– Может быть, родители дома?

– Нет-с, к сожалению… Желаете обождать Антона Алексеевича? – великодушно предложил Дмитрий Евсеевич, скользнув взглядом по Николаю и полагаясь на свой жизненный опыт: Николай внушал ему доверие, к тому же, – офицер… – Проходите…

– Спасибо, но так можно и до вечера просидеть, я лучше пойду. Жаль, конечно…

– Передать что-нибудь Антону Алексеевичу?

– Привет от Николая Листатникова, – улыбнулся Николай.

– Будет исполнено.

– Благодарю.

Николай отправился домой.

Ни Оли, ни отца дома не было. Послонявшись без дела по комнатам, Николай выбрал в шкафу кабинета Петра Сергеевича книгу и прилёг на диван. Но чтение не давалось – мысли возвращались к съезду. Николай закрыл книгу, не вставая с дивана, потянувшись, положил её на журнальный столик, мрачно начал думать о том, к чему может привести наступивший теперь в армии бардак.

Незаметно для себя он уснул, а проснулся от настойчивой трели дверного звонка. Ещё протирая спросонья глаза, едва он только приоткрыл дверь, как услышал радостный вопль Антона, тотчас ворвавшегося в прихожую:

– Колька! Чёрт тебя раздери! – Антон тряс друга. – Здравствуй!

– Привет! Привет! – радостный и растерянный от неожиданности, Николай обнял Антона, чуть ссутулившись над ним, как будто прикрывал его от чего-то или кого-то своим долговязым, худощавым телом.

– Я, как только узнал, что ты к нам заходил, – пулей сюда, – смеясь, выпалил Антон.

Друзья несколько секунд с улыбкой молча смотрели друг на друга.

– Ну, рассказывай: как ты, что ты? – снова хлопнул по плечу Николая Антон.

– Нормально… Вот, в командировку прибыл… – улыбался Николай.

– Нет! Подожди, ничего не рассказывай! – перебил Антон. – Собирайся, едем в ресторан!

Николай слегка замялся.

– Может, дома посидим… Отвык я, знаешь, от светских дел этих…

– Никаких «дома»! Столько времени не виделись! И пусть чёртов свет знает своих героев в лицо, пусть посмотрят на настоящего офицера. Одевайся!

– Ладно, ладно, – смеясь, сдался Николай.

Он надел френч, написал Оле с отцом записку о том, что ушёл с Антоном, предупредил, чтобы не ждали его к ужину.

Антон предусмотрительно не отпустил извозчика и теперь, щедро добавив сверху оплаты «на сугрев», потребовал не жалеть коней.

Швейцар ресторана, очевидно, знавший Антона, вежливо поклонился гостям, услужливо открыл перед ними дверь, из проёма которой друзей обдало волной музыки, смеха, запахами еды.

Войдя внутрь, Антон с порога кому-то помахал, кому-то кивнул, подоспевшему официанту дал короткое распоряжение сделать всё по высшему разряду и, придержав за локоть, предупредил:

– Да смотри: без ваших махинаций со спиртным. Настоящее подавай, понял!

– Обижаете, Антон Алексеевич!

– Вас обидишь, как же! – усмехнулся Антон.

«Высший разряд» включал и посадку гостей за укромный, уютно, за небольшой оранжереей расположенный столик, который скоро начал заполняться закусками; появилось шампанское, коньяк.

– Ну, приступим! – взялся за бутылку Антон.

Николай с интересом рассматривал собравшуюся публику. Среди расфранченных мужчин и их искушённых спутниц ему было не по себе, точно он случайно оказался на чужом празднике. Но несколько выпитых рюмок коньяка сделали своё дело: сняли напряжённость. Оглядевшись ещё раз, Николай заметил трёх офицеров. Они отдыхали одной компанией и, в отличие от него, нисколько не смущались: шумно поднимали тосты, развлекали сидевших с ними благосклонно хохотавших дам. Дамы, судя по всему, были не самой высокой морали.

– А я смотрю, ты уже в новой жизни пообвыкся, – с улыбкой взглянул Николай на Антона, с первых минут отметив его свойское поведение в ресторане и фамильярное обращение с некоторыми из его знакомых, которых они здесь встретили. – Я ведь о том, что ты из армии ушёл, узнал только из письма отца. Очень удивлён был. Я, признаться, ещё в училище, на тебя глядя, думал: Антон определённо генералом будет, задатки есть.

