Ба-бах!

— Разочаровал, говоришь?! — слова булькали в горле, выпрыгивали изо рта. Парень давился ими, задыхался, но продолжал говорить. — О, Господи, не могу поверить! Да что ты, черт тебя побери, такое несёшь?! Не стыдно? Странно. Я всю жизнь соблюдал твою гребаные, ненормальные, нездоровые правила, угождал тебе, учился на отлично, соблюдал все твои дурацкие требования и совершенно уебанские закидоны, и, тем не менее, ты всегда оставался мною недоволен. Вспоминаю все прошедшее и спрашиваю себя: «А когда ты меня вообще хвалил?» — и знаешь что: не могу припомнить ничего такого! Потому что этого просто не было.

От агрессивного возбуждения он даже вскочил с уютного дивана и, подойдя к отцовскому столу, упёрся в него ладонями. Тяжело дышал.

Окончив свою бравую речь, он, кажется, выплеснул зло, копившиеся в нем годами, и более-менее успокоился. Продолжил уже спокойным, но охрипшим голосом:

— Помню, в шестнадцать лет, когда ещё была жива мама, мы обсуждали мое будущее. Я надеялся, что по достижению совершеннолетия покину родительское гнёздышко и буду снимать квартиру где-нибудь неподалеку от учебы; сначала на свои накопленные средства, а потом из выручки от подработки. Хотелось самостоятельности. Но ты наотрез отказывался меня отпускать, и упорно продолжаешь настаивать на своем до сих пор. Какого хрена, отец?!

— Потому что ты элементарно не готов к самостоятельности. Вырвался птенец на волю — и посмотри, что ты устроил, — Голос главы семьи, как всегда, оставался глубоким, отчётливым и холодным, но было что-то ещё — да, кажется, это вселенская усталость. Он так же в свою очередь встал и бросил сыну в руки планшет. Тот ловко поймал его и, пролистав открытую страницу, укусил нижнюю губу. — Ты был замечен на митинге, который сам же спровоцировал, но до этого отказывался давать хоть какие-то комментарии касательно этого — стоит отдать должное, за это хвалю, рад, наконец?! Мало того, оставил на дороге свой автомобиль, чем вызвал ещё более затруднительное движение, и вишенка на торте — скрыл от меня тот факт, что твоя русалка, оказывается, может превращаться в человека не только в полнолуние. Более того, ты поощряешь ее превращения. Да и у нее оказывается, есть интеллект, и благодаря играм с Феликсом она выучила французский язык. Ты все ещё хочешь уверить меня в том, что ты достоин свободы? Настоящая свобода невозможна без ограничений. Без рамок приличий, этикета, морали мы превратимся в бездумный скот. Я даю тебе ровно столько свободы, сколько тебе нужно, чтобы не снесло крышу от чувства вседозволенности и власти.

У тебя нет чувства долга перед своей семьёй: нет чувства долга передо мной и Феликсом. Ты носишь известную фамилию, так будь же добр не опозорить ее. Потому что твои действия сказываются не только на тебе, но и на мне, твоём младшем брате и матери, наконец.

Адриан был шокирован услышанным. Обезоружен. Впервые он глянул на отца и увидел не злого деспота и тирана, а человека. Человека, который работает на износ ради финансового обеспечения своих детей, чтобы дать им достойное и образование и в будущем у них не сосало под ложечкой из-за того, что они голодали несколько дней. Адриан знал, что отец — выходец из бедной семьи, но предпочитал не искать своему «мучителю-садисту-абьюзеру» оправданий.

Как оказалось, зря. Прошлое — это не оправдание, а неоспоримый факт из биографии. Показатель того, через что прошел человек, чтобы достигнуть таких высот. Адриан смотрел на отца во все глаза и не мог налюбоваться. Впервые, наверное, он увидел его в новом свете: с опухшими глазами, мешками под ними, с небритой щетиной, растрёпанными волосами, измученным переживаниями высоким лбом с многочисленными морщинами.

Как ограничен, как недалек был Адриан все это время, видя лишь одну сторону отцовской личности.

Да, для того, чтобы обеспечить детям независимое будущее в одной сфере, приходится быть жёстким и идти на жертвы. Положим, эта жертва — хорошие отношения с детьми. Зато они не будут голодать.

У монеты всегда две стороны: идеально балансировать между двух граней способны только титаны. Габриэль Агрест — не титан. Он обычный человек. Осознание того, что все мы люди, грешные, с недостатками, с уймой несовершенств и плохих привычек — это первый шаг на путь к просветлению. Шаг так или иначе должен быть сделан. Не важно через какие страдания — уважения заслуживает лишь тот, кто сделал шаг. Оставшиеся позади — неудачники.

Адриан сделал шаг. И его мир никогда не будет прежним. Слова лишние; к чему Адриану раскаиваться, молить о прощении и оправдываться как ничтожество, когда сказанного не воротишь? Парень вышел из комнаты чуть более лучшей версией себя, чем до того, как он зашёл в эту комнату.

Отец не стал его задерживать. Молча опустился в кресло и плеснул в стакан бренди.

***

Адриан был настолько потрясен, что даже забыл о своих планах. У него сломался стереотип. Он жил одним убеждением, но это убеждение оказалось ложью — вернее, той немногой частью от полноценной личности Габриэля Агреста.

Так еретик, познавший единого бога, на костре стонет и шевелится, когда первые языки пламени лижут его ноги… И ведь ничего уже не поделать — он уверовал в Господа слишком поздно. Он уже погибает. Но погибает истинным христианином, покаявшемся и сознавшемся во всех своих грехах. Есть покаяние — есть прощение. Без покаяния нет смирения. Замкнутый круг.

Адриан не погиб, душа его не распалась, но близка к тому.

Точно. Вспомнил — прозвучало в его голове выстрелом. Он же хотел после разговора с отцом навестить свою дорогую Хлою. Разговор состоялся, к чему же медлить?

Он немедленно направился в ее комнату. Хочется верить, что она по-прежнему в этом доме и желательно в своей нежно-розовой комнате. Адриан окончательно разочаруется в ней, если она сбежит, как последняя паршивая сука, не умеющая отвечать за свои слова и поступки.

Хотя, побег… не в ее стиле. Она слишком гордая для этого.

Адриан приблизился к двери — терпкое предвкушение сворачивалось в нем кольцами. Сообщаю по секрету, он хотел устроить ей мозговой штурм и заставить поплатиться за свое предательство, но сейчас он был спокоен и даже в каком-то роде опустошен. Он явно не настроен на очередные скандалы да распри.

Хватит с него этого дерьма цвета юности. Они поговорят, как взрослые, адекватные люди. Он просто хочет знать, где оступился, чем так провинился перед ней, что она решила так подставить его. Или, быть может, он был о ней слишком высокого мнения и на самом деле она по-прежнему падка на мизерную месть?

Адриан останавливается у двери и, согнув руку в локте, собирается постучать по деревянной поверхности костяшками пальцев, уже готовится услышать характерный звук, но…

Ему в затылок упирается что-то твердое. Холодное. Острие ножа, кажется.

— Даже не думай, Адриан, —тонкий, преимущественно на высокой ноте, противный голосок маленькой шавки Буржуа Адриан узнает сразу. — Ты первый предал Хлою.

— М-м-м, Сабрина, — с издевательски-ироничным упоением тянет Адриан, словно мелодию и в жесте «сдаюсь» поднимает руки вверх, оборачиваясь к ней всем корпусом. — Не очень-то красиво тыкать своим канцелярским ножиком в людей в их же доме, тебе так не кажется?

Сабрина Ренкомпри — девочка на побегушках у Хлои. Ее безропотная, необъяснимая и рабская преданность Хлое действительно оставалась для блондина загадкой и по сей день. Эта девчонка — живой пример слабого и беззащитного существа, который не может вынести ношу собственной свободы, и ему необходимо вверить ему кому-то более сильному, более властному.

Кажется, она так же дочь полицейского. Адриан до сих пор помнит тот день, когда отец подарил ей этот канцелярский нож, и она, сияя от радости и гордости, рассказала об этом Хлое, надеясь, что хозяйка оценит. Адриан не знает почему, но этот эпизод прямо-таки врезался безбашенным грузовиком в его память.

И сейчас Сабрина Ренкомпри тычет в него этим самым ножиком. В его собственном доме. Фантастика.