— Ну как охота сегодня? — спросил за обедом хозяин.

— Просто никак, ничего не добыл и не стрелял даже, — едва скрывая досаду, ответил я. — Всю вашу, как ее… Кузнецовскую сопку излазил. Все гонялся за какими-то дурацкими птицами, да так и не сумел добыть ни одного экземпляра.

— Какие же это птицы?

— Не знаю какие, увидеть не удалось. Слышал издали пение — свист, тягучий такой. Да его от вашего дома слышно. Только от речки в сторону отойти нужно, а то вода сильно шумит, слушать мешает.

— А, знаю, верно, свистят, — кивнул головой Василий Ульянович. — На этой сопке их действительно много живет. Как они называются, я, право, не знаю. Ведь на маленьких птичек у нас, охотников, нет названий — ни к чему они нам. А видеть их приходилось. Средняя птичка, однако крупнее воробья, раза в два больше его. Грудь и брюхо, как кирпич, цвета такого, а голова и спина синие.

— Значит, кирпичного цвета и синего… Интересно, какая же птица может быть так окрашена? — перебрал я в памяти местных пернатых, но так и не пришел тогда ни к какому определенному выводу. Много яркоокрашенных птичек обитало в роскошной смешанной тайге этой части Приморья, и какую из них видел хозяин, я так и не смог догадаться.

— А вы не обратили внимания, где и в какие часы эти птицы поют особенно часто? — спросил я.

— Поют на всех сопках; а вот в какие часы, точно не знаю. Думается, как и другие птицы; ранним утром поют особенно хорошо. Когда ночуешь в тайге, утром, на рассвете, от птичьего писка и пения просыпаешься. И рябчик тянет, высвистывает свою песенку, и кукушка кричит, и множество всяких пичуг щебечет, и каждая на свой лад — настоящий концерт в лесу. А как взойдет солнце, роса заблестит на траве, стихнут немного птицы. Не то что меньше их станет, а поют они не с таким азартом. И чем выше поднимается солнце над лесом, тем реже подают голос, и к полудню, когда станет жарко, смолкнут совсем. И в тайге станет тихо… А к вечеру, едва солнце спустится к лесу, опять петь начнут — только меньше поют и не все сразу.

— Пожалуй, я пойду завтра под вечер и на целую ночь. До тех пор буду ходить по сопкам, пока не добуду эту незнакомую птицу, благо сейчас еще ночью прохладно, комаров мало и в лесу, если устанешь, посидеть можно.

— Конечно, на ночь самое лучшее. Вы только идите нашей долиной вверх по ручью. Слева будут сопки со старым кедрачом, а справа — с высоким тонким осинником. Из долины выслушать легче, где поют птицы. А когда услышите — тогда прямо к месту и поднимитесь.

Так я и поступил. Под вечер на другой день, когда солнце низко спустилось над лесом, я пошел вверх по ручью и спустя полчаса был на месте. Усевшись на широкий пень и поставив Рядом с собой ружье, я стал слушать, где поют птицы.

Кругом в этот тихий вечер было как-то особенно хорошо. Вырубленная долина заросла молодой березкой и ивой; лишь Местами уцелели старые ели и кедры. К западу от меня поднималась сопка, сплошь покрытая густым и высоким кедровником. В стороне пенился и журчал ручей. Но птиц было мало.

Где-то высоко в небе пронзительно кричали стрижи, да порой с песней в воздух поднимался зеленый конек и вновь садился на верхушку березки. Прошло мимо стадо. Щелкал длинный бич пастуха, звенели колокольцы. Потом стихли и эти звуки. За зубчатой стеной леса скрылось солнце, надвигались сумерки.

«Джиу-джи, джиу-джи!» — вдруг услышал я знакомый крик птицы. Это куковала ширококрылая кукушка. Странная, интересная птица. Благодаря своей исключительной осторожности она редко попадает в коллекции. И невольно, приготовив ружье, я стал подходить к группе кедров, откуда доносились жужжащие звуки.

Усядется ширококрылая кукушка на сухую вершину старого высокого дерева, и до наступления полной темноты разносится по молчаливой тайге ее странное кукование.

«Джиу-джи!» — негромко и вкрадчиво прокричит птица. «Джиу-джи!» — уже громче крикнет она вторично. «Джиу-джи!.. «— неистовым голосом заорет на весь лес и вдруг затихнет, чутко вслушиваясь в сумеречные звуки и, вероятно, ожидая, когда на ее кукование подлетит, наконец, самка. Необыкновенно трудна охота за этой таежной птицей: во всех направлениях на вашем пути лежат упавшие старые кедры, скользким мохом покрыты скалы — труднопроходимая тайга.

Долго стоял я на вырубке в надежде услышать минорный свист незнакомца, но бесполезно. Вообще птичьего пения почти не было слышно. Стемнело. Множество звезд загорелось на небе, стих ветерок. Только в стороне журчал неугомонный ручей, время от времени подавала голос ширококрылая кукушка, да где-то далеко вверх по долине кричала крупная сова — длиннохвостная неясыть.

Оставаться в потемневшей долине не было смысла. Я вышел на знакомую тропку и не спеша, с пустыми руками, возвращался домой. Не подумайте только, что я потерял надежду разгадать загадку. Напротив, был глубоко уверен, что вскоре достигну намеченной цели.

Утром на другой день я опять отправился на знакомую сопку и вновь безуспешно пробродил на ней до самого вечера. И вдруг, когда в лесу потемнело, я услышал совсем незнакомое пение; оно меня поразило. «Кто же это поет? Какая еще новая, неизвестная птица?» — ломал я голову. И чем темнее становилось в лесу, тем отчетливее и громче лились чудные звуки. Стараясь не зацепить кустика, не произвести в сонном лесу ни единого лишнего шороха, я стал медленно идти на голос.

Вот среди молодых стройных осин высоко поднимается к небу отживающая свой долгий век корявая лиственница. Ее вершина расползлась в стороны, многие ветви засохли. Отсюда и доносилось незнакомое пение. Еще несколько минут напряженного внимания — и на светлом фоне вечерней зари замечаю силуэт незнакомки. Птица не остается долго на одном месте: то и дело соскальзывает с ветви и, медленно взмахивая крыльями, как бы плавает над деревом в воздухе, и вновь на короткое время садится на его вершину. И во время ее полета чутко дремлющий лес наполняется странными звуками: они сливаются в необычную и прекрасную песнь. К сожалению, у меня не хватает ни слов, ни умения, чтобы рассказать другим, чем именно замечательна и красива была эта песня. Но когда я слушал ее, она поражала оригинальностью звуков и производила чарующее впечатление.

В далеком детстве я был также поражен, когда в один из новогодних дней десяток разноцветных бенгальских огней неожиданно осветил нарядную елку в темной комнате. И сейчас я неподвижно стоял в полумраке молодого осинника, смотрел на вершину старой лиственницы, стараясь уловить и запомнить сложные переливы, и сравнивал их с пением других знакомых мне птиц. Но песня изобиловала неожиданными вариантами и отличалась от всего, что я слышал в прошлом. Отличалась так же, как среднерусский пейзаж, нарисованный русским художником, отличается от своеобразной японской живописи.

Низко над моей головой, циркая и хоркая, пролетел вальдшнеп. До страсти я люблю вальдшнепиную тягу. Однако на этот раз я почти не обратил на него внимания. Меня интересовали только незнакомое пение и птица, которая продолжала оставаться для меня загадкой. И вот в тишине грянул безжалостный выстрел. Он прокатился по лесу и откликнулся эхом в далеких сопках. С помощью карманного фонаря, ползая на четвереньