— Что же, по-твоему, я должен делать?

— Древний дракон спрашивает совета у человеческой дочери? — в голосе Гарам сквозила неприкрытая печаль. — Я не знаю, что мне делать со своей жизнью и как выпутаться из того, куда попала не по своей воле, а ты хочешь, чтобы я подсказала выход существу куда более древнему и гораздо более могущественному, чем я.

Услышав горечь в её голосе, Герант почувствовал грусть. Огорчение — то, чего он старался никогда не доставлять никому, и тем более не мог терпеть у тех, кого он считал своими друзьями. Ему захотелось как-то объяснить свою скрытность. Не облегчить свою душу, но поведать насколько ему дороги люди, с которыми его связывали отношения. Отношения, которые он сам с надеждой называл дружескими. Герант слишком хорошо понимал Гарам. Но откровенность — это то, что всегда было ему непонятно и недоступно.

— Пребывание в человеческом теле накладывает свои особенности, в которых я не могу разобраться, — помолчав, тихо откликнулся Герант. — Мне тяжело понимать людей. То, что мне кажется само собой разумеющимся, с точки зрения того же Вельскуда — оскорбление. Я хочу понять его, но часто не могу. Чего он хочет? Ещё большей близости? Что это такое? Много лет я брожу среди людей, и всё равно они — загадка для меня. Часто мне кажется, что Вельскуд хочет дружбы, но что он понимает под этим словом? Бо́льшую откровенность? Ты говоришь об этом? Я не могу открыть ему ту часть мою, которая принадлежит дракону. На моих губах — замок. Когда я впервые обнаружил, что могу помнить о двух своих сущностях одновременно, но говорить о другой, пребывая в первой, не способен — ужас переполнил меня. Я понял это, только сблизившись с Вельскудом — до сих пор ни один человек не осмеливался назвать меня своим другом. Все они, те, с кем я пытался подружиться, пугались. И я не мог понять чего. Я не могу отвернуться от того, ради чего пришёл в этот мир и не могу рассказать об этом так, чтобы меня поняли, чтобы не испугались. Я не прошу помощи — я хочу понимания.

— Может быть, именно помощи тебе и следует попросить. Людям сильным, вроде Вельскуда, это часто льстит…

— Ты хочешь, чтобы я дёргал за ниточки? — печально спросил Герант. — Аргента мне предложила то же самое. Неужели невозможна прямая и честная дружба без копания в том, что нежелательно выставлять на свет? Ведь причины, чтобы скрывать могут быть разные, и иногда этой причиной может быть страх причинить вред.

Его попытки в откровенность не остались незамеченными, искренность — безответной.

— Знаешь, Герант, когда человек обижается на тебя из-за твоей скрытности, он в последнюю очередь думает о том, что ты его бережёшь, — в голосе Гарам едва заметно скользнули сестринские нотки. Но не Аргенту напомнили они чуткому слуху. То был тон не воительницы, готовой если потребуется схватить за шиворот и встряхнуть хорошенько. Это был сочувствующий и сострадающий голос, который мог помочь. Но не активностью и встряской, а пониманием и прощением. — Скорее всего, он подумает, что ты ему не доверяешь. Доверие — основа дружбы. Позволь Вельскуду самому справляться с тем грузом, который ты сложишь на его плечи. Ведь он сам этого хочет.

— Гарам, я боюсь потерять друга! Я впервые переживаю нечто подобное. Аргента всегда была рядом, я всегда знал и чувствовал, что она не покинет меня и придёт на помощь в любую минуту, даже если сама будет на грани. Но Аргента — моя сестра. Мы с ней одно целое. И обязанность или, если угодно, потребность помогать друг другу — это часть нашей сущности… Никто и никогда не проявлял такого желания быть со мной рядом…

— Может быть, ты просто не замечал?

— Нет, Гарам, я слишком долго хожу по земле и умею отличать нужду во мне от желания всего лишь моей помощи и поддержки.

— Теперь у тебя будет возможность увидеть и то, и другое… — Гарам осеклась и как-то виновато глянула вокруг, потеребила край покрывала. Взгляд её скользнул по лицу собеседника.

Герант нахмурился:

— Ты о чём?

