– Наверное, вы правы. К тому же, что от добродушных людей обществу гораздо больше пользы: они даже скандалы и драки оттягивают до последнего, а уж войн не развязывают никогда…

Оля ничего не ответила.

– А где вы работаете, кстати? – спросил Владимир, осторожно нарушая возникшее молчание. – Вчера Пётр Сергеевич сказал, что к лодочной станции вам не придётся идти далеко.

– Я работаю в книжном магазине Ивана Сергеевича Соловьёва, неподалёку от перекрёстка Невского и Садовой.

– Любите книги?

– И книги люблю, и вид из магазина нравится. Я вообще очень люблю наш город, – есть в нём какая-то необъяснимая магия. – Оля посмотрела в сторону, на медленно проплывавшую мимо сплошную стену старинных домов, отстроенных небедными пращурами. – Взгляните хотя бы вот на эти дома: уже которое десятилетие стоят они всё такие же – строго-почтенные, непроницаемо-важные… Но, ей-богу, непонятно, кто кого, на самом деле, рассматривает: мы – их, или дома – нас. Порой мне кажется, что город живой…

Владимир тоже посмотрел на дома, честно попытался рассмотреть в их фасадах что-то магическое и не смог, задумчиво нахмурился.

Оля глядела по сторонам, а Владимир, украдкой, на неё, бегло, но пристально. Видел тонкую прядь волос, выбившуюся из-под шляпки и спустившуюся на шею пушистым кольцом, плавно колеблющуюся на ветру; аккуратные руки, спокойно лежавшие на коленях, только тонкие пальцы едва заметно поглаживали ткань платья – наверное, в такт мыслям.

На мгновение Владимир почувствовал робость, глядя на Олю: стоит ли ему питать иллюзии насчёт неё?..

Лёгкий порыв ветра набросил на пассажиров сорванные с вёсел капли воды. Оля вздрогнула от неожиданности, с улыбкой промокнула платком попавшие на лицо капли, взглянула на Владимира, спросила, возвращаясь к разговору:

– Вы не согласны со мной?

– Согласен. Просто… просто я как-то не верю в то, что предметы обладают душой.

– Практичный человек, значит? Суровый реалист. И стихов, наверное, не терпите?

– Почему же, очень даже терплю, – улыбнулся Владимир. – Признаться, и сам баловался когда-то.

– Что вы говорите?! Как интересно! – живо повернулась к нему Оля. – Никогда бы не подумала. Прочтите что-нибудь.

– Ну, уж нет, – рассмеялся Владимир. – Мой талант не для слабонервных.

– Ничего, я выдержу, – не собиралась отступать Оля.

– Да я и не помню их уже, право! – Владимир пожалел уже о своей откровенности. – Ведь это стихи из тех, что почти каждый человек в своей жизни пишет в известном возрасте, только не каждый в этом признается.

Владимир произнёс это так, как будто свой «известный возраст» он миновал лет пятнадцать-двадцать назад.

– Юлите, сударь, – прищурилась Оля. – Ну да ладно! Главный вывод из этого: вы, всё же, не безнадёжный прагматик.

– Это радует, – снова усмехнулся Владимир. – По-моему, любая характеристика человека, начинающаяся со слова «безнадёжный», – обозначение патологии. «Безнадёжный тиран», «безнадёжный глупец», «безнадёжный романтик», «безнадёжно влюблённый»… Между ними, если вдуматься, нет большой разницы: от каждого этого словосочетания так и веет какой-то убийственной предопределённостью, завершённостью судьбы. А мне хочется верить, что наша судьба в наших руках.

– Так-так, то есть в фатум вы тоже не верите?

– Нет, не верю.

– А мой брат считает поговорку: «Чему быть – того не миновать» – кредо человека, связавшего свою жизнь с военной службой: она снимает бремя рефлексии, чем очень облегчает жизнь офицера. Разумеется, речь о войне.

– С этим спорить тяжело… Да я, в общем, никому и не навязываю своего мнения.

Оля ненадолго над чем-то задумалась, потом спросила:

– А вы совсем не помните Николая?

– Нет, к сожалению, – попытался оживить память Владимир. – Только смутные детские воспоминания. Но мне было бы очень интересно познакомиться с ним теперь.

– Надеюсь, эта возможность представится скоро. Только закончилась бы поскорее проклятая война, – добавила Оля и вновь задумчиво посмотрела в сторону.

