До этого ему, по правде признаться, думалось увильнуть как-нибудь от прямого вопроса (или просьбы, как знать?) и построить какую-нибудь пакость: как пример — найти предлог выманить Натали из кабинета и самому в тихую проникнуть.

Но потом… зачем ему дано это? Язык, гортань, голосовые связки? Способность к речи — великий дар, и что он вообще за сопляк, если не может по-человечески договориться.

Должно быть, эта гармоничная уверенность взрослого человека, отдающего себе сознательный отчёт в своих действиях, а не пылкость юнца в цвете лет, способствовала дальнейшему развитию событий.

Адриан остановился перед дверью секретарши в смирении. Нет-нет, это не то смирение близь с отчаяньем. Он спросит прямо. И просто не будет больше обманывать себя, внушать себе, что все хорошо или ничего не предпринимать, ожидая от судьбы, что все само как-нибудь образуется.

Если Сёнкер известно об этом, что ж… он не будет юлить.

Довольно лжи. В конце концов, доверие — лучик света в мрачных коридорах жизни. Стук в дверь. Костяшками пальцев, легонько, безвольно. Но она услышала. Не объяснить, как Адриан ощутил это. Просто иначе быть не может.

Шуршание бумаг за дверью; принтер что-то печатает. Вот Натали отъезжает от стола на кресле на колёсиках, чтобы свободно встать с места. Вот цоканье каблуков. Все ближе — все громче.

Набатом в голове кричит признание, мольбы сохранить секрет и… приветливая улыбка озаряет обычно чопорное лицо женщины, когда она приотворяет дверь.

— Ах, Адриан, это ты. Проходи. — Агрест немного удивлен таким радушием, но виду не подаёт. Он входит в комнату и осматривается, прикидывая, как она не сошла с ума в этой атмосфере официоза и рутинности. — Зачем пожаловал? У тебя есть какое-то дело?

— Да! — вырвалось у него слишком резко, будто ударили по чувствительному нерву — и он пискнул. А потом замолчал. Что сказать? Вернее, не так… как об этом сказать, чтобы быть понятым правильно? — Натали, скажите, вы… вообще выходите из этого кабинета? Вы работаете здесь круглосуточно.

Он сам не ожидал от себя такого вопроса. Но. Это факт — женщина заперлась здесь и увязла в бумажках, как затворница. Так и помереть можно.

— О, я очень тронута твоей заботой. Все в порядке. Это жизнь, Адриан. Я помогаю мсье Агресту решить нюансы с переговорами.

— Вот как? — горько и даже гадко искривились тонкие губы сынка. — Нюансы так значительны, а отец так неопытен, что не может справиться сам? Тем не менее… Это все прилюдия. Я пришел сюда не за этим. Натали, вы ведь знаете, что я… ну…

— Позволил русалке перевоплотиться? О, ещё бы. В первый раз Симуэль, один из рабочих, приглядывающих за русалкой, доложил мне о твоём приказе не беспокоиться о еде для нее. Мол, ты сам накормишь ее. Эта была первая инициатива, которую ты проявил по отношению к ней за год, если мне не изменяет память. Меня это насторожило сразу. С чего бы это? Что за порыв тебе в голову ударил? Я, правда, забыла об этом довольно быстро. Но вот, ехать домой было поздно, решила переночевать в свободной комнате. Спускаюсь и вижу, что в столовой горит свет. Захожу, а там накрыт на двух персон роскошный сервированный стол. Посмотрела камеры видеонаблюдения и… не смотри на меня так. Мне нет нужды выдавать тебя. Но, Адриан… вы беседовали. Скажи мне: она знает французский?

— Нет, это я знаю русалочий, — с небрежностью отшутился Адриан, а Натали плюхнулась в кресло, бездумно покачиваясь в такт своим лихорадочным мыслям.

— Но… как? — в опале заблуждений продолжала переутомленная Сёнкер, кажется, не пропустив насмешку Адриана через уши, а попросту не заметив ее.

Она сняла очки, осторожно придерживая дужки дрожащими пальцами, и Адриану вдруг во всем контрасте представилась возможность четко разглядеть огромные круги под ее глазами. О, боже… это немыслимо. Как давно она высыпалась в последний раз?

