_____________________________________________________________________________

второй круг* – испытание стихиями (огонь, вода, земля).

месяц* – по славянскому календарю месяц включал в себя 40 или 41 день.

– Расскажи, друже, как мы с тобой да братьями дружинными три месяца брёвна таскали.

Зорька, поморщившись, нехотя заговорил:

– То было до войны с Аримией. Когда император Ши-цзун решился первый раз аримийско-тархтарские границы нарушить, его катайский воевода – Аким Абатурович, отец батыя нашего, – добрососедству учить отправился. А мы тогда в Византии были, арабов гнать помогали. Как управились, к аримийским границам направились, токмо посланник княжеский перехватить нас поспел да велел в Камул возвращаться. В пути мне двадцать стукнуло, а посему как токмо порог родительский переступил, отец разговоры завёл, мол, вымахали вы…

– Ага, особенно ты, – перебил Волот.

– Дескать, тесно, – улыбнулся друг, – места мало, давайте свои дома рубите. Тебе уж жениться вскоре*, а за тобой Вако с Грозданом. Куда жён приведёте?

– Меня так же из дома выгнали, – рассмеялся Казимир.

– Братья носами повели, дескать, им нескоро ещё, а я вот призадумался. Ну, стали мы с ними дом строить. Волот, конечно, помогать вызвался, аки все друзья наши дружинные. Я хотел избёнку малую, да тут батый вмешался, мол, видел сон он, как по моему терему двое его внуков бегают, да Волот тут: «Тятька никогда не ошибается, где двое, там четверо, давай сразу большой строить». Я им поверил… Потому Умила с Радмилой три месяца на охоту одни ходили… за зря.

– Отчего за зря? – возмутился Волот. – Отец не ошибался ещё ни разу, просто весной мы в Аримию ушли. Будут ещё по хоромам тем племянники мои бегать.

Зорька посмотрел на свернувшуюся возле брата Умилу и грустно вздохнул:

– Ну, не знаю, сестра твоя иначе думает.

– Ну, почему же? – промурчала омуженка. – Я в видениях тятькиных ничего несбыточного не вижу. Он всегда говорил, что ты ему, аки сын родной, стало быть, чад твоих внуками звать станет, а Волот – племянниками, раз ты ему, аки брат. Воротимся в Камул, да примешься хоромы свои заселять. Вон, Малуша, поди, укоренилась уж там за два лета. Чем тебе не жена?

____________________________________________________________________________

Тебе уж жениться вскоре* – по славянским законам мужчина мог вступить в брак лишь достигнув 21 года.

Болью отозвались слова Умилы, Баровит схватил шишку и бросил в бедро омуженки. Та ойкнула, под хохот Волота с Радмилой, устремила на него укоризненный взгляд.

– Всё, я на тебя обиду затаила, – пробурчала Умила. Отвернувшись от стрелка, укрылась покрывалом с головой.

– Ты? На меня? – опешил Баровит, и вторая шишка полетела в девушку.

Покрывало взмыло вверх, серым облаком рухнуло на хохочущую Радмилу. Жертва обстрела села рядом со смеющимся братом, прожгла Баровита взглядом.

– Хорош шишками кидаться! Чего я тебе сделала?

– Тебе по перстам перечесть? – нахмурился Зорька.

– А хватит щепти-то*? – держась за живот, выдавил хохочущий Волот.

Баровит посмотрел на друга, мысленно соглашаясь с ним, перевёл взгляд на хмурящуюся Умилу – забавная она была в таком настроении.

– Рыбу будешь? Готова уже, – вздохнув, выдал он.

– Буду, – ответила омуженка, скрестив на груди руки.

– Ладная пара, – заключила Радмила, вытирая с лица слёзы. – А рыбу потомить ещё надобно.

– Не надо, – хором осекли дружинники.

– Горячее, не сырое, – уверил Волот.

Воины ещё долго говорили, вспоминали о доме. В хорошей компании, да с вкусным ужином время летело незаметно, и первые лучи ясноокого Ярилы застали друзей врасплох. Впереди битва, к коей ещё нужно хорошо подготовиться. Что ждало их, можно было только гадать.

Треба

Солнечные плети бились в окна, пропадали в густых кронах яблонь, щекотали жёлтые головы одуванчиков. Подставляя огненные перья под тёплый взор Ярилы, важно прохаживались по дворам петухи. Покинувшие стойла лошади недовольно фырчали, предчувствуя скорую работу в поле. На лугу, поблёскивая каплями утренней росы, стелилась трава, кою с большим аппетитом щипали козы.