– Не переживайте, с Николаем всё будет хорошо, – решил подбодрить её Владимир.

Оля как будто с удивлением взглянула на него.

– А я и не переживаю. Я знаю, что с ним ничего не случится. Я только за папу волнуюсь: он иногда по целым ночам не спит – всё в мыслях о Коле.

Лодка подходила к пристани на Крюковом канале неподалёку от Мариинского театра – месту смены гребцов. Матросы укладывали вёсла вдоль бортов.

– Схо́дите, господа, или желаете продолжить? – обратился к пассажирам рулевой.

Владимир вопросительно взглянул на Олю, предоставляя ей право решать.

– Давайте сойдём. Меня укачало немного, – виновато улыбнулась она. – Да и домашние дела ещё ждут.

Владимир помог Оле выйти из лодки, тут же неподалёку взял извозчика, назвал адрес Петра Сергеевича. Оказавшись совсем рядом с Олей на тесном сиденье коляски, он невольно касался её, хоть и старался предельно скромно занимать свою половину сиденья. Но странным образом скованность, возникшая в начале встречи, покинула Владимира, он даже жалел теперь, что прогулка их так скоро закончилась, и, у дома помогая Оле сойти, намеренно задерживал её руку в своей, пока она с мягкой улыбкой не освободилась.

– Спасибо вам за прогулку и за компанию, – сказала Оля, всё с той же улыбкой глядя на Владимира. – Передавайте Антону привет и благодарность за цветы.

Владимир послушно кивнул.

– Что ж, до свиданья.

– До свиданья, – Владимир продолжал стоять.

Извозчик, грузный бородатый дядька, через плечо косясь на молодых людей, устав от этой затягивающейся сцены прощания, которая поедала его рабочее время, недовольно пожевал губами и пробасил, глядя на перебираемые в руках вожжи:

– Изволите оставаться господин офицер, али как? Мне ехать пора.

– Едем-едем, – взглянул на него Владимир, сконфуженно улыбнулся Оле и вскочил в коляску, обернулся – Оля плавно махнула ему рукой на прощание.

Дома было тихо. Антон, в одиночестве, заканчивал ужин.

– Где родители? – спросил Владимир, тоже присаживаясь к столу и чувствуя, что лицо его так и тянется в улыбку помимо воли.

– Гостят у кого-то, – ответил Антон, не отрываясь от еды.

Владимир придвинул к себе чистую тарелку, положил в неё из стоявшей на столе кастрюли варёную картошку, несколько кусочков ветчины, огурец, взял из корзины хлеб. В отсутствие старших Препятиных Алевтина накрывала стол без парадной строгости и церемоний, зная, что Антона это вполне устраивает, а Владимиру и вовсе было всё равно – лишь бы еда была съедобной.

– Ну, хвались, как прошло свидание? – спросил Антон и тут же, взглянув на брата, добавил: – Хотя, можешь не говорить: тобой сейчас можно квартиру вместо лампочки освещать: сияешь весь. Надеюсь, эта окрылённость и налёт глупости на твоём лице появились после того, как вы с Олей распрощались.

Владимир проигнорировал сарказм брата, вспомнил, что хотел отчитать его.

– Вообще-то, я хотел сказать тебе, что поступать так, как поступил ты – нехорошо.

– В противном случае, Володя, ты до конца войны ничего не предпринял бы, – Антон встал и отнёс свою тарелку на кухню, а когда вернулся, продолжил: – Так что поступил я очень даже правильно. Хоть ты, вероятно, и держал себя сегодня не самым лучшим образом: предполагаю, истуканом этаким, суетно думающим, что сказать и куда ступить, но это – ничего. Позже ты мне ещё «спасибо» скажешь.

Владимир нахмурился – его задевала проницательность брата, – но промолчал, вспомнив себя недавнего, как бы глядя со стороны, вынужденный согласиться с Антоном.

– Но Ольга – девушка очень неглупая, как мне видится, – продолжал Антон, отойдя от стола и устраиваясь в углу на старой софе с газетой, – думаю, не будет строга в оценках. И вообще, я тебе так скажу: коли суждено вашей встрече во что-то большее вылиться, то ускорение этого процесса с моей стороны на результат никакого существенного влияния не окажет. Только «суждено» не в каком-то там метафизическом смысле – ты же знаешь, я в эти глупости не верю – а в житейском…