– Это позади, – сухо ответствовал Бобби, отстраняясь от объятий; впервые его лицо было настолько непроницаемо и серьезно. – Теперь, когда господин Адриан умер, его чары спали и больше не действуют. Люди перестанут игнорировать Вас и не замечать, наконец-то начнут воспринимать всерьез.
Девушка задрожала всем телом.
– Это еще страшнее.
– Вы же знаете, для чего мы с наставником делали это. Почему прятали Вас здесь, лишая возможностей контактировать со внешним миром достаточно близко, чтобы обзавестись друзьями или врагами из числа людей снаружи.
– Я не понимаю.
Черные глаза ночного эльфа окончательно застекленели. Элеонора знала, что наставник никогда ее не любил, однако сейчас невыносимое желание обнять его, прижать к груди и успокоить стало невыносимо сильно. Ей так хотелось вернуться на несколько часов назад, взять мужчину за руки, словно лучшего друга, сказать хотя бы пару слов благодарности.
«Надеюсь, Триединая приняла Вас в своих чертогах, и теперь Вы счастливы, проводя время со своим народом».
Девушка улыбнулась сквозь слезы.
«Я знаю, как Вы скучали по дочери. Как обнимали ее обгоревший портретик, вынесенный из огня. Как укачивали тряпье и пели ему песни. Я считала, что Вы медленно, но верно сходите с ума, однко сейчас я понимаю… Это я черствая идиотка. Простите, простите меня».
Бобби пристально глядел на нее с каким-то странным выражением лица – девушка встретилась с домовым глазами и покраснела от необъяснимого стыда. Да, она знала, что наставник умрет. Да, она не сумела предотвратить его гибель. Но было ли это, в конце концов, возможно? Что если своими попытками вмешаться в ход истории она лишь дразнит Триединую, все это время проявлявшую к своей избраннице безграничное милосердие?
– Что будем делать, госпожа? – тихо спросил Бобби, поднимаясь на ноги и не сводя глаз со своего мертвого господина.
– Унеси его и похорони на заднем дворе, – с серьезным видом распорядилась Элеонора. – А я выполню волю наставника в лучшем виде. Зелье у меня, оно в полном порядке. Мальчишка легкий, как перышко, и стройный, как тростинка. Используя свои силы, я легко донесу его до пыточной и самостоятельно обездвижу.
– Да, моя госпожа. – Домовой кивнул, едва не плача. – Я верю в Ваши силы. Верил с самого начала.
Девушка поднялась и уставилась на переливающееся зелье, равнодушно бултыхающееся в склянке. Взболтала его; жижа приобрела ярко-фиолетовый оттенок. Значит, готово к употреблению.
Значит, пора пришла.
Пока Бобби, кряхтя, тащил высокого Адриана на руках, то и дело оборачиваясь на свою госпожу, девушка продолжала стоять в коридоре и молча наблюдать за происходящим. Она изо всех сил пыталась запомнить домового живым: его рыжие волосы, большие глаза, озорная улыбка. Пусть он и выглядел мальчишкой лет семнадцати, на деле этому существу было очень много веков – так много, что Элеонора боялась вообразить. Когда-то давно, когда она была еще совсем маленькой, Бобби посадил ее к себе на колени и глубоко задумался. Рядом на софе расположился большой и очень старый кот (он умер вскоре после появления госпожи в доме, а потому в памяти Элеоноры осталась лишь насыщенно-рыжая шкурка и привычка тихо мурчать, словно выражая свое недовольство).
– Время такое беспощадное, – сказал мальчишка печально; в его обычно веселом голосе зазвучали нотки отчаяния. – Вы такая юная, такая реальная. И я тоже – юный и реальный.
Девочка задумалась и, соглашаясь, кивнула. Почему Бобби печален, она не понимала: разве можно, в конце концов, грустить из-за своей молодости? Впереди у них была целая жизнь: мир, полный удивительных красот и добрых созданий, готовых протянуть руку помощи в трудный момент. Мир, который, по словам учителя, она должна была однажды защитить, дабы добро восторжествовало окончательно.
– Я помню времена, когда этой башней владела могущественная ведьма Моргана, – сказал он мечтательно. – Мы любили друг друга, однако стрелки, как я уже говорил, не желают прекращать свой бег. Моя любимая теперь в чертогах Триединой, а я все еще здесь. Меняю жильцов, как перчатки, не успеваю привыкать к новым лицам, которые меняются, что бы я ни делал.
