— Герант, прости меня… — голос хрипит и не слушается своего хозяина.
Друг обращает к нему своё лицо, на губах улыбка, в глазах понимание и сочувствие, которое вопреки ожиданиям не обижает, а успокаивает:
— Есть вещи, друг мой, за которые не просят прощения.
Гвардеец вновь мучительно краснеет, краснеет до слёз. Он пытается спрятать лицо, отвернуться от мягкого, внимательного взгляда, укрыться от этого голоса, полного внимания, участия и… нежности? Но он смотрит в лицо своего друга и уже не может отвернуться от света и радости, которыми тот щедро делится с ним. Вот лёгкое облако печали омрачило янтарные глаза. Почему?
— Знаешь, давным-давно я слышал старинную сказку, — раздался тихий голос Геранта. — Её рассказала мне колдунья, старуха древняя, как мир. Она была страшна, как смерть, и голос имела скрипучий и противный. Ты видел некрасивых волшебниц? Нет? Вот и я до той поры никогда не встречал. Я мало чего боюсь, но в ту встречу даже мне стало не по себе. Старая женщина нуждалась в какой-то помощи — то ли обидел её кто-то, то ли ещё что — и я не мог ей отказать. Она оказалась удивительной! Я нечасто встречал людей, у которых внешнее безобразие так оттеняло бы душевную щедрость. Только доброта её была своеобразна, за что она, вероятно, и имела всевозможные гонения и лишения от прочих. Понимаешь, она почти никому не помогала даже если имела такую возможность. Вероятно, используя свою немалую волшебную силу, она могла бы жить если не в богатстве, то в достатке. И на её внешность никто в таком случае внимания бы не обратил. Но когда от неё требовали колдовской помощи, она лишь пристально смотрела в глаза и чаще всего отказывала. Что она там видела — никто не знал. Она лишь говорила, мол, негодный человек — не буду помогать. И всё. Но дело в том, что стоило ей сказать так, и с этим человеком вскорости начинали происходить действительно нехорошие вещи. Вот люди и решили, что она наводит таким образом злые чары и губит человека. Но дело было не в этом. Она была наделена очень сильным провидческим даром. Ей было дано разглядеть истинное лицо любого человека…
Герант говорил тихо и размеренно. Голос его убаюкивал и рассеивал все негативные эмоции, теснившиеся в душе́, словно злые и неблагодарные дети. Сердечное волнение, вызванное необдуманной резкостью некоторое время назад и насмешкой, случайно услышанной и подхваченной памятью минувшей ночью, постепенно сходило на нет. А голос Геранта тёк, струился, нанизывая видения, словно бусины. Сначала видения были слабые, едва различимые, но вот всё ярче и ярче проявлялись их краски, всё чётче и чётче становились образы, наполняющие их. Пока красота голоса и образов, о которых повествовал он, не захватили слух и воображение настолько, что всё остальное перестало существовать совсем.
— Во времена, когда на земле жили Древние, среди всевозможных чудес, сотворённых ими, была одна волшебная вещь, названная Зеркалом правды, — продолжал Герант. — Говорят также, что это зеркало позволяло увидеть истинное лицо человека, как бы и чем бы оно не было искажено: колдовством ли или злыми чарами. И это зеркало возвращало к жизни совсем погрязших во зле, давало им возможность исправить содеянное или хотя бы раскаяться перед смертью. Так вот, эта старуха была чем-то вроде такого ходячего зеркала… Ну да не о том речь, я хотел рассказать тебе сказку, которую услышал от этой старухи. Сказка эта… о человеческих чувствах.
«Давным-давно, — говорила старуха, и голос её по мере рассказа всё крепчал и уже мало походил на тележный скрип, — был в далёком океане остров. Красивый остров, полный света, тепла, зелени и всевозможных чудес. И жили на этом острове все человеческие чувства: Гордость, Грусть, Радость и прочие. Вместе со всеми жила там и Любовь. Хорошо жили, но вдруг начали замечать, как остров уходит под воду. Решили они покинуть свой дом пока не поздно. Снарядили корабли каждый для себя и покинули остров. Любовь же ждала до последнего, надеясь, что с островом всё будет в порядке, и его не нужно будет покидать. Но вот уже бо́льшая часть земли была покрыта водой и Любовь увидела, что если она не поторопится, то суждено ей захлебнуться в водах океана. Любовь стала звать на помощь. Она обратилась к тем, с кем жила на этой земле, делила хлеб и кров. Она увидела, как мимо проплывает корабль Богатства:
— Возьми меня с собой, — попросила Любовь.
