О, боже… Крышу снесло. Они поговорит об этом утром, да, утром…
А сейчас Адриан нуждается в глотке воды, как Булгаков в морфие, поэтому он немедленно отправился вниз, в столовую, за долгожданным стаканом. Проходя мимо столика в комнате, он не без сожаления отметил — в таком случае следует оставлять здесь кувшин с водой или стаканами, чтобы не пришлось спускаться вниз.
Для сонного человека это сравнимо с пыткой Ада.
«02:06» — высвечивались на электронных часах. Адриан кисло улыбнулся. Примерно в это время Хлоя застукала их с Маринетт за ужином — он помнил.
Спуск по лестнице дался на удивление легко. Его нога не подвернулась и он не зазевался, как это было однажды, в тринадцатилетнем возрасте. Он тогда свалился с предпоследней ступеньки и смачно ударился рукой — слава богу, успел ее подставить, иначе это могло бы быть лицо.
Агрест невесело оскалился. Самые странные воспоминания на закромах души просыпаются ночью. Волшебное время. Чуткое время.
Вдруг — остановился. Замерло дыхание внутри, ядовитой дымкой затянуло сознание. Кажется, одно неверное движение может ее спугнуть.
Свет в кухне включен и на ней орудует Хлоя. Она, словно сказочная нимфа, тянется на носочки за стаканом воды.
Очевидно, ей тоже не спится.
Не спится. Хлое Буржуа не спится…
Каждый импульс в теле Адриана дернулся. Перед глазами встало раскрашенное полотно. Конечно! Ха-ха.
Адриан понял. Все сходится: пазлы сложились в целостную картинку. Он был окрылён любовью к Маринетт настолько, что потерял бдительность и предусмотрительность.
Вот где корень всех бед, проблем и несчастий — в неосторожной любви к Маринетт. Это чувство к русалке настолько вскружило ему голову, что он забыл все, что знал до этого.
Хлоя страдает бессонницей и, следовательно, нередко встаёт с периода от часа ночи до трёх, чтобы выпить стакан воды, потому что пока она не попьет, не сможет заснуть. Адриан упустил это. На митингах часто случаются несчастья и известным личностям там настоятельно не рекомендуется находиться — Адриан даже не подумал об этом.
Изумительно, ха-ха! Да что с ним такое? Он сам не свой!..
Это не любовь — это страсть. А страсть — отрава.
Адриан выжигает дыру в Хлое, но продолжает смотреть. Ему так и не удалось с ней поговорить. Она предала его, предала! Непростительно!
Даже Натали Сёнкер — та самая секретарша отца, верная ему до гробовой доски — не раскрыла Адриана перед Габриэлем, не выдала их с русалкой страшную тайну, а Хлоя!
Хлоя, которой он рассказывал странные, глупые, безумные вещи, которыми не решился бы более поделиться ни с кем. Хлоя, которая экспериментировала над его прической. Хлоя, с которой он смеялся, разделял радость и грусть; которая поддерживала его после очередной ссорой с отцом; с которой они держались за руки и вместе ели мороженое; с которой пробовали что-то новое и увлекательное.
Терпеть это просто немыслимо. Эта горечь, это терпкое послевкусие недоговоренности на кончике языка сведёт его с ума, если он немедленно не поговорит с ней. О, а ведь послевкусие решает все! К черту воду, к черту сон, к черту все.
Хлоя допила — Адриан слышал, как громко она поставила стакан на столешницу, а сама, поправив халат — о боги, тот самый халат из Вьетнама! — направилась к лестнице.
Адриан прижался оголенной спиной к холодной стене и притих. Краем глаза он заметил ее изящный стан возле себя и, повинуемый каким-то диким, необузданным инстинктом, притянул ее к себе и прижал к стене.
Он заглянул в ее бессовестные, голубые, удивление глаза, и в нем проснулась заснувшая ярость.
— Адриан? — ее губы чуть приоткрылись, а его имя хрипнуло у нее во рту почти что как стон. — Что ты…
Адриан яростно впился в нее глазами. Смотрел в эти знакомые черты, вылизывал это лицо, запоминал каждый изгиб, желая запомнить ее такой, какая она есть в эту минуту — потерянная, взъерошенная, усталая, а не такой какой она сделается в следующий миг.
— Почему? — спросил Адриан, и голос его твердел, как сталь, как взгляд.
Хлоя, сразу сообразив, чего он от нее хочет услышать, ответ на какой вопрос, захохотала. Ее чистый, ехидный, невесёлый смех резал по слуху Адриана хуже всякой насмешки.
— Почему, Хлоя, почему?! — повторил он с нажимом, и в омуте его малахитовых озёр плескалась вулканическая обида, кристальное разочарование.
— Этот вопрос задай себе, не мне, — она сильным движением толкнула его в сторону и, разгладив складки ночнушки, гордо вскинула подбородок. Его вызов она встречала с воинственной полуулыбкой. Приступ смеха ушел, и теперь она смотрела серьезно, даже строго. — Ты с самого начала знал, какая я. Я не скрывала от тебя своей темной стороны.
— Я хотел верить тебе, в твою искренность, в уважение к нашему прошлому и всему, что было между нами.
Какая жалость! Когда он был спокоен и желал говорить с ней — ему это не удалось, а сейчас, когда она стоит перед ним, он взбешён. Кулаки сжимаются и разжимаются, на миг в уголке сознание шевелится преступная мысль — а может, ударить ее? — но тут же млекнет, он же не животное какое-то, чтобы поднимать руку на девушку, какие бы желчи не капали с ее языка — она все ещё не оскорбила ни его, ни Маринетт, ни что-либо другое.
Быть может, если ее слова имеют над ними такую силу, то какая-то часть его — пусть он того ещё и не сознал — согласна с ней? Это оттеснило злость. Адриан куснул внутреннюю сторону щеки, оттянул кожицу, успокаиваясь почти окончательно. Теперь ему было даже жаль.
— Хотел верить, — передразнила блонди с горечью. — Мне тоже, знаешь ли, хотелось верить в твое благоразумие, в то, что у тебя есть своя голова на плечах. Но нет! Не продержался ты долго — стоило папочке надавить чуть сильнее, и ты сдался. Слабак. Ничтожество.
Она говорила так, словно плевала болью, кровью, ненавистью. Даже корпус ее выгибался так, словно она собиралась подойти ближе и плюнуть Адриана в лицо, но даже если и хотела, то недюжинное самообладание ее останавливало.
Сердце Адриана ёкнуло. Так вот оно что. Его расставание уязвило ее гораздо больше, чем она показывала; гораздо больше, чем сам бы Адриан того хотел.
Ее сильно, до скрежета в зубах задело, что частично этому способствовал отец. Он использовал ее, положение ее отца, как ему заблагорассудится, а она не хотела быть игрушкой в чьих-то руках.
Адриан протянул руку. Ему хотелось потрепать ее по макушке, как он делал когда-то, но было поздно.
— Я сожалею.
— Сожалеешь? Серьезно?! — Буржуа истерически взвизгнула и шарахнулась от Адриана, будто от обрыва. — Мне не нужно твое сожаление! Знаешь, я бы честно смогла простить или по крайней мере понять тебя, если бы твои чувства ко мне действительно погасли. Но наше расставания — это не твой выбор, а прихоть твоего отца. Он считает, что делает всё правильно, ограничивая твою свободу, но почему-то не учитывает того, что молодость — это совершение ошибок. Ошибки учат нас, мы волей-неволей делаем выводы и познаем правила этой гребаной жизни. И ты должен сам пройти этот путь, отец не протопчет тебе тропинку, работая на износ, потому что вы разные люди, у вас разные леса, поля, дороги жизни, черт возьми!
Мелодичный звук ее голоса пробежал по юноше какой-то сладкой дрожью. Удивительно. Ещё недавно Агрест млел перед правдой — отец не тиран и у него свое видение воспитания, но сейчас методы Габриэля подставлены под решительные сомнения.
Жизнь, сколько у тебя граней? Как много точек зрения?
Хлоя развернулась, чтобы уйти, но Адриан сделал шаг ей навстречу и примирительным тоном, чтобы удержать ее, продолжить диалог, попросил:
— Подожди, Хлоя. Ты говорила, что не играешь в двойные игры.
— Да, не играю. Это не двойные игры хотя бы потому, что я остаюсь верна себе и своим принципам и знаю, чего хочу. А ты?! — Рывок. И она неожиданно соскочила со ступеньки, на которую успела взобраться, и с укором ткнула в грудь Адриана. — Знаешь ли ты, чего хочешь?!
— Мы ещё не закончили.