__________________________________________________________________

Щепти* – пальцы одной руки.

Над поселением поднимался хлопочущий глас, работа кипела и никого не обходила стороной.

На самой окраине деревни раскинулся добротный широкий дом. Сегодня он принимал особенно много гостей, как никогда. В просторной комнате, меж сдвинутых лавок сновали женщины, осматривая раненых. Жизням дружинников больше ничто не угрожало, но на восстановление требовалось немало времени. Синеглазая женщина с поддёрнутыми сединой кудрями, выбившимися из-под расшитого платка, раздавала указания своим помощницам. За её спиной стоял Волот, дожидаясь внимания знахарки. Валькирия протянула перевязанному воину кружку с отваром, тот сделал пару глотков и съёжился.

– Ты, видно, отравить меня хочешь, мать, – ухмыльнулся он.

– Нужно выпить всё, – покачала головой знахарка.

– Нету у меня сил таких, – заключил воин.

– А ну, быстро опрокинул залпом! – гаркнул Волот.

Дружинник повиновался и уже через несколько секунд, корчась и вздрагивая, протянул кружку обратно. Валькирия улыбнулась, приняв кружку, направилась к двери.

– Помог ты мне, Волот, – ухмыльнулась она, спрятав под платок непослушный локон, – страшатся они тебя.

– Правильно, я им не мамка, нянькаться не стану, – проворчал он и, помявшись, заговорил: – Валькирия Кузьминична, мы выступаем завтра…

– Уже? – перебила женщина, устремив на воина бездонные глаза. – Но вас мало… Как же?

– Не в числе сила, – улыбнулся Бер. – Я спросить хотел, вам нужно оставить кого для защиты?

– Умилу оставь, – ответила знахарка.

– Нет, сестра мне самому нужна, – помялся витязь. – У нас есть четверо ратников, их бы я мог оставить. Дружинники все в бой пойдут.

– Чего тогда спрашиваешь, коли решил уж всё? – ухмыльнулась Валькирия.

– Коли вам защита не нужна, то я ратников тоже уведу, – пояснил Бер.

Знахарка, помолчав, поставила кружку на стол. Печаль серой паутиной легла на лик знахарки, отозвавшись в сердце болью. Вздохнув, Валькирия посмотрела на витязя, подойдя ближе, прерывисто положила руку на его грудь:

– Было у меня два сына, Волот. Оба ушли на войну, оба на аримийской землице смерть сыскали. Ты напоминаешь мне о них. Очень хочу, чтобы ты невредимым воротился. Вас мало, забирай всех тех, кто меч держать способен, а о нас не беспокойся.

– Ладно, – кивнул воин и, широко улыбнувшись, добавил: – Давайте я вам хоть воды натаскаю.

– Натаскай, – улыбнулась знахарка, – у нас вода заканчивается быстро.

***

Родниковая прохлада стремительно наполняла все имеющиеся ёмкости, сильные руки переворачивали вёдра словно напёрстки. Работа близилась к концу. Накрыв бочки крышками, заперев сарай, Волот направился к калитке. Краем глаза заприметив знакомую фигурку, замер, ожидая выпорхнувшую из дома Любава. Чернявая наверняка выглядывала его в окошко, раз появилась так вовремя и приближалась столь стремительно. Улыбнувшись этой мысли, витязь заключил грациозное создание в объятия. Нежный взор дымчатых глаз заскользил по тонким чертам девичьего личика, зацепился за порозовевшие набухшие веки.

– Что стряслось, Любавушка? – спросил он, проведя по пылающим щекам огрубевшими от меча пальцами.

– Ты уходишь, – прошептала она, – потому сердце моё неспокойно.

– То не стоит слёз твоих, – серьёзно сказал Бер.

Любава молчала, страх волнами бился в груди, выплёскивал солёные капли на пушистые ресницы и рвал сердце. Не сумев совладать с ним, девушка опустила взгляд, крепче сжала руку возлюбленного. Пытаясь подавить рыдания, тихо пролепетала:

– Слышала, как матушка говорила тебе о братьях моих… не вернулись… ни один…

– Любава, мы воины, каждая битва может стать последней – такова наша судьба. Да то не значит, что я к Маре в объятия спешу, – перебил Волот, гладя волнистую смоль её волос.