– Умила, – неуверенно начала Радмила, – я так поняла, что ты Баровиту сызнова от ворот поворот дала?
– Ну, – буркнула златовласая, не открывая глаз.
– Коли не люб тебе, то, может, я его подпущу ближе?
Омуженка резко перевернулась, встав на четвереньки, в одно движение оказалась нос к носу с лучницей.
– Токмо попробуй, я тебе косы повыдёргиваю, – прошипела Демировна.
– Нет, ну что ты за баба такая? – рассмеялась Радмила, ударив подругу по плечу. – Ни себе, ни людям. Какого Лешего тогда ты его посылаешь в коий раз? Ты не думала, что он махнёт на тебя рукой да выберет другую?
– Пусть, – тихо ответила Умила, а потом, посмотрев в огненные глаза лучницы, добавила: – Токмо не тебя. Ты аки сестра мне, коли выйдешь за него, я потеряю обоих.
– Не понимаю, почему ты за него не идёшь? – нахмурилась Радмила.
Умила села напротив, шмыгнув носом, выдавила:
– Когда он первый раз замуж позвал, мы ариманов теснили. Я поначалу обрадовалась очень, да решила повременить, война ведь.
– Ну, а опосле? – не понимала Радмила.
– Опосле указом Великого князя нас сюда отправили, – вздохнула златовласая.
– Так, вас бы с Баровитом не отправили, – не видела сложностей подруга. – В Кинсайе* вас бы волхв обвенчал, да Демир Акимович в Камул* отправил.
– Ага, – грустно усмехнулась омуженка. – Ещё в Византии, тесня арабов, я поняла что такое «вовремя оказаться рядом». Опосле Аримия – два лета* страха за жизни близких. Мара ходила за каждым, да не один раз я спасала жизнь ему, тебе, брату, отцу… да друзьям нашим.
__________________________________________________________________
Кинсай*– город Великой Тархтарии.
Камул* – город Великой Тархтарии.
Лето* – год (в летоисчислении славян 9 месяцев по 40 или 41 дню).
Могла ли теперича я спокойно вернуться домой, зная, что вы здесь главы под мечи османские подставляете? Отказ отнял у меня последние силы да надежду на счастье с Баровитом… Мы витязи, Радмила, вся наша жизнь – война. От одной токмо мысли, что могу потерять кого-то из вас, моё сердце сжимается, раздаётся болью. Потому я всегда буду рядом, найду в себе силы радоваться счастью Баровита, смирюсь с тем, что по его хоромам будут бегать не мои чада. Найду продолжение в племянниках. В том будет моя отрада.
– А в старости? – робко пролепетала лучница.
– А будет ли она, старость-то эта? – ухмыльнулась Умила. – Я столько раз была одной ногой у Мары, что уж не верю в свою долгую жизнь.
Девушки затихли, погружаясь каждая в свои мысли. Деловито щебетали пташки, прячась в резной листве, изредка била хвостом рыба, разгоняя круги по водной глади. Молчание прервала дочь воеводы, хитро прищурившись, окинула собеседницу любопытным взором.
– А чего ты про Баровита спрашиваешь? Как же тот зеленоглазый красавец златовласый?
– Злат, – грустно улыбнулась Радмила, – снился мне давеча… А чего он? Ухаживал, растеребил мне душу, спутал мысли, а опосле наши дружины разошлись… Был он да нету.
– Я же видела, как вы шептались, – не унималась подруга.
– Да ну, – отмахнулась лучница, – тоже мне дружинник. Ариманов он не боится, а «иди за меня» – выше сил его стало. Стоял, мямлил, мне ждать надоело, я на коня вскочила, рукой ему махнула да за тобой ринулась.
– Вот дура, – заключила Умила и, помолчав добавила: – А Баровит люб тебе?
Радмила закрыла глаза, коснувшись подушечками пальцев висков, легонько сжала их. Тоска клокотала, бурлила в груди.
– А надобно ли оно? – глухо ответила она, поднимая взор на подругу. – Нам с тобой уж по двадцать лет – мы старые девы, Умилка. Тут нос воротить не пристало, кто замуж позовёт, за того пойду. По лесам ворога бить – поперёк горла уж. Жизни простой хочу, хочу портки стирать, кур кормить, да ляльку на руках качать.
– Да как же без любви-то? – покачала головой Умила. – Ладу не будет.
