Из книги «Народные сказания» Автор: Синистер, геральдист Его Величества

«Невозможно передать словами то впечатление, которое производил Герант на всякого, кто видел его впервые. Самое очевидное — изумление…»

Из воспоминаний Терамая, Рыцаря Храма

***

Вельскуд, капитан королевской гвардии, очень не любил утро.

Но отменить приход утра он не мог, несмотря на то, что очень многое в этой жизни было в его власти. С течением времени приходилось мириться, поэтому с утра он был особенно зол и раздражителен.

Юркий и расторопный слуга, раздвинув шторы в спальне, успевал выметнуться за дверь до того, как его настигал брошенный вслед тяжёлый подсвечник, и больше не заглядывал в комнату, терпеливо дожидаясь внизу в прихожей, чтобы низким молчаливым поклоном сопроводить хозяина к ежедневным делам на королевской службе. Собственно до того, как открывались шторы, он успевал переделать множество дел и приготовить всё, что могло понадобиться: от умывальных принадлежностей до скудного завтрака. Большего от него и не требовалось, поскольку ухаживать за собой Вельскуд привык сам.

В это утро, разглядывая себя в зеркало, Вельскуд почему-то вспомнил детство. В детстве, которое теперь почти забылось, утро тоже было не очень приятным. Невесёлая мысль о судьбе мелькнула и вызвала усмешку на тонких и бледных губах.

Дом, в котором он ночевал, стоял на одной из окраинных улочек Небесной Гавани. Это был старинный особняк с длинной семейной историей. Из всех помещений, протянувшихся на два этажа, Вельскуд пользовался только спальней и столовой, совмещённой с библиотекой большой аркой. Слуга обитал на кухне и в маленькой каморке рядом с ней. Только эти комнаты во всем большом доме сияли чистотой и порядком, все остальные были заколочены или просто закрыты, а мебель накрыта пыльными чехлами, затянутыми паутиной.

Офицерам королевской гвардии полагалась квартира рядом с дворцом, но Вельскуд предпочитал жить здесь. Однако любовь к семейным традициям здесь была ни при чём. Напротив, очень часто Вельскуду хотелось забыть о своих предках. Слишком уж величественна и ярка была их история: от впечатляющих взлётов до оглушительных падений. Свидетели истории сурово взирали с парадных портретов, мимо которых хотелось прошмыгнуть, скрыв голову под капюшоном плаща. Отголоски семейной истории сопровождали потомков, чуть ли не до десятого колена. Рядом с предками последний потомок казался себе маленьким камушком у подножия горы-исполина; крохотным и бесплодным многоточием, которое надеялось стать большой и жирной точкой.

Иногда казалось, что он живёт здесь для того, чтобы постоянно напоминать себе о ненависти, внушаемой этим величием. Этакий странный и замысловатый способ испортить себе настроение, чтобы потом с чистой совестью испортить его всем окружающим. Нельзя сказать, чтобы Вельскуду очень нравилось кому-то специально портить настроение. Он об этом даже не задумывался — как-то само выходило.

Но не всё здесь вызывало отвращение, было и то, что влекло. Молодой наследник совершенно не заботился о доме, потому что не хотел даже думать о нём, а вот сад оставил заброшенным намеренно.

С мрачным удовольствием наблюдал он, как сад, когда-то красивый и ухоженный, зарастал бурьяном. Иссу́шенные скелеты древесных ветвей выступали то тут, то там, мешая проходу. Садовые дорожки, покрытые каменными плитами, разъехались и покрылись мхом; кривые, высохшие сучья яблонь и вишен переплетались между собой, не пропуская никого в свой мир, не разрешая никому открыть тайны этого места. Некоторые уголки сада до такой степени заросли травой, что уже и не вспомнить, что было посажено там когда-то.

Странное удовлетворение испытывал подросток, позже — юноша, а теперь уже взрослый мужчина при взгляде на этот участок земли. Что видел он в сплетении сухих ветвей, что слышал в их старческом скрипе? Немногочисленные соседи иногда поздними вечерами видели сквозь кованую решетку, огораживающую фамильную собственность почти неприступной стеной, высокую темную фигуру хозяина, бродившую по заросшим сорной травой дорожкам.

