовья. А о дальнейшем позаботился, видно, сам Гэндзи. Дамам, разумеется, ничего не было известно, только самые близкие из них могли кое о чем догадаться, заметив, что на следующее утро Гэндзи вынес из опочивальни госпожи коробку для мотии.

И блюда, и прочая утварь - когда только Корэмицу успел все приготовить? - были великолепны, особенным изяществом отличался столик на ножках-цветах, а уж о самих мотии и говорить нечего - тщательно продуманные по форме, они едва ли не превосходили все остальное. Право, смела ли Сёнагон рассчитывать на такое? Она была тронута до слез, видя столь бесспорное свидетельство благосклонности Гэндзи, не упустившего из виду никакой мелочи.

- Жаль все же, что он потихоньку не поручил этого нам, перешептывались дамы. - Что мог подумать Корэмицу?

Теперь, даже ненадолго отлучаясь во Дворец или к ушедшему на покой Государю, Гэндзи не находил себе места от тревоги, милый образ неотступно стоял перед его мысленным взором, и, изнывая от тоски, он удивлялся самому себе: "Право, непостижимо человеческое сердце!"

От женщин, которых некогда он посещал, беспрестанно приходили полные упреков письма, многих он искренне жалел, но новая подруга по изголовью была столь трогательна, что Гэндзи и помыслить не мог о других. "Проведу ли ночь я без тебя?" (85) - повторял он и не посещал никого, оправдываясь нездоровьем.

"Пройдет время, мир перестанет казаться мне столь унылым, тогда я и навещу Вас", - отвечал он на все послания.

Нынешняя Государыня-мать была крайне встревожена поведением особы из покоев Высочайшего ларца, которой думы по-прежнему стремились лишь к Дайсё.

- Стоит ли огорчаться? - говорил Правый министр. - Теперь, когда нет больше той, что занимала в его сердце особое место...

Но Государыня, так и не сумевшая преодолеть свою ненависть к Гэндзи, стояла на своем:

- По-моему, будет гораздо лучше, если сестра поступит на службу в высочайшие покои и через некоторые время займет там приличное положение.

Гэндзи же питал к дочери Правого министра нежную привязанность, и досадно было ему терять ее, однако сердце его безраздельно принадлежало другой. "Для чего? Век наш так краток. Сосредоточу мысли свои на ней одной и постараюсь не навлекать на себя женского гнева", - думал он как видно наученный горьким опытом.

Весьма сочувствуя миясудокоро с Шестой линии, Гэндзи тем не менее понимал, что открытый союз с ней поставит его в крайне затруднительное положение. Вот если бы можно было все оставить по-старому, он с удовольствием побеседовал бы с нею при случае... Да, несмотря ни на что Гэндзи не переставал думать и о ней.

До сих пор никто не знал, что за особа живет в доме на Второй линии, но теперь, решив, что скрываться далее недопустимо и следует поставить в известность хотя бы ее отца, Гэндзи, не придавая делу широкой огласки, вместе с тем с необычайным тщанием начал готовиться к церемонии Надевания мо. Но ничто, никакие знаки внимания не радовали юную госпожу. Даже шутки Гэндзи лишь смущали и тяготили ее теперь, она все больше замыкалась в себе и за сравнительно короткий срок так изменилась, что ее трудно было узнать. Глядя на нее, Гэндзи и умилялся и печалился одновременно.

- Зря, видно, я так заботился о вас все эти годы. Ненамного стали мы ближе (86), и это нехорошо, - упрекал он ее.

А тут и год сменился новым.

В первый день года Гэндзи, как всегда, отправился с поздравлениями к ушедшему на покой Государю, после чего посетил Дворец и особо Весенние покои. Оттуда он поехал к Левому министру.

Министр же - даром, что новый год на ступил, - говорил только о прошлом и целыми днями сидел, погруженный в мрачное уныние. Когда неожиданно приехал Гэндзи, он постарался взять себя в руки, но, увы, это оказалось ему не по силам. Он все глядел и не мог наглядеться на Гэндзи, в красоте которого - не потому ли, что тот повзрослел на год, - появилось что-то величественное.