Все тихо. Секретарша уже в кабинете.

Русалка, молясь своим богам, выходит в коридор. Сердце стучит в горле, но не время отступать. К тому же, грех не решиться на задуманное, когда твои ноги утопают в нежных тапочках. Каждый шаг — честное слово! — мурлычущие удовольствие!

Маринетт шла прямо по коридору всего лишь несколько секунд, но уже наткнулась на прислугу. Сказочное везение, не иначе.

Русалка решает воспользоваться ситуацией и спрашивает девушку, вытянувшуюся стрункой:

— Комната Феликса там? — и указывает ладонью в нужном направлении.

— Д-да, — невнятно стонет она, — а вы кто?

Маринетт не сочла нужным ответить. Девушка, прижав к груди полотенце и какие-то гигиенические средства, побежала в панике в кабинет к Натали — быть может, пожалуется на постороннюю гостью в особняке.

Хм. Да плевать с высокой башни. Они с Адрианом уже так накосячили, так нагрешили, что сам Люцифер позавидует.

Остановившись перед дверью, она припоминает, как это делали в фильмах, и звонко стучит сжатым кулаком три раза.

Ей открывают не скоро.

— Маринетт? — удивлённо разевает рот мальчонка.

— Она самая, — лучезарно улыбается Мари, словно ничего не случилось, словно все хорошо, словно нет никаких проблем, — ну так что, впустишь?

— Разумеется, — как-то по-детски оскорбленно отвечает Феликс, точно его уязвил тот факт, что Маринетт допускает мысль, что он может не впустить ее.

Девушка входит и, переминаясь с ноги на ногу, с трепетом рассматривает комнату. Она подходит к стеллажу с книжками, проводит вдоль переплётов детских (и не только) книжек рукой, впитывает в себя эту атмосферу человеческого детства. Вдруг натыкается глазами на «Портрет Дориана Грея» и, ловко обхватив книгу двумя пальцами с двух концов, вынимает сию вещь.

— Ну надо же, — с хитрой ухмылкой говорит она, полуоборачиваясь к мальчику, — смотри-ка, это же тот самый Дориан Грей, которого ты обещал мне прочитать.

Девушка с искренним восхищением открывает книгу, перелистывает страницы, шелестит ими и, вернувшись в начало, не без некоторого удивления обнаруживает «12+» в уголке.

— 12+? Тебе же одиннадцать, вроде бы. А не многовато ли для тебя, а?

— Да не, нормально. И… о… Оу, гм… так ты не забыла?

И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это.

— Эх, какая жалость, что ты совсем не приходишь навестить меня, — самозабвенно продолжала подначивать на откровение Мари, проигнорировав риторический вопрос. — К слову, почему? Что-то случилось?

«К слову»? Вот уж неправда! Маринетт только за этим сюда и пришла — чтобы узнать причину, по которой младший брат Адриана избегал ее общества.

Мальчик стал дорог ей, она действительно волновалась по этому поводу. Ей было не все равно. Она привязалась к человеческим детям. Безумная!..

Сородичи не одобрили бы. Покачав головой каким-то своим мыслям, девушка положила книгу ровно на то самое место, на котором она стояла до этого. Глянула на мальчика — и подивилась: на лице его показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.

— Ну… — он смущённо почесал свою по-детски пухленькую щёчку. — Я ведь лишний?

По интонации не было понятно: он спрашивает или утверждает, но его помыслы были ясны Маринетт теперь.

— Морской дьявол, ты что? — русалка присела на колени перед мальчиком и, обхватив ладонями его лицо, вынудила посмотреть на себя — ах, а он так старательно избегал смотреть ей в глаза, будто бы взгляд ее — гадкая отрава! — Малыш, ты научил меня всему, если бы не ты, я не решилась бы вылезти из аквариума.

— Просто я… ну… — он запинался, едва ли не хныча от противоречивых чувств. Видимо, прежде чем сделать это признание, он долго копил в себе обиды и раздувал из мухи слона. — Видел, как Адриан смотрел на тебя и подумал, что… я больше не нужен тебе, ведь у тебя есть Адриан.

Маринетт умилялась. Никто так не мил в своих заблуждениях, как дети.