— Русалки разумнее, чем мы предполагали. Они тонко чувствуют эмоции других людей, обладают феноменальной памятью и быстрым усваиванием информации. Однако, боюсь, если так продолжится, мы погубим этих удивительных существ.

— Ты прав… Я не скажу твоему отцу, никому не скажу — не переживай на этот счёт, — она подняла глаза на паренька и добродушно улыбнулась: — и, если уж быть откровенной, то я одобряю ту публикацию в твиттере. Это было смело. И ты прав. А теперь, если ты не против, я бы хотела позволить себе вздремнуть.

— А! — спохватился Адриан. — Конечно.

Он уже собирался уходить, гордый собой, и, надо признать, у него был повод: он обрадовался, что все можно решить мирным путём, люди не всегда предают и извлекают из всего выгоду, и даже если секретарша преследовала какую-то свою приватную цель, Адриан все равно был ей благодарен — чего только стоит это чувство облегчения и возможности лишний раз не врать, не быть подлецом, и в кои-то веки честно признаться в содеянном и быть и понятым, и принятым, и (кто знает?) даже помилованным.

Но, уже оказавшись за порогом комнаты, он оглянулся и тепло промолвил:

— Спа…сибо.

========== VI. Эффект бабочки. ==========

Несмотря на то, что за окном февраль, солнце светит по-летнему лучисто, очерчивая изящный стан Маринетт. Сама же она балдеет на кровати Адриана все в том же воздушном платье. Лежит на животе, щурит глазки от ярких лучей, падающих на ее веки, и Агрест младший, ухмыляясь, про себя отмечает, что в этот миг она похожа на кролика.

Ушек разве что не хватает. Хотя… Адриан тянется на кресле и бросает ленивый взгляд в сторону комода и нижнего ящика, в котором валяются всякие безделушки и забытые игрушки Феликса. Наверняка там найдутся накладные кроличьи уши.

Русалка, отвернувшись от окна, опирается щекой на подставленную ладонь и внимательно глядит на Адриана. Словно выискивая чего-то. И только потом с непреклонной решимостью заявляет:

— Ты больше не можешь игнорировать это.

Ее выразительный кивок в направлении тумбочки говорит о многом: на ней лежит телефон Адриана, непрерывно вибрирующий с самого утра. Ему приходят сообщения и уведомления из разных соцсетей.

Несколько раз ему даже позвонили одноклассники из лицея, у которых есть его номер телефона, так как он с ними учится.

— Кто сказал, что не могу? — неохотный ответ, сухая речь и полная замкнутость. Адриан упорно не желает обсуждать это. — Могу и буду делать до тех пор, пока эту авантюру не накроют.

— Да брось, Адриан, — Мари артистично закатывает глаза и смотрит на парня со снисходительной и терпеливой улыбкой, какой награждают воспитательницы маленьких детей. — Я же вижу, что ты хочешь там присутствовать. Просто что-то тебе не позволяет это сделать. Принципы? Страх, что кто-то узнает? Отец, например? — последнюю фразу она прошептала с заговорчиским видом, словно это тайной было какой-то.

Она сползла с кровати, прошествовала до дивана, покачивая бедрами, как богиня, и бесстыдно уселась на колени Агреста. Он наблюдал за ней с игривой заинтересованностью. Надавив на его грудь и заставив откинуться на спинку, она выгнулась в пояснице, как кошка и, дразняще проведя кончиком языка по верхней губе, выпалила:

— Я тоже. И я тоже хочу там побывать. Недолго. Лишь осмотреться. Не себя, так пожалей хотя бы меня: я ни разу не выходила за пределы особняка! Я ни разу не видела человеческий мир за пределами этой… — она красноречивым, полным горечи взглядом осмотрела помещение, — комнаты.

Адриан переменился в настроении: он нахмурился и, с нескрываемым раздражением перехватив кисти рук девушки, которыми она активно жестикулировала, сжал их на уровне своего лица.

— Во-первых, мир за границами дома опасен для тебя. Во-вторых, нам с тобой нечего там делать. Предположим, даже если я это начал, я не предполагал, что это вызовит такой раскол в обществе. Я не хотел, чтобы устраивали митинг и представляли меня в качестве его организатора.

Огонек в глазах Мари не потух совершенно, однако потускнел — осталась лишь слабая, полумертвая искорка, которой и костер не разожжешь.