В полумраке комнаты очертания предметов казались незнакомыми, неродными, только старинные напольные часы в углу, щёлкая, по-прежнему безразлично отсчитывали секунды земного бытия. Как ненавидел Николай эти часы в детстве во время дополнительных занятий по математике, которую он стал штудировать усиленно, когда решил поступать в училище, – знал, что точные науки – его слабое место. Поминутно украдкой глядел он на часы через плечо нанятого отцом учителя и всерьёз думал, что они каким-то образом замедляют свой ход на время занятий. Николай улыбнулся этим воспоминаниям.

Уже через несколько минут, убаюканный ходом часов, расслабленный коньяком, он начал проваливаться в тёмную бездну сна, плавно, будто на волнах покачиваясь, неотвратимо, с удовольствием сознавая, что падению этому совсем не нужно сопротивляться, но сквозь почти одолевшую его дрёму, всё же, услышал, как приоткрылась дверь и голос Петра Сергеевича:

– Коля, не спишь?

– Нет, папа.

– Я подумал, было бы хорошо, если бы у тебя нашлось время навестить Антона. Думаю, он очень обрадуется, – сказал профессор.

– Ты прав… надо бы… – сонно, из последних сил пролепетал Николай.

***

Проснувшись утром, Николай привёл себя в порядок, вместе с Олей и отцом позавтракал, оделся и отправился в Таврический дворец, где должно было состояться первое заседание съезда, захватив узел со своими грязными вещами, – прислуги Листатниковы никогда не держали, благо, прачечная рядом, через два дома.

Перед дворцом и на его крыльце уже стояла разномастная толпа военных, среди них – несколько мужчин в штатском. Чуть поодаль, с винтовками, отдельной группой стояли солдаты, назначенные, видимо, для наблюдения за «контрреволюцией».

То тут, то там над головами людей вился сизый сигаретный дымок.

Николай приблизился к толпе, на ходу вынимая из кармана мандат делегата. Скользнув взглядом по лицам собравшихся военных, он не обнаружил среди них знакомых и решил заранее пробираться к входу в здание, чтобы потом не участвовать в давке.

Предъявив свой мандат дюжему матросу-часовому, поглядывавшему на собравшихся с нескрываемым неудовольствием, Николай вошёл внутрь. Взглянув на стены холла, увешанные красными знамёнами и лозунгами, которые он не посчитал нужным читать, он встал в стороне. Спустя четверть часа, делегатов начали пропускать в зал заседаний.

Множество голосов, звуки подвигаемых стульев заполнили помещение. Разнообразные звуки эти подчеркивали великолепную акустику зала, созданного много лет назад по велению князя Таврического с целью ублажения своих гостей концертами и театральными постановками. Иные арии пелись здесь теперь…

Зал был заполнен офицерами битком. Николай попытался навскидку подсчитать количество присутствующих людей, но сделать это было непросто: помимо сидящих в рядах, слушатели стояли вдоль стен и в проходах. Были они совершенно различных возрастов и рангов, от безусых прапорщиков и мичманов до суровых генералов, которые нынче не вызывали ни малейшего стремления благоговейно вытягиваться перед ними, а напротив, сами выглядели потерянными. Впрочем, лица всех собравшихся имели одинаково тревожный, настороженный вид. Однако Николай насчитал, всё же, не меньше семисот человек вместе с солдатами-наблюдателями, занявшими места в ложах.

В ожидании открытия заседания офицеры начинали тихо переговариваться, и через несколько минут зал зазвучал ровным гулом, будто улей.

Вскоре этот гул разрезал тонкий, звонкий голос секретаря заседания. Николай, пока не услыхал его голоса, даже не заметил, как он оказался у трибуны, маленький, юркий в движениях человек.

– Слово для выступления предоставляется члену Временного правительства, Лаврентьеву Аркадию Борисовичу, – известил секретарь.

Внимание собравшихся обратилось к направлявшемуся к трибуне высокому плотному мужчине, на жилетке которого ярко блестела золотая цепочка часов. Он продвигался к трибуне, задумчиво оглаживая свою густую русую бороду. Гомон, по мере его приближения к трибуне, стихал.

Два раза кашлянув и дождавшись тишины в зале, мужчина повёл свою речь:

– Здравствуйте, дорогие друзья! Господа, сегодня я имею честь открыть этот съезд! Мы собрались здесь, как истинные патриоты, верные сыны своего Отечества, желающие ему только лучшей доли… Так давайте же совместными усилиями примем верные решения, направленные на его спасение…

После Лаврентьева выступили представители Англии и Франции, служащие своих посольств. Уже в приветственном слове, опасаясь, что позднее возможности может и не представиться, они, несколько завуалировано, дали понять главное: развлекайтесь, дорогие, чем и как хотите, – революциями, дебатами или ещё чем, только обеспечьте своё участие в войне до полного её завершения.

– Первое заседание Всероссийского съезда офицерских депутатов, военных врачей и чиновников объявляется открытым! – снова пропел секретарь. – Повестка заседания:

1. Отношение к Временному правительству и к Совету.

2. О войне.

3. Об Учредительном собрании.

4. Рабочий вопрос.

5. Земельный вопрос.

6. Реорганизация армии на демократических началах.

Когда дело дошло до вопроса, являвшегося, по сути, для прибывших фронтовых офицеров главным, но который, тем не менее, был вынесен в конец повестки, время было уже вечернее, и собрание порядком всех утомило, и Николая в том числе.

Наконец, перешли к делу. Наболевшие вопросы военными ставились прямо.

– Господа, необходимо отменить Приказ №1 и вернуть трибуналы!

– Строжайше запретить политическую агитацию в войсках!

– Вернуть смертную казнь!

– Вернуть казнь! Хотя бы в пределах фронтов!

Представители правительства в ответ на это убеждали, что всё происходящее в армии извращение вековых канонов военной службы необходимо и полезно. На деле же, опасаясь волны недовольства, они просто не могли отказать Петросовету в принятии Приказа №1, безусловно понимая всю пагубность таких решений.

После того, как своё мнение по этому вопросу высказал некий штабс-капитан, оказавшийся заместителем председателя заседания: «Издание Приказа №1 диктовалось исторической необходимостью: солдат был подавлен и настоятельно нужно было освободить его…», начались оживлённые споры.

Гвалт и беспорядочные выкрики приходилось прерывать стуком молотка, как на судебном заседании. Строгая сдержанность и дисциплина, присущие военным собраниям, ещё напоминавшие о себе в начале встречи, исчезли, и всё явственнее собрание делилось на два лагеря: офицеров политиканствующих, тыловых – их было явное большинство, – и офицеров фронтовых.

Для офицеров второй группы, искренне желавших вернуть в войска хотя бы какой-то порядок, бесполезность происходившего мероприятия сделалась очевидной, а представители различных партий, присутствовавшие на заседании и говорившие высокопарно и многословно, обнаружили теперь свои истинные намерения: каждая политическая сила пыталась завладеть расположением военных.

К концу первого дня заседания, ни к какому ясному заключению собрание не пришло, выводов не последовало. Фронтовики выходили из дворца с чувством смятения и злости, по военной привычке матерно ругаясь.

***

На второй день заседания съезда людей в зале было заметно меньше. Второе заседание по своей сути повторяло первое, и уже к середине дня Николай решил уйти: глупость происходящего злила, а результат съезда, недавно ещё вселявшего хоть какую-то надежду на лучшее, теперь для него был ясен: офицеры никогда уже не получат прежней власти, и его голос здесь ничего не решит.

Выйдя на улицу, Николай задержался на крыльце, нервно покусывая губы от раздражения.

Спускаясь по ступенькам, он вспомнил вдруг совет отца и решил навестить Антона.

Дверь ему открыл Дмитрий Евсеевич. Николая он видел впервые, был с ним по-профессиональному холодно вежлив, сообщил, что Антона дома нет, а где он находится – неизвестно.