Но Богатство ответило, что на его корабле слишком много золота и драгоценных вещей и для Любви там нет места.
Любовь обратилась к Гордости, но услышала в ответ, что она нарушит порядок и равновесие на корабле Гордости.
— О, Любовь, — услышала она в ответ на свою просьбу от Грусти, — мне так грустно и одиноко, что я должна оставаться одна.
А проплывающая мимо Радость так была занята радостью и весельем, что вряд ли даже услышала мольбы с берега.
— Иди сюда, я помогу тебе, — услышала вдруг отчаявшаяся Любовь. Она увидела, как к ней направляется маленькая ветхая лодочка. В ней находился древний старик. Любовь так обрадовалась, что даже забыла спросить его имя. И вот они достигли безопасного берега. Любовь сошла, а старик поплыл дальше. И только когда он уже был очень далеко, Любовь спохватилась:
— Скажи, — обратилась она к Знанию, — кто это был? Кто спас меня?
— Это было Время, — ответило Знание, которому, конечно же, полагалось всё знать.
— Почему оно помогло мне?
И Знание ответило:
— Потому что только Время знает тебе цену».*
Сказка была окончена, голос стих. И Вельскуд почувствовал себя осиротевшим и покинутым. Внезапный страх толкнулся в его сердце. Он с беспокойством окинул взглядом профиль сидевшего рядом Геранта. Неужели и он думает то же, что и эти неведомые зубоскалы-караульные, чьи шуточки он слышал ночью? Но Герант встретил его взгляд спокойно, и никаких тайных мыслей не пряталось в его молчании и карих глазах. Вельскуд едва слышно перевёл дух — нет, рядом сидел друг, верный и понимающий, способный на сочувствие и прощение, любящий и отзывчивый. И этого было более чем достаточно для того, кто искал всю свою жизнь, даже не подозревая, что ищет именно это. А шутники и сплетники пускай идут лесом!
— Завтра мы достигнем логова, — едва слышно сказал Вельскуд, судорожно вздохнул и уже громче добавил: — завтра, вероятно, будет решающий бой. Пожалуйста, не рискуй без надобности…
Герант кивнул самому себе, поскольку гвардеец снова отвернулся, тихо встал и направился к палаткам. Отойдя на некоторое расстояние, он не выдержал и оглянулся. Зрелище, представшее его глазам, исторгло из его груди тяжёлый вздох. Вельскуд лежал ничком, уткнувшись лицом в траву и закрыв голову руками. Герант постоял немного, размышляя о чём-то, и медленно пошёл в сторону от лагеря. Вскоре шорох листвы под его шагами затих.
Поздно вечером Вельскуд тихо пробрался в палатку, надеясь, что в лагере уже все утихомирились, и никто не услышит осторожных шагов. Он проскользнул мимо затухающего костра. Рядом стояли палатки, где ночевали Барнак и Терамай — там было темно и тихо, чуть дальше — высилась палатка Нарсиэль и Кассии. Там кто-то едва слышно бормотал и шевелилась какая-то тень. «Опять колдует», — усмехнулся гвардеец, пробираясь внутрь походного жилища. Внутри было темно и пахло июльским луговым разнотравьем. Обшаривая походный столик в поисках чего-нибудь, чем можно было бы осветить помещение, рука наткнулась на какую-то посудину и на пол хлынула вода. Зажжённая свеча осветила масштабы разгрома на столе: перевернутую кружку и цветы. Чертыхнувшись, Вельскуд оставил всё как есть и присел на походную кровать.
— Можно? — в палатку заглянул Терамай. Прошёл, не дожидаясь ответа, расположился рядом, помолчали. — Некоторое время назад было шумно… — полувопросительно, полуутвердительно сказал он.
Вельскуд пожал плечами.
— Послушай, Вельскуд, я тебя давно знаю, ты всегда был не сахар, но тут как-то совсем распоясался. Тебе не кажется? И чем дальше, тем хуже, причём оба: один вопит так, что запросто может обвал устроить, другой всё время молчит. И заметь: чем больше разлада между вами, тем сильнее сгущаются тучи. На карту поставлено слишком много, и внутренние раздоры ослабляют нас…