— Феликс, ты глубоко ошибаешься. Ты — лучший человеческий мальчик, что я знаю. Да и вряд ли встречу лучше, отзывчивее и добрее тебя, даже если проживу сто лет.

Ласковые слова сделали свое дело: Агрест впервые за все время поднял на Маринетт свои очаровательные, такие не похожие на Адриана очи — бледно-голубые, как хрупкий лёд.

— Правда? — с надеждой и подозрением уточнил он. Мари хотелось смеяться от того, насколько же он забавен, но она понимала, что для одиннадцатилетнего мальчика это действительно важно, поэтому ответила предельно серьезно:

— Абсолютно.

Вдруг — дверь распахивается, и в помещение входит разъярённая Натали в обнимку с той же оранжевой папкой; позади нее неловко жмется горничная-стукачка.

Наклонившись к Маринетт, она теперь без всяких церемоний схватила девушку за плечо и потянула за собой.

— Ты, — проскрежетала Сёнкер голосом таким противным, как школьники царапают мелом по некачественный доске, — я, кажется, провела тебя до комнаты Адриана и подразумевала, что ты останешься там и не будешь выходить?

Глаза женщины метали молнии, и Мари оставалось поражаться тому, как стёклышки ее очков ещё не запотели и не лопнули под таким яростным напором стихии.

Натали, грубо ухватив русалку под локоть, сопроводила ее до комнаты другого Агреста, буквально втолкнула обратно и замкнула на замок.

Маринетт с разбегу плюхнулась на кровать Адриана — упала лицом в подушку. Всё-таки она ни о чем не жалела.

***

Адриан — бочка с порохом. На первый взгляд безобиден, а ты подожжи — и он подымет на воздух целый дом чудовищным взрывом, усыпав землю ничтожными обломками.

Сейчас лицо Адриана не выражало ничего; он походил на человека в спокойном, уравновешенном здравии.

Парень накрыл рукой дверную ручку, погладил ее, не решаясь войти, и уже было надавил, чтобы отпереть, но остановился тотчас, когда заметил за собой непроизвольное дёрганье левого глаза. Он осторожно, стараясь не создавать лишнего шума, убрал ладонь и, обранив порывистый стон, присел на корты. Схватился за виски.

Блин-блин-блин… Нервы совершенно ни к черту.

В каком состоянии должен быть человек, чтобы у него дёргался глаз? За Адрианом ранее такого не наблюдалось.

Мысленно досчитав до десяти, Агрест резко поднялся и без всякого соблюдения приличий распахнул дверь, захлопнул и упал на диван, расслабленно откинув ноги на стоящий напротив стеклянный столик.

Невозможно добровольно надеть на себя ошейник, вкусив сладкий, сочный плод свободы. Адриан познал опьяняющую свободу. И он не собирался вновь вверять ее своему мучителю.

Надоело потакать, не переступать черту бесконечных запретов, быть едва ли не псом на привязи. Хотелось дерзить, хамить, злить отца, как в последний раз. Даже если это ему дорого обойдется.

Его состояние сейчас — это спичка, выброшенная неподалеку с порохом. Пока что все гладко, но его внутренний зверь жаждет малейшего повода напасть. Слишком резкое движение добычи — хищник бросается на нее с обнаженными клыками. Габриэль повышает тон — спичка перекатывается к бочке и — ба-бах! — разносится шумной взрыв.

— Ну надо же, явился, — невесело заметил Габриэль, скептически оглядев сына из-под низко посаженных бровей. — Почтил своим присутствием.

Волосы отца давно прорезала седина, но некоторые пряди всё ещё оставались пшеничными, как воспоминание о цвете былой молодости. Но и они, кажется, скоро побелеют, как первый снег — наверняка похождения Адриана доставили отцу немало лишних переживаний.

На миг Адриана даже охватил стыд! Но после он припомнил все: бессмысленные запреты отца, тотальный контроль, ограничение свободы даже в таких, казалось бы, интимных вещах, как выбор друзей, увлечений и девушки.

Стыда не стало — он испарился с приходом неприятных воспоминаний.

— Собственной персоной.

— Не смей дерзить мне, — сухо отрезал мсье Агрест, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено. — Ты и так уже разочаровал меня своим поведением.