Кстати, она только что ее приняла…

Сегодня случилось чудо! Боги, кем бы они ни были, вняли моим отчаянным молитвам. Видимо, не в силах больше смотреть на мои мучения, проведенные за одной партой с Корниловой, они сжалились – они пересадили меня.

Конечно, на самом деле меня пересадил классный руководитель, и не просто так, а после неприятного инцидента, который случился сегодня днем. Шел урок английского языка – разбирали сраную грамматику – все эти do, did, done, презент перфект и прочая херь – надо было исправить ошибки в тексте. Я, как обычно в таких случаях, бессмысленным тупым взглядом пялился в незнакомый чужой текст. Я размышлял о том, что пока не могу прочесть его, пока зашифрованный за маленькими латинскими буквами смысл скрывается от меня, это все равно, что неразборчивые уличные каракули на стенах домов – просто изображение. То есть не текст, а обыкновенная картинка…

Мои высокоинтеллектуальные размышления прервал произнесший мою фамилию голос учительницы. Она хотела, чтобы я рассказал всему классу, как исправил грамматические ошибки в тексте, а заодно и перевел его. Ее желания и мои возможности, к сожалению, не совпадали. Я почувствовал, как голова налилась свинцом, кожу на лбу стянуло от напряжения, будто я пытался не текст перевести, а выдавить из себя недельный запор. В наступившей тишине – а все как назло заткнулись, повтягивали головы в плечи и про себя молились, чтобы учительница промучила меня как можно дольше – я мычал что-то нечленораздельно. Мычал как умственно отсталый, как Паша Рулевой – есть у нас в городе такой парень: он всегда ходит с рулем от машины, и, если ему сказать, что у него лопнула шина, он задирает одну ногу, хлопает по ботинку и едет на своем невидимом автомобиле дальше…

– Ну переводи, чего же ты, – сказала учительница.

К мычанию добавилось кряхтение, кудахтанье, как в курятнике, и какие-то шипяще-свистящие звуки, будто я внезапно заговорил на парсултанге. Незаметно я толкнул локтем Корнилову. Она никак не отреагировала. Я знал – она все уже сделала: и текст перевела, и ошибки исправила, и ей ничего не стоило подсказать мне – она же видит, как я мучаюсь. Я толкнул еще раз. Она с громким скрипом отодвинулась на стуле. Тогда я попытался заглянуть в ее рабочую тетрадь, чтобы подсмотреть, где в тексте допущены ошибки, и как их исправить. И тут она прикрыла тетрадь ладонью.

Меня чуть не разорвало – такая злость взяла. Казалось, глаза выскочат из орбит – хотелось вскочить и разгромить весь класс к херам собачьим. Больших трудов мне стоило сохранить спокойствие. Ну разве так сложно просто подсказать?! Что ей от этого сделается? Как будто за маленькую помощь мне ее отправят в ад!

Изо всех сил стараясь не сорваться, удержать голос в нормальном диапазоне – не дать петуха и не завизжать, как маленькая девочка – я сказал учительнице, что не могу перевести текст.

– Ничего, я помогу, – добродушно прощебетала она.

Кое-как, кряхтя и рыча на каждом слове, совместными с учительницей силами мы перевели абзац, разобрали грамматические ошибки, и карающий перст учительницы отвернулся от меня в поиске следующей жертвы. Я до конца урока сидел как на углях, как закипающий чайник. В голове крутилась только одна мысль: «Вот же сука!»

Я молчал, но, когда урок закончился, я ей выложил все, что думал. Точнее, я уже ничего не думал – меня прорвало грязным потоком оскорблений, как канализационную трубу в школьном туалете. Из горла лились упреки и ругательства. Корнилова сначала огрызалась в ответ, но меня было не перекричать. Тогда она заперлась в туалете и проплакала там всю перемену. Другие девочки из класса – ее подруги Арина Агабян, Лена Кулик и Ира Ермакова – ходили успокаивать ее. Теперь они все вчетвером смотрят на меня, как на чудовище. Даже Саша написала в Вотсап: «С Аней ты, конечно, зежестил сегодня».

Наверное, я действительно перегнул палку, но ведь и она не права. Или я чего-то не понимаю? Теперь вот буду сидеть за второй партой на третьем ряду вместе с Димой Родиным.