— Ты был изнурён, что я могла сделать? — низко наклонив голову, едва слышно и непонятно проговорила она. — Я не знала, что можно было ещё сделать, вот и… первое, что пришло в голову…

— Гарам, — Герант осторожно коснулся её плеча, она перехватила его руку и осторожно сжала тонкими сильными пальцами. Он молча ждал объяснения, уверенный, что оно последует. За всё время знакомства он впервые видел Гарам такой неуверенной и виноватой. Когда она заговорила — голос её дрожал:

— Я установила между вами связь, — перехватив изумлённый взгляд, она пояснила: — магическую связь.

— Между кем?.. — хрипло уточнил Герант. Вопрос был нужен, поскольку воцарившаяся внезапная тишина давила на уши.

— Между тобой и… и Вельскудом, — Гарам почудилось, что в момент произнесения имени обрушились каменные своды. Она заторопилась, пытаясь сказать всё и сразу, как можно быстрее. — Я говорю, ты был изнурён, я боялась, что твоих жизненных сил просто не хватит… Теперь стоит одному из вас оказаться на грани, другой сможет поделиться с нуждающимся своей силой, — она отпустила заледеневшую вдруг руку, и Герант отвернулся.

— Эта связь, — он старался подобрать слова, — эту связь можно контролировать?

— Да. Тебе, во всяком случае. Думаю, что ты сможешь брать и отдавать по своему желанию.

— А он?

— Если научится. У него ведь нет магических способностей. Он не маг от рождения, потому чувствовать такие вещи не может. Потеря жизненных сил будет проходить без его ведома, да и взять их сам он не сможет, — последние слова Гарам произнесла совсем шепотом.

Ссутулившись, она сидела на каменном полу, маленькая и хрупкая, потерянно глядя в глаза Геранта, ожидая приговора. Он долго молчал, удручённый новостью, которую она поведала.

— А разорвать эту связь можно?.. Гарам?

Она отрицательно покачала головой:

— Во всяком случае — без последствий…

— Ты же знаешь: мы не можем использовать людей для своих целей, — голос Геранта звучал тихо, ровно и бесцветно. Всё тепло и нежность ушли из него, затерялись где-то.

— Я знаю, — торопливо проговорила Гарам. Пытаясь объяснить и оправдаться, продолжила, — я знаю, что поступила, как отец, когда он запер души своих соплеменников в Щите без их воли и желания. Несмотря на то, что цели его были благородны и он смог подарить несколько сотен лет мира этой земле — я осуждала этот поступок. Теперь я сделала что-то подобное… Но, Герант, все века, которые я прожила, не дали мне никакого ответа, когда я вопрошала и умоляла подсказать мне, как вернуть тебя в мир живых. Поэтому я и спросила, что изнурило тебя до такой степени, что свеча твоей жизни еле теплилась?

Герант медленно встал. Проверяя свою способность твёрдо стоять на ногах, потоптался немного на одном месте. Сжал и расслабил пальцы рук, несколько раз вперёд и назад наклонил голову. Кроме лёгкой слабости и резких болезненных ощущений в боку иных последствий ранения не наблюдалось. Он медленно отошел к входу в пещеру, застыл там. Через некоторое время послышался его тихий голос:

— Знаешь, когда я впервые открыл глаза и увидел этот мир в своем настоящем обличии — в первые мгновения я ничего не помнил о том, что было раньше. Всё было ново, удивительно, всё требовательно звало погрузиться в изучение. Я, пожалуй, так бы и кинулся, сломя голову, если бы не Аргента. Она проснулась раньше и, как она всегда говорила, знание о своей сущности было открыто ей сразу. Так это или нет — от неё теперь уже не добьешься правды. Однако она всегда знала, что делать — что правда, то правда. Из нас двоих она всегда имела какой-нибудь план. Я следовал за ней, помогал, в чём мог. Как оказалось, сил мне было дано много, но никаких указаний, как эту силу использовать, — он замолчал и пожал плечами, словно недоумевая, как так могло случиться, немного погодя продолжил, — Аргента во многом мощнее меня. Она прозорливей, мудрее, предусмотрительнее. Так всегда было. И до поры до времени мне нравилось быть разящим мечом. Меня это устраивало. Конечно, иногда, глядя на Аргенту, замечая, как она устала, мне хотелось снять её заботы. Позже я увидел, как тяжело приходится многим в этом мире. Пришло время — и я понял, какой груз лежит на твоих плечах, — он обернулся, окинул взглядом Гарам, сидевшую у догорающего костерка. Голос его зазвучал тише и ласковее; и прервался.