Не находя себе места от волнения - "Ах, как бы не скрылась незамеченной эта "луна в призрачной дымке"!", Гэндзи поручил всеведущим Ёсикиё и Корэмицу наблюдать за дворцом Щедрых наград, и вот, когда он уже готов был покинуть высочайшие покои, они наконец сообщили:

- Только что от Северных караульных служб отъехали кареты, давно уже стоявшие там под деревьями.

- В толпе провожающих мы приметили Сии-но сёсё и Утюбэна. Похоже, что отъезжающие имеют непосредственное отношение к дворцу Щедрых наград2.

- Судя по всему, это не простые прислужницы...

- Да и вряд ли в трех каретах...

Их слова еще больше взволновали Гэндзи. "Как же узнать, которая? Если слух о том, что произошло, дойдет до министра, ее отца, он может придать ему слишком большое значение, и что тогда? Пока я не разглядел ее хорошенько, такая возможность скорее пугает меня. Но оставаться в неведении тоже обидно. Так что же все-таки делать?" - терзался он и долго еще лежал, погруженный в раздумья.

"Как скучает теперь, должно быть, юная госпожа! Уже который день меня нет, верно, совсем приуныла", - подумал он, вспомнив о своей прелестной питомице.

Веер, взятый в залог, оказался трехчастным3, цвета лепестков вишни. В более темной части его была изображена тусклая луна, отражающаяся в воде, замысел более чем обыкновенный. Но зато, по многим признакам судя, веер давно уже был в постоянном употреблении, а потому вкусы и склонности владелицы наложили на него особый отпечаток. Гэндзи снова и снова вспоминал, как она сказала: "Вряд ли меня ты станешь тогда искать..."

"Никогда еще сердце

Такой печали не ведало.

Предрассветной луны

Тусклый свет затерялся в небе,

Взор бессилен его уловить..." 

написал он на веере и спрятал его.

"Давно не бывал я в доме Левого министра", - подумал он, но жалость к юной госпоже из Западного флигеля и желание видеть ее оказались сильнее, и сначала он поехал на Вторую линию.

Питомица Гэндзи с каждым днем становилась все миловиднее и привлекательнее, все больше талантов открывалось в ней, и уже сейчас она превосходила многих. Словом, сбывались, как видно, его чаяния - вырастить из нее женщину, совершенную во всех отношениях и полностью удовлетворяющую его собственным вкусам. Он боялся только, как бы, имея наставником мужчину, она не оказалась чуть более развязной, чем подобает девице из благородного семейства.

Днем Гэндзи рассказывал ей о том, что произошло за эти дни во Дворце, учил играть на кото, а под вечер собрался уходить. Она же, как ни досадовала: "Ах, и сегодня тоже.,.", уже не цеплялась за него с прежним упорством, усвоив, как видно, преподанные им правила поведения.

В доме Левого министра его, как всегда, заставили ждать. Погруженный в глубокую задумчивость, Гэндзи сидел, рассеянно перебирая струны кото "со" и напевая:

- "Ах, ни единой ночки не спала на нем..."4

Тут пришел министр, и они долго беседовали, вспоминая, что примечательного произошло за последние дни.

- Лет мне уже немало, четыре поколения высокочтимых государей сменилось перед взором моим, - говорит министр, - но никогда еще не достигало такого расцвета поэтическое мастерство, никогда не поражали таким совершенством исполнения танцы, никогда так согласно и стройно не звучала музыка - словом, никогда не ощущал я столь явственно, что продлевается срок моей жизни. И причину я вижу не только в том, что в нынешние времена собралось при дворе такое множество мужей, разнообразными талантами наделенных, но и в том, что вы, обнаруживая столь похвальную осведомленность во всем, обладаете редким умением выявить наиболее достойных и распределить их наивыгоднейшим образом. Так, даже старцы и те готовы были пуститься в пляс5 (70).

- Вы преувеличиваете, говоря о каком-то особом умении, - отвечает Гэндзи. - Такова моя обязанность - подыскивать самых искусных и ревностных исполнителей. Вот танец "Роща ив и цветов" был действительно прекрасен: подобное исполнение должно стать образцом для будущих поколений. А уж если бы и вы изволили пожаловать танцем этот весенний расцвет нашего благословенного века, большей чести вряд ли можно было бы желать.

Тут пришли То-но тюдзё и другие сыновья министра. Расположившись у перил, они играли каждый на своем любимом инструменте. Ничего прекраснее и вообразить невозможно!

А госпожа "Луна в призрачной дымке", Обородзукиё, вспоминая свой мимолетный сон, вздыхала и печалилась тайком. Намечено было, что на Четвертую луну она войдет в Весенние покои, и одна мысль об этом приводила ее в отчаяние.

Гэндзи же пребывал в крайнем замешательстве. Разумеется, для него не составляло особого труда отыскать ее, сложность заключалась в том, что, по-прежнему оставаясь в неведении относительно предмета своих помышлений, он к тому же не испытывал ни малейшего желания вступать в какие бы то ни было отношения с семейством, которого враждебность не вызывала у него сомнений.

Тем временем настали последние дни Третьей луны, и Правый министр решил провести состязания в стрельбе из лука, которые почтили своим присутствием многие вельможи и принцы крови. Сразу после состязаний был устроен Праздник глициний.

Вишни уже отцвели, но в саду у министра два деревца до сих пор стояли, покрытые прекрасными цветами, словно шепнул им кто: "Когда отцветают другие..." (71) Недавно перестроенный дом был великолепно украшен по случаю церемонии Надевания мо6 на юных принцесс, убранство покоев, свидетельствующее о склонности хозяина к роскоши, было выдержано в самом современном стиле.

Видя, что господин Сайсё-но тюдзё, которого он тоже не преминул пригласить, встретившись с ним на днях во Дворце, все не появляется, министр, опасаясь, что отсутствие столь значительной особы лишит празднество надлежащего блеска, послал за ним своего старшего сына Сии-но сёсё.

"Когда бы росли

В саду у меня такие же

Цветы, как везде,

Вряд ли с таким нетерпеньем

Стал бы я ждать тебя".

Гэндзи, который как раз находился во Дворце, показал послание министра Государю.

- Видно, что он доволен собой, - изволил посмеяться Государь. - Тем не менее я полагаю, что, получив столь настоятельное приглашение, тебе не следует заставлять себя ждать. В доме министра растут принцессы, сестры твои, да и сам он не может относиться к тебе как к чужому.