Он помнил сад ещё не таким запущенным. Когда отец решил отправить своего наследника на королевскую службу, то поселил его в этом доме. Полуглухой злобный камердинер да его забитая, запуганная жена — вот и всё общество, которое он имел здесь.

Впрочем, тогда Вельскуда это мало заботило. К тому моменту он научился находиться в одиночестве, поскольку отца никогда не радовало его общество. Он был доволен, получив относительную свободу. Помнится, денег имелось не более необходимого, да и те были под строгим контролем камердинера и выдавались только после отчёта — куда и как они будут потрачены, а потом ещё нужно было отрапортовать: насколько точно и неукоснительно соблюдался план траты.

В юности всё свободное время Вельскуд проводил в саду. Плотное переплетение ветвей и густая листва не пропускали ни капли дождя, ни яркого солнечного света. Там всегда был полумрак. Присев на сыроватую голую землю и ощутив спиной узловатый бугристый ствол, можно было думать и мечтать о чём угодно, воображать подвиги, которые, возможно, никогда не будут совершены. Ну да что с того! Воображение этих подвигов дарило не меньшее удовольствие.

Старые мечты — хорошие мечты. Они не сбылись, но сейчас, иногда вспоминая, Вельскуд испытывал нечто отдалённо напоминавшее радость… Иногда казалось, что с юношеским мечтательным туманом, уплывшим от него, он потерял что-то существенное. Но наступало утро, наваливались дела, и сожаление улетучивалось, не оставляя после себя даже намёка. Придворная служба сделала свое дело. Вельскуд стал ироничным, язвительным и высокомерным. Все это плохо уживалось с мечтательностью.

***

Сад был предоставлен в полное его распоряжение, но свободных минут с каждым месяцем становилось все меньше и меньше. Перешагнув некую возрастную черту, он обнаружил, что времени не осталось и для воображаемых подвигов. Опасности стали ощутимыми, а подвиги — настоящими. Упражнения, закаливающие тело, отнимали все силы. Кроме оттачивания воинских навыков была ещё и придворная служба.

Отец отослал его в столицу после смерти матери. Благодаря знатности фамилии, он получил место при короле. Какое-то время Вельскуд прилежно постигал науки и премудрости королевской службы вместе с сыновьями других знатных фамилий, служивших в королевском дворце, так же как и он — пажами. Но пажеская курточка и гетры — предел мечтаний многих — опротивели ему довольно быстро.

Мальчик видел королевских гвардейцев, охранявших королевскую особу и дворец, и мечтал о такой же блестящей кирасе; юноша наблюдал за воинскими упражнениями гвардейцев на ристалищах и завидовал их силе и умениям. Не сказать, чтобы его служба была проста, но ничего тяжелее королевских туфель он не поднимал, а потешные сражения с деревянными шпагами могли научить разве только тому, как защищаться не нужно. Никогда раньше не обращавшийся к отцу за помощью, теперь юноша переступил через свою гордость. В родительский дом полетели умоляющие письма. Следствием этих писем стал перевод пажа в казармы. Однако здесь он был одним из многих, и до блестящего гвардейца, каких он встречал во дворце, было еще далеко.

Изнуряющие тренировки, во время которых повторялось одно и то же: замах, укол, отступление. Час за часом, день за днём, месяц за месяцем оттачивались приёмы нападения и защиты. Упражнения на силу и выносливость, после которых он падал и проваливался в сон без сновидений и вставал часто с болью во всём теле. Вместе с болью росло упорство. Юноша не хотел признавать свое поражение, и слабое тело, наконец, отступило перед упорством, подчинилось воле.

Прошло не менее десятка лет, и юноша превратился в молодого и сильного воина. Получив офицерский чин, Вельскуд обрёл некоторую свободу. Не было необходимости постоянно торчать в казармах и с каждой малой нуждой бегать за разрешением к старшим по званию. С восьми вечера до семи утра он мог распоряжаться своим временем как пожелает. Исключение составляло только военное положение, во время которого все воины находились в казармах постоянно. Но военного положения не объявляли очень давно.