Когда в августе мне случается отдыхать на Южном берегу Крыма, признаться, я бываю не очень доволен. В это время особенно теплое и спокойное море, появляются фрукты. Можно хорошо покупаться, полежать на горячем песке, поесть виноград. Одна беда — в августе на Южном берегу полуострова почти нет никакой охоты. Местной дичи здесь очень мало, а массовый пролет с Севера еще не начался.

Иной раз спозаранку встаю я с постели, выхожу на холмы за город и, усевшись, терпеливо ожидаю рассвет. И, как правило, не найдя ни одной дичины, не спеша спускаюсь с холмов к берегу моря, покупаюсь немного и возвращаюсь домой. На пыльной дороге попадутся серенькие птички — хохлатые жаворонки, сорокопута-жулана увидишь на сухой вершине кустарника, да где-то в стороне цикнет синица.

Как-то в двадцатых числах августа в Алуште, где я отдыхал, выдался особенно жаркий день и необычайно душная ночь. После купания в море с вечера я крепко уснул, но вскоре проснулся от духоты да так и не мог сомкнуть глаз. Поднявшись с постели, я вышел на воздух. Стояла тихая и яркая ночь. Мириады звезд мерцали на небе, да из садов доносился несмолкаемый гомон ночных насекомых. Спать не хотелось. «Но чем бы заняться?» — думал я, доставая из кармана часы и пытаясь в сумраке рассмотреть стрелки. Скоро пять, до рассвета не особенно долго. Я вздохнул свободнее. Но странным показалось мне, как быстро прошла эта душная крымская ночь. Не пойти ли на холмы, к Старой бойне? Вдруг, на мое счастье, встретятся перепелки. Недолго думая, я переоделся в костюм, в котором обычно ходил на охоту, взял ружье и патроны и, миновав городок, стал медленно подниматься по склону.

Вот и вершина одного из широких холмов. Мелкий кустарник и колючая сухая трава покрывают твердую, каменистую почву. Выбрав удобное место, я сел на полянке и стал ждать рассвета. Снизу едва доносился невнятный шум морского прибоя. Волны чуть вздымались на морской глади и сонно рассыпались, набегая на берег. Кажется, без конца можно смотреть на эту картину, слушать ночные звуки. И на этот раз, право, не знаю, сколько времени я просидел таким образом.

Но почему так долго не рассветает? Неужели в темноте я перепутал на часах стрелки?

Вдруг над головой крикнула птица. Этот хорошо знакомый мне крик, безусловно, принадлежал пролетающей перепелке. Потом где-то поблизости с той же полянки взлетела другая птица. С характерным шумом крыльев она поднялась на воздух и, повторяя свое «чак-чак-чак», быстро пронеслась совсем близко мимо меня к морю. Значит, есть пролетные перепелки. «Вот удача! — торжествовал я. — Скоро рассвет, будет охота», В этот момент низко над головой со свистом и кряканьем пролетела утиная стая, затем в небе крикнула ночная цапля и в довершение всего засвистели крупные кулики-кроншнепы. Вероятно, свыше десятка птиц, долетев до морского берега, стали описывать большие круги в поисках места для отдыха. И безмятежная ночь сразу наполнилась их печальными, чудными голосами.

Еще долго я сидел на вершине холма над морем, вслушивался в ночные крики летевших к югу пернатых и с нетерпением ждал солнца. Впервые я был свидетелем большого ночного пролета птиц на Южном берегу Крыма и был уверен, что утром здесь, на холмах, будет Неплохая охота. Но надежды мои не оправдались.

Рассвело. Взошло солнце. Держа ружье наготове, я стал обходить полянки, заросшие колючкой лощинки, мелкий дубовый кустарник. Но ни перепелов, ни другой дичи не было видно. Часа полтора, не доверяя своим глазам, бродил я с ружьем по пологим холмам, тщательно топтал кустарники в надежде найти хоть что-нибудь интересное. И представьте себе — без результата!

Когда солнце поднялось высоко и я обычным путем возвращался домой, на пыльной дороге вновь встретил тех же хохлатых жаворонков и сорокопутов-жуланов, неподвижно сидевших на сухих верхушках колючих кустарников.

Беспокойны ребячьи руки. Дома я точно установил, что, добравшись до карманных часов, они перевели стрелки и я вышел из дому не в обычное время, а еще с вечера и просидел в ожидании рассвета большую часть ночи.

Бедны кормами выжженные солнцем холмы Южного побережья Крыма. Пролетные птицы не задерживаются здесь при безветренной и ясной погоде. Они делают вынужденные остановки лишь в тех случаях, когда шумит беспокойное море, когда сильный ветер мешает пернатым странникам пересекать широкий морской простор.