– Интересно! Чего же это ты мне об этом никогда не говорил?

– Чтобы не зазнавался, – усмехнулся Николай.

– Понятно. Проявлял заботу о моей нравственной составляющей, значит.

– Вроде того.

– Ничего, главное, что я в душе генерал, – хохотнул Антон, снова наполнил рюмки. – Участвую в битве за капитал. А насчёт новой жизни, ты прав – пообвыкся. Дело нехитрое… Да и – хочешь не хочешь – надо ведь приспосабливаться к иным условиям существования. Ты-то как? Как революцию встретили у вас?

– А-а-а… – махнул рукой Николай. – Ну её к чёрту! Не спрашивай.

– Ответ ясен, – улыбнулся Антон, протянул рюмку. Они снова выпили. – А здесь, как видишь, все вполне довольны.

– Вижу… И мне это не понятно, если честно. Знаешь, я в Петроград как в другую страну приехал: здесь, как будто даже не знают о том, что война идёт. Царя предали… армию тоже… и радуются. Даже передать не могу, насколько отвратительно мне это видеть…

– Ну, почему же предали? – рассудительно заметил Антон. – Они так не думают, потому и радуются.

– Только не говори, что и ты рад, а то я уйду, – не то в шутку, не то всерьёз предупредил Николай.

Но Антон смотрел на друга серьёзно.

– Я, Коля, хоть и в монаршем духе воспитан, скажу тебе так: не «тянул» возок Николай… Не его это стезя. Мягкий он для политики оказался, а в этом деле скидок не делают… Он, поговаривали, время своё распределял чаще в пользу семьи, нежели служебных обязанностей. И, само по себе, это, наверное, не плохо и даже правильно – для отца и мужа, – но не для человека, облечённого властью – такова суровая действительность. Знаешь, я убеждён, что революцию даже в ту злосчастную ночь можно было придушить жёсткой рукой, силой нескольких верных полков, снятых с фронта, а не расхлястанных здесь, в столице, будь Николай лично в Петрограде. Но он ведь из Ставки сначала в Царское село помчался. А почему?… Да потому что семья его там была – за них боялся. Семью уберёг, а власть потерял. А император должен приоритеты в обратном порядке расставлять. Жестоко, знаю, но по-другому не бывает… Так что, если хочешь знать моё мнение, всё произошло вполне закономерно.

– Что же, теперь, что ли, лучше стало? – глухо спросил Николай.

– Время покажет… Давай не будем об этом больше, – не дожидаясь обострения разговора, закрыл тему Антон, – не для того мы, в конце концов, встретились. Чёрт меня дёрнул спросить.

Он снова наполнил рюмки, с радостной улыбкой посмотрел на Николая.

– Расскажи, друг любезный, лучше, как у тебя дела, почему до сих пор не в академии?

– Не направляют…

– Не направляют, – поддразнивающее повторил Антон. – Зная тебя, это означает: кому-то не угодил. Верно?

– А я – не гарсон, чтобы угождать, – сверкнул глазами Николай, сразу попавшийся на удочку Антона.

Антон рассмеялся.

– Ох, Колька! Чудной ты человек, честное слово. Вот за твоё прямодушие и люблю тебя.

– Ты и сам тем же недугом страдаешь, – нахохлившись, ответил Николай.

– Возможно. Только у меня это, скорее, по глупости, а ты… ты всегда был идеалистом, этаким праведником в миру, а в армии праведникам тяжело приходится, тебе ли этого не знать. Ты этот урок ещё в училище запомнить должен был крепко, когда тебя наш начальник курса возненавидел, за твой всегда презренный взгляд с укором его глупости, мол, я-то сделаю, как вы велите, но это не отменяет того, что вы – болван, господин капитан.

Николай улыбнулся. Пожалуй, Антон был прав: он всегда непросто сходился с людьми, и препятствием тому действительно была его не декларируемая, но всегда и всеми ясно чувствуемая моральная требовательность и к себе и окружающим.

После выпуска из училища, в войсках, офицеры-сослуживцы довольно скоро начали его сторониться: разврату не предаётся, водку пьёт, – как будто одолжение делает, по службе – отличник. Вроде бы и не враг им, и не выслуживается, а чувствуется холодность, дистанция, никого к себе не подпускает, и сам в друзья не лезет.