– Ладу? – ухмыльнулась лучница, приподняв бровь. – А одной быть ладно? В старости ни чад, ни внуков. Что в том ладного? А любовь, Умилка, – тяжёлый дар Богов, испытание, кое не всякий пройти способен. Я не прошла. Лето от Волота любви ждала, в дыму очей его ответы искала, да так осталась для него «подруженькой ненаглядной». Благо ариманы не дали погоревать по-девичьи о любви безответной. Войнушка все мысли мои заняла, окроме того, как бы живой в Камул воротиться, не думала ни о чём… Покамест Злат не появился. Опорой казался. Когда ариманы меня окружили, на помощь пришёл, завсегда рядом был, слова красивые говорил, пясти* гладил… а когда война кончилась, когда все домой воротиться мечтали, он на попятную пошёл.
– Никуда он не пошёл. Хороший мужик Злат, добрый. Тяжело ему было слова нужные найти. Ждать надобно было да румянцем заливаться, а ты, старая дева, на коня вскочила… дура, – фыркнула Умила, переведя взгляд на противоположный берег.
Что-то на том берегу приковало внимание омуженки, голубые глаза расширились, уголок губ хитро пополз вверх. Перевернулась на живот, Умила просунула руку под скатерть.
– Радмила, взгляни на тот берег, – тихо сказала она.
Хищный взор выхватил из-за густой поросли серый рукав кафтана и кучерявую копну смоляных волос. Лучница грациозно потянулась, вытянула стройные ноги, невзначай задрав рубаху выше колена.
– На ловца зверь бежит, – промурчала она.
Умила ловко спрятала нож в широкий рукав, поднявшись, подошла к берегу.
– Лук под скатертью, – бросила она подруге, заходя в воду. – Четырёх стрел тебе хватит?
– Хватит, – хитро улыбнулась Радмила.
Тонкие пальцы лучницы медленно развязали шнурок на рубахе, отчего полотно сползло с плеча, оголило упругую грудь, прикрыв лишь сосок. Копна чёрных волос сильнее высунулась из-за зелёных листьев. Радмила провела рукой по ключице, посмотрела на подругу – Умила нырнула в воду, значит пора. Лениво потянувшись, Радмила просунула руку под скатерть, провела подушечками пальцев по изогнутому плечу лука.
_________________________________________________________________
Пясть* – кисть.
Правая ладонь железной хваткой сжала хвостовики*, один лишь миг и первая стрела с глухим стуком вонзилась в багровую кору дерева, заставив лазутчиков покинуть убежище. Османы выбежали на поляну, кинулись к горам, где могли легко уйти от погони. Быстрые ноги волчицы ринулись следом, жажда охоты огромной силой пробудилась в ней, искрой блеснув в огненной радужке. Радмила вмиг оказалась возле моста, запрыгнула на поручень и выпустила вторую стрелу. Острый металл вонзился в ногу беглеца, сковав тело болью, не давая сделать шаг. Соратник попытался помочь раненому, но ещё одна стрела вонзилась перед ним в землю. Османец ринулся прочь, успокаивая себя мыслью, что вернётся за другом с подмогой.
Горы были уже рядом, за спиной стих стон раненого сослуживца. Неужели зоркая лучница отстала? Не останавливаясь, беглец решился обернуться. Он увидел лишь тонкую тень, что внезапно оказалась рядом, почувствовал дуновение ветра, несущее аромат цветов и пряных трав. Костяная рукоять, коснувшись виска, вызвала дикую боль, отчего мужчина пошатнулся, схватившись за голову. Следующий удар в затылок заставил угаснуть окружающий мир, увлёк османца во тьму.
Хромая, сжимая рану, лазутчик отчаянно пытался прорваться к горам, но силы оставляли его, обрекая на плен. Не желая запятнать свою воинскую честь и унизительно сдаться, тем более женщине, он выхватил сакс*, решив дать бой. Воин, замахиваясь, развернулся к лучнице; стальное жало вонзилось в его предплечье, жар парализовал руку, и тяжёлый клинок глухо ударился о землю. В тёмно-карей радужке отразился изящный женский силуэт, светлые волосы, подхваченные ветром, надулись блестящим куполом. В прыжке Радмила петлёй набросила лук на его шею, единым порывом оказавшись за спиной, упёрлась коленом между лопаток пленника, притянула к себе изогнутое древко.
– Нагляделся на мои ноги, милый? – оскалилась хищница, слушая сдавленный хрип поверженного.
