Поэтому с тех пор Маринетт каждый раз уточняла это у мальчика, когда уставала или понимала, что игра затянулась. Всегда — ну, почти всегда — он говорил правду, и его честность безгранично радовала Мари.

Она гордилась им, как собственным сыном. И ей приносило искреннее удовольствие проводить время с мальчиком. Все-таки и у нее скоро будет такой… или такая.

— Ну, хоть ты не начинай… — со вздохом простонал мальчонка.

Двое тех, за кого был ответствен Адриан, давно поднялись по лестнице — юноша слышал, как за ними хлопнула дверь его комнаты. Он же мялся в прихожей, как нашкодивший котенок. Будто он нассал в тапок и в томительном унынии ожидал выговор.

Он испытывал это странное, необоснованное чувство вины заранее, как собирался наведаться к отцу. А он собирался. Они не виделись несколько суток… Так неправильно странно. Они живут в одном доме, но не видятся днями если не неделями. А бывало и такое, чего греха таить?

Когда Адриан слушает о семейных вылазках и походах Аликс, или совместном просмотре Кима с его отцом футбола, или близкого и взаимоподдерживающего общения Нино с матерью, то он невольно испытывает зависть… да, самую что ни на есть настоящую зависть.

Отпускает какие-нибудь комментарии или шуточки, расспрашивает друзей, а потом, попрощавшись и сбросив трубку, бывает, рухнет в кресло, словно собственное тело — сгусток застывшего цемента, и сидит таком положении минут двадцать, обдумывая: почему у него все не так? Почему у отца ложные ценности? Почему он заменил духовную пищу материальной?

Ах, если бы только была жива Эмили, этот провал в сердце можно было бы как-то компенсировать!

Мама… чего ей стоило всегда оставаться такой светлой и жизнерадостной? Как ей удавалось сохранить улыбку даже в самые горестные дни? Если бы Адриан только знал, что ее так скоро не станет, он бы о стольком ее расспросил…

В нем скопилось столько вопросов, целый снежный ком! Вот только задать их некому. Разве что… небу.

Как это у мамы всегда получалось? Как она это делала? Адриан припомнил, как Эмили Агрест накрывала поверх напряжённо сжатого кулака отца свою ладонь, говорила ласковые слова, утешала, а когда первый порыв злости сходил на нет, приходила в восторг, заряжала оптимизмом и уверенно заверяла, что все будет хорошо, страдания не вечны и вместе они справятся.

Принцип был всегда одним и тем же, но в исполнении мудрой мадам Агрест оставался таким же действенным, что в первый раз, что в последний.

Так, телесный контакт, ласковые речи… Стоп-стоп! Первый пункт определенно придется вычеркнуть. Желательно обойтись и без второго. О, боги, это слишком интимно!

Они не в тех отношениях, чтобы… аргх, хватит оправданий, нужно просто пойти и порвать там всех в пух и пра… Просто сделать это. Да. Сделать. И не медлить более ни минуты.

Мысленно отсчитав до десяти, Адриан направился в кабинет Габриэля Агреста. Это была весточка судьбы — ангельские колокола забились у юноши над головой, озаряя его светловолосую макушку просвещением.

Боги… Знакомая тревога перед очень дурным событием, которую Адриан не испытывал уже месяц, расшевелила нутро. Бархатистый, переливчатый, умеренный голос отца раздавался в кабинете.

Адриан не знал, чем он повиновался, когда прильнул ухом к двери, твердо решив подслушать, но век об этом не пожалел.

— Все готово? Прекрасно. В таком случае увозите ее прямо завтра. — В этот момент голос отца стих, словно бы он хотел закончить свою речь, но ему не позволила оппонентка на том конце провода, задав вопрос, на который, наверняка нахохлившись, с неким терпеливым раздражением, насколько такое возможно, ответил: — Зачем, не понимаешь? Я растолкую: она беременна от моего сына, Фрея. Этот олух несчастный не умолчит об этом. Что будет, если станет публично известно, что русалка родила ребенка от моего сына? От такого позора не отмыться. Не глупи. Более двадцати лет я являюсь медийной личностью и безошибочно могу определить, где успех, а где заведомый провал. Дурная слава, как правило, ставит крест на благой. Нельзя позволить прессе прознать об этом.

Все стихло. Напряжённое молчание сменилось мрачным томлением. Вдоль чела Адриана пронесся демон-искуситель: хотел совершить что-нибудь непременно дурное, безрассудное, прямолинейное и даже абсурдное. Первый порыв, от которого аж зачесались челюсти — ворваться в кабинет Габриэля, устроить беспорядок, порвать любые бумаги, подвернувшиеся под руки, и рвать и рвать их неугомонно под злорадный хохот душевнобольного человека, и дать знать отцу, что тому ничего не скрыть.

Вот глупость! Адриан в самом деле сделал шаг и в сторону этой идеи, и в сторону этой мыслей. А затем ему представились последствия: последствия эти были одно хуже другого.

Истерика и прямота не разрешат проблему. Маринетт в таком случае увезут… Куда? Ему нет нужды знать. Факт прост — ее не будет рядом и она родит вдали, если ей, конечно, вообще позволят родить…

Ворох мыслей хлестал в голове безудержной струёй водопада. Брызги разлетались, разбиваясь об острые выступы скалы, обжигая душу Адриана льдом. Лёд этот — страх. Страх, что отец строит за его спиной коварные планы, в которые он доселе не был просвещен и вряд ли бы узнал раньше, чем Маринетт не стало бы с ним.

Действие — это единственный возможный вариант. Сколько не предавайся бесполезным думам, грезам — даже гениальным! — они не принесут пользы, хранясь лишь в одной голове.

Однако пред совершением действия необходим холодный расчет головы. Взывая к рациональному мышлению, Адриан направился к бывшему кабинету Натали.

Дело, которое организовал его отец, не принимается за день. Оно готовится заранее. Возможно, мужчина вынашивал эти планы с того самого дня, как узнал, что вскоре станет дедушкой.

Недели две назад Натали написала заявление об увольнении. Адриан не воспринял это всерьез. Ну в самом же деле, она столь долгое время была опорной тростью для отца: не только в бизнесе, но и в личной жизни. Кто как ни она подняла его с колен после смерти горячо любимой супруге.

И вот — внезапно! — ни с того ни с сего она решила покинуть почетный пост. Адриан не мог представить на ее месте кого-то другого. Это было просто невозможно. С чего бы это? В чем причина?

Адриан бы прослыл наивным дуралеем, если бы допустил мысль, что у этих событий нет взаимосвязи: если предположить, что женщине опротивела идея Габриэля избавиться от собственного внука (а Адриан был убежден, что это-то отцу досаднее всего!), то причины увольнения ясны. К тому же, следует заметить, что она помогла Адриану. Она не выдала его с русалкой тайны.

Всё-таки он рос с ней; наверняка какая-то ее часть привязалась к нему.

Верно, вот оно что. Она не могла пойти против него теперь, не могла предать ни Габриэля, ни его сына. А предать кого-то она была вынуждена. Вместо этого она решила принести себя в жертву обстоятельствам, чтобы сохранить священный нейтралитет. Поэтому она уволилась, отказываясь участвовать в том, что ранило бы Адриана сильнее ножа.

Новая секретарша не знает Адриана. У нее нет причин становиться на его сторону и лишиться высокооплачиваемой работы. Идти за информацией к ней — последнее дело.

Но Натали… она должна знать об этом куда больше, чем он.

Вот ведь незадача… У Адриана нет ее номера телефона. Нет — значит надо раздобыть. «Только бы Мелани не оказалось в кабинете, только бы она вышла…» — взмолилась все существо белокурого юноши.

Боги сегодня не в духе. Они не услышали. Адриан тихо приотворил дверь кабинета, но вот провал: секретарша сидела на своем месте и неспешно заполняла какие-то бумаги. Волосы идеально ровной шторой спадали на ее лицо, закрывая обзор на вход, но, услыхав тихий щелчок, с которым открылась дверь, она подняла голову и вопросительно уставилась на Адриана.

И разразились небеса — парень проглотил язык и не смог ответить на вопрошание Мелани, что он здесь забыл, сразу же.

До того, как войти, он прислушивался к звукам за дверью. Тишина казалась мертвецкой. Он убеждал себя, что там однозначно никого нет, и до того увлекся, что поверил в реальность собственной фантазии.