– Мне жаль, что Моргана умерла, – сокрушенно вздохнула Элеонора. – Я очень хочу, чтобы люди и эльфы не болели. Доживали до старости, нянчили внучков. Я бы забрала себе все болезни мира, если бы знала, что это спасет остальных.
Бобби трогательно всхлипнул и зарылся пальцами в ее волосы.
– Вы очень добры, молодая госпожа, однако тревожетесь напрасно. Моргана прожила неестественно долгую жизнь – ей было двести двадцать, когда она умерла, и старость взяла-таки верх.
Девочка изумленно заморгала глазами. Старый кот, имя которого напрочь стерлось из памяти, гордо фыркнул и направился прочь, явно заскучавший от этого нудного разговора.
– Я домовой, понимаете? Пока стоит эта башня, я вечен. Лица будут меняться, а моя молодость не утихнет даже тысячелетия спустя.
«Возможно, это и к лучшему…»
Фигурка Бобби, такая юная и очаровательная в своем почти дестком изяществе, наконец окончательно скрылась из виду. Девушка постояла немного, глядя на сумрачную лестницу башни, а затем отправилась назад, в спальню своего умершего учителя, чтобы перенести пленника в пыточную и полностью его обезвредить. Мысль о том, что наставник навечно покинул этот мир, серьезно ранила, заставляла чувствовать себя виноватой. Элеонора до крови прикусила губу, рот наполнился неприятным соленым вкусом.
И все же, было в этой новообретенной свободе нечто привлекательное: в конце концов, теперь она была свободна от заклятия, делавшего ее абсолютной серой мышкой в глазах окружающих. Девушка сделала медленный вдох и так же медленно выдохнула.
А затем направилась вперед, расправив плечи. Теперь она была сама за себя.
ГЛАВА ВТОРАЯ. ВЕЛИЧИЕ И СТРАХ.
На прекрасном и светлом троне
Восседала царица прямо.
Кто осмелится в дерзком тоне
Осмеять ее мудрый шаг?
Так умрите в мучений стоне,
Растворитесь в священном лоне,
Те, кто смел проклинать упрямо
И считать недостойной благ!
Филипп Мудрец, «Моей сиятельной бабушке»
Королева Ариадна сидела на троне, облокотившись о спинку и гордо глядя на карту, разложенную на широченном столе внизу. Первый советник и придворный маг, Арес, гордо ходил туда-сюда, сложив руки за спиной. Его волшебный посох, искрясь праной, летал следом за ним, словно тоже пребывал в тяжелейших раздумьях.
По другую сторону стола над крошечными разноцветными фигурками склонилась Лианна, глава королевской стражи. Ее благозвучное имя мало соответствовало внешнему виду: некрасивое лицо испещряли боевые шрамы, волосы средней длины, убранные в косу, покрывал легкий налет ранней седины.
Свое первое убийство Лианна совершила, когда той было семь лет – вонзила нож в горло домушницы, ворвавшейся к ней в дом, после чего спокойно побежала к родителям сообщить приятную новость. При дворе ее опасались, как опасались бы притихшего зверя, способного в любой момент напасть и откусить руку: тяжелый нрав вкупе с ужасной жестокостью, честностью и манерой говорить открыто мало кому придется по вкусу.
Даже Арес, утверждавший, что уважает прямоту – и тот побаивался своей боевой коллеги, вздрагивая каждый раз, когда она начинала говорить.
– При всем уважении, Ваше Величество, – сказал он наконец, выходя вперед и коротко кланяясь, – но мы не можем последовать Вашему приказу.
– Это еще почему? – спросила Ариадна, опуская взгляд на свой расшитый бордовый камзол. Красивый на вид, он был страшно неудобным и подходил разве что для сидения на троне, чем она сейчас, впрочем, и занималась. – Я королева, забыли? Отныне каждое мое слово – закон.
– Тебе всего четырнадцать, ты, младенец-переросток с завышенным чувством собственной значимости, – удивительно спокойным голосом ответствовала Лианна, не отрывая взгляда от карты. – Твоя мать была великой королевой, знавшей, как вести за собою народ, и именно поэтому все слушались ее – все, включая меня.