Однажды в солнечный ноябрьский день, возвратившись с охоты, я застал Михаила за делом. Засучив до локтей рукава и вооружившись большим ножом, он сосредоточенно снимал шкуру с крупного барсука.

— Эх, Михаил, Михаил! — покачал я головой. — Опять ты полезного зверя зря погубил.

— Как это зря? — выпрямился и покраснел Михаил. — Вот ты зря всяких птиц стреляешь, которых и не едят вовсе, а я зря ничего не гублю! — вспылил он.

— А все-таки зря убил, — продолжал я. — Ведь барсучьей шкуре цена маленькая. Она уже из моды вышла, колючие воротники даже самые отчаянные модницы носить перестали, а ты продолжаешь уничтожать такого полезного зверя.

— Ничего ты понять не хочешь, — отмахнулся от меня Михаил с досадой и опять взялся за работу. — Шкуре, это верно, цена грош, — после долгой паузы, видимо несколько успокоившись, продолжал он. — Зато сало, то есть жир барсучий, почитай, лучше медвежьего, а ты все «зря» да «зря», — вновь горячась, передразнил он меня. — Знаешь ли ты, что жир барсука от всяких болезней помогает? Живот у человека больной — барсучий жир пьет, чахоткой заболеет — опять жир пьет, ногу кто косой порежет — перво-наперво жиром заливает. Вот тебе и зря! Недаром в любой аптеке жир принимают, сколько хочешь возьмут и дорого заплатят. А вот отнеси своих птиц — тебя туда с ними не пустят. И сапоги мазать — лучше не надо, — несколько помолчав, продолжал Михаил. — Как жиром их пропитаешь, они мягкие станут и воду не пропускают.

Этот разговор происходил в деревеньке горной Армении, во дворе моего давнишнего приятеля, старого охотника Михаила Ивановича Чичова. Этой осенью я прожил у Михаила около месяца. Работа моя подходила к концу, пора было подумать о возвращении в Москву. Чтобы закончить исследования, оставалось сходить в соседнее ущелье Понзор, где в изобилии водились закавказские белки. Мы с Михаилом собирались туда со дня на день, но эта экскурсия все откладывалась.

— Ну что же, Евгений, завтра в Понзор пойдем что ли? — наконец как-то за ужином спросил меня Михаил. — Денька два по лесу побродим и назад вернемся, а потом ты и в Москву поедешь.

Закончив ужин, мы уселись набивать патроны. Копаясь в сундуке с боеприпасами в поисках куда-то запропастившейся коробки с порохом, Михаил случайно наткнулся на пузырек с желтоватой жидкостью.

— Возьми-ка, — подал он его мне. — Это барсучий жир. Я его давно для тебя берегу, а вот отдать забываю. Если чем заболеешь, попьешь его — вспомни мое слово, добром старика помянешь.

Я взял бутылочку. На что она мне? Чувствовал я себя превосходно, да и в будущем болеть не хотел. Ну зачем мне эта бутылочка с барсучим жиром? Но и старика обижать не хотелось, и я решил использовать жир для другой цели. Густо смазал им свои охотничьи сапоги, а остатком пропитал кожаную сумочку, в которой носил инструменты для препарирования шкурок с добытых птиц: ножницы, пинцет и скальпель.

На другой день мы с Михаилом отправились в ущелье Понзор и провели там более суток. К вечеру третьего дня, когда солнце стало склоняться к западу, бросая длинные тени, мы с Михаилом решили кратчайшим путем направиться в Воскресеновку. Для этого нужно было подняться высоко в гору, перевалить через хребет, где в это время местами уже лежал снег, и спуститься в соседнюю долину. Усталые после долгой горной охоты, мы часто останавливались, отдыхали. Наконец пересекли широколистные леса и достигли березняков в субальпийской зоне.

До перевала уже близко. Едва переводя дух, смотрю на вершины противоположной горной цепи. Еще полчаса трудного подъема, а дальше легкий спуск по тропинке до самой деревни. «Трудная дорога почти вся позади», — думаю я. Окидываю взором ущелье — там, внизу, море желтой и багровой осенней листвы крупного широколиственного леса. Вдруг целая стая кавказских тетеревов с шумом и свистом вырывается из соседних зарослей шиповника и летит в сторону. Почти одновременно звучат два частых выстрела, и черный петушок, неуверенно ковыльнув в воздухе, падает на землю. Птица убита замечательно чисто — нигде ни кровинки, и я решаю, не откладывая, снять с нее шкуру, удобно усевшись на крутом склоне у большого плоского камня, достаю сумочку с инструментами и не спеша снимаю шкурку с птицы.