Конец недели по обыкновению принес выходные. Ветер нещадно трепал куртки – хотелось поскорее спрятаться в помещении, в непродуваемых четырех стенах. Голые деревья искореженными пальцами-ветками дрожали в холодном воздухе.

Авдей предложил пойти в «Мидас» или в «Смартбет», где мы не бывали с лета. Там после летних подработок мы спускали деньги на собачьих бегах. Работали летом кто где. Авдей ездил к двоюродному брату в Ставрополь и вместе с ним продавал квас. Я ходил по утрам на поля, где в сорокоградусную жару, загнувшись раком и ежесекундно вытирая пот со лба, собирал с кустов красные с кулак помидоры. Одно ведро – пятнадцать рублей в начале сезона, двенадцать – в середине и десять – в конце. Часам к трем пополудни голова от жары кружилась, как от вертолетов после «Отвертки» во время отходняка; во рту плавились пески Сахары; глотка иссыхала, как Аральское море. Бригадир, сжалившись, приносил полуторалитровую бутылку воды, и я, дождавшись своей очереди, когда оставалось уже на дне, хватал ее грязными пальцами с черными от налипшей земли ногтями, как спасительный круг, как последний источник жизни, и жадно большими глотками, давясь и откашливаясь, втягивал в себя ее содержимое, чтобы открыть второе дыхание, чтобы зарядиться силами, и снова идти в поле.

Вечером, уставший и голодный, я возвращался домой, падал на кровать и засыпал глубоким сном без сновидений. Друзья разъезжались, и гулять было не с кем. Игоря уносили куда-то из города сборы, тренировочные лагеря и соревнования. Тарас уезжал на моря в Испанию, Италию, Черногорию – ему не надо было работать, у него и так были деньги. Один Сева сидел дома. Иногда мы вдвоем выползали из тесных душных квартир, чтобы побродить по набережной Кубани, посидеть у озера или пошататься по городу, но чаще я не мог найти в себе силы оторвать лицо от подушки.

Во второй половине августа, ближе к школе, все возвращались. Тогда я бросал работу, собирал все полученные деньги, половину тратил на книги, вторую – пропивал и проигрывал на собачьих бегах. Конец лета всегда было чертовски веселое время.

Вот и на этих выходных вспомнили про «Смартбет» – букмекерскую контору, где на стене висела большая плазма, и по ней каждые пять минут крутили очередной собачий забег. Денег ни у кого, кроме Тараса, конечно, не было. Он упрямился.

– Да че ты ноешь, – сказал ему Авдей.

– Мне еще пару подходов надо, – ответил Тарас.

Тогда мы пошли на брусья за футбольным полем возле старой школы. Тарас мечтал накачаться. По утрам он пил сырые яйца, жрал только куриную грудинку и вообще питался одним белком – он думал, это поможет нарастить мышцы. Причем он отжимался много: на турнике – раз пятнадцать за подход; на брусьях – пятьдесят, но мышцы не росли, и Тарас от этого постоянно бесился. Особенно он выходил из себя, когда мы его дразнили. Стоило сказать что-то типа Тарас Плоскогрудый, как иногда делал Авдей, и Тарас выходил из себя.

Мы втроем зависали на брусьях – ждали Севу. Игорь сказал, что не придет – он выгуливал свою девушку. Нам он ее почему-то не показывал – никто из нас ни разу в живую ее не видел – только на фотографии со страницы ВК, хотя они встречались уже пару лет. Иногда в отсутствие Игоря мы шутили, что никакой девушки на самом деле нет – он просто хорошо проводит время со своей правой рукой. Но на самом деле кого-кого, а Игоря заподозрить во вранье причин не было. Так мог бы сделать Сева, или Тарас, или даже Авдей (хотя вряд ли), но только не Игорь. Видимо, его нежелание знакомить ее с нами было от того, что он четко разделяет друзей и личную жизнь. А может, просто оберегает ее от нас?

Я сидел на перекладине в конце «змейки». Авдей бросал мелкие камешки в стеклянные бутылки в кустах. Тарас отжимался на брусьях. Внезапно я чуть не грохнулся на землю, когда увидел, как мимо нас с пухленькой черноволосой подружкой шла Корнилова. Корнилова собственной персоной! Не знаю, отчего я так удивился. Я просто никак не ожидал увидеть ее там. Казалось немыслимым, чтобы Корнилова ходила по тем же тропинкам, что и я.