Адриан отчего-то облегчённо рассмеялся своим прежним, заливистым, солнечным смехом, блаженно откинув голову. Хоть какая-то приятная новость за эти безумные дни.

========== VIII. Завершение начатого. ==========

Спустя месяц

Адриан не без грусти провел вдоль левой стороны своей серой бендли, которая была усыпана новыми многочисленными небольшими вмятинами. Ее привезли на эвакуаторе. Пришлось выплатить штраф.

Ее стоило видеть. Улыбку мужчины, выписывающего штраф. Гаденькую, надменную, кривую. Пока его толстые губы на худом лице — ах, как смешон этот контраст! — раскрывались, когда он говорил, обнажая ряд ровных, но отливающих желтизной зубов, Адриан лишь из вежливости не отвернулся, махая рукой возле носа, чтобы отогнать этот ужасный смрад.

«Что же поделать, мсье Адриан Агрест, даже буржуям не отделаться от выплаты за нарушение общественного порядка», — говорил он что-то в этом духе, и юноша лишь усилением воли не выругался как старый сапожник.

«Разумеется, мсье, — челюсть свело, наверное, от натужной улыбки, — благо, Франция — порядочная страна, и даже таким как я приходится платить по заслугам».

Мужчина издал странный звук, похожий не то на довольное хрюканье вдоволь нажравшийся свиньи, не то на смешок одноглазого пирата, ограбившего английское судно без малейший потери кого-то из своей шайки.

Впрочем, чтобы это не значило, у Адриана после этой встречи осталось терпкое, премерзкое послевкусие во рту. Хотелось выплюнуть эту желчь. Он так и сделал, знатно харкнув, но напрасно траву испачкал — не помогло.

Сарказм того мужчины ядом проник в жилы, разгоняя кровь.

Адриану после этой встречи неожиданно захотелось сделаться вновь хорошим мальчиком, не нарушающим строгие запреты и правила, коим он и был до всего произошедшего. Одуматься. Исправиться.

Но поздно исправляться, когда он так нагрешил, обрюхатив русалку, как выразился его отец.

К слову, об их будущем ребенке. Сначала Адриан принял факт своего будущего отцовства как само собой разумеющееся, ведь умом готовился к худшей новости, которую ему в тот день могла преподнести Маринетт. Но все оказалось не так плохо.

А потом, спустя несколько дней, чувства ударили — и ударили, будто сговорясь! Разом!

Такие смешанные, противоречивые, рассыпающиеся у ног гаммой разнообразных цветов и оттенков. И Адриан понял — он мечтает быть хорошим папой. Но, простит его милостивый Создатель за, быть может, грешную мысль… не о русалочьем ребенке он бредит. Он хочет двуногого сына или дочь.

У него в голове уже выстраивались картинка. Идеальная мечта. Безмятежная семейная жизнь.

Если будет дочь, то он лично будет читать ей сказки, музицировать, рисовать с ней, оставляя на одежде красочные разводы, водить на аттракционы в парк, позволит ей заплетать ему косички и будет хохотать с ней до упаду.

Коль мальчик — он научит его секретным приемам в баскетболе, будет собирать с ним конструкторы и строить роботов, вырезать снежинки на новой год, научит фотографировать, видеть прекрасное во всем и готовить.

Но это будет возможно при одном условии — дитя будет человеком.

Маринетт говорила, что рождение человека возможно, если тело матери ослаблено. Целый год русалка не перевоплощалась в полнолуние. Значит ли это, что надежда не угасла?..

О нет! Адриан тряс головой в такие минуты. Небеса! О чем он только думает? Для Маринетт важно, чтобы ребенок оказался одного с ней вида, ведь ее сородичей осталось так мало…

Он примет ребенка любого: с ногами или без. Да и кто сказал, что он сможет справиться с непростой долей отца? Габриэль Агрест не справился. Так чем же он, Адриан, лучше?

Все, полно размышлений о том, чего ещё следует дождаться. В конце концов, все складывается как нельзя лучше.

Да и отец, спустя всего лишь день, очевидно, отойдя от приступа негодования, проявил благосклонность к будущей матери: он предложил им всем втроём (но втроём — это решительно ненадолго) трапезничать вместе.

Сначала все текло как по маслу. Спокойные формальные разговоры, замечания о погоде, неловкие шутки, и так, слово за словом, они нашли общий язык. Иной раз Адриана даже ловил себя на — воистину, чудной! — мысли, что почти телесно ощущает семейную идиллию каждым уголком своей юной, страстной души.

Но однажды разгорелся спор — спор, затронувший Маринетт, судьбу ее народу, митинг и того или ту, кто растет и крепнет в ее чреве день ото дня.

Обед. Ветер забирается через приоткрытое окно и колышет занавески. Миролюбивое звяканье столовых приборов. Священная тишина и трое в столовой.

Маринетт тянется за полупрозрачным стаканом, отпивает глоток — и на внутренней стороне стакана остаётся отпечаток ее губ. Каждый думает о своем, и она — не исключение. Ее мысли — ребенок, екнувший в животе.

Она дрогнула от неожиданности и, преисполненная трепетной нежности, накрыла свой округлившийся живот ладонью, погладила. Если бы не Габриэль — она бы заговорила с малышом или малышкой, спела бы, спросила бы, как настроение. Она часто так делала.

И пусть со стороны это кажется наивным — она знала, что услышана.

Но в присутствии будущего дедушки она находила сие действие неуместным, а когда Адриан пересказал ей реакцию отца на радостную весть — она окончательно убедилась, что при этом мужчине нужно держать свои порывы ласки при себе.

Вдруг — Габриэль поднимает на русалку свои ясные, холодные, чуть темнее, чем у Феликса, очи — и Мари млеет. Его рот приоткрывается, слова уже дрожат на его устах, но не произносит ни слова. Она внутренне напрягается. Отчего же молчит он?

Прошла секунда — другая — седьмая. Девушка уже отчаялась услышать голос старшего Агреста, но он прорезал воздух, точно бритва, в самый неожиданный миг:

— Маринетт, как ваше самочувствие? — он опустил глаза, тем самым показывая, что для него не осталось незамеченным, с каким умилением она поглаживала живот через ситцевую ткань летнего сарафана. — Как ваш ребенок?

— Все хорошо, благодарю, что интересуетесь здоровьем вашего будущего внука или внучки.

Последние слова девушка церемонно выделила, быть может, слишком звучно, но это стоило того, чтобы узнать, на что способен Габриэль, ведь он недобро усмехнулся и выпалил:

— Той, что родится с хвостом?

Маринетт с силой сжала вилку, которую держала в руках, чтобы это не оказалась шея будущего дедушки. Ее человеческое тело окрепло, поэтому ее хватки следует опасаться.

— Этого я знать не могу.

Сохранять вежливую улыбку с каждым мигом становилось все менее возможным. Уголки ее губ стремительно поползли вниз, но она тотчас напрягала все мышцы своего лица, чтобы оно не выражало враждебности, которая распалялась внутри нее самой. Комарики раздражения жужжали в воздухе и кусали обнаженные щеки, ноги и плечи.

— Но с большей вероятностью так, а не иначе, не правда ль? — Мужчина говорил, как ни в чем не бывало, но Маринетт знала, что он испытывает их терпение.

Оставалось надеяться, что Адриан понимает это тоже. Тот продолжал спокойно ужинать, пихая в рот чрезмерное количество порций салата. Не успев дожевать, он брал ещё и ещё, а лицо его то бледнело, то синело. Мари догадалась, что он не хотел вмешиваться в разговор — боялся, что сорвётся, поэтому удерживал себя таким способом. Смешно и досадно.

— Адриан, ты ничего не потерял?

Адриан не ожидал, что отец обратиться к нему. Он закашлялся. Кашлял поразительно долго, но Габриэль Агрест проявил чудеса выдержки и терпения, дождавшись, пока сын прочистит горло и будет способен ответить:

— Кажется, нет, отец…

Его голос сквозил нерешительностью. Баскетболист судорожно тянул время, пока переводил дух. Это была проверка. Он перебирал в памяти все случаи, когда мог обронить что-то компрометирующие, но так и не припомнил.

Очевидно же, что отец хочет пристыдить его, ведь он уже поймал его за какой-то оплошностью, а сейчас просто играется, как хищник с добычей.

Все это время глаза Агреста старшего оставались прохладными, но блеснули злорадным блеском, когда он вынул из кармана брюк брелок и зазывно потряс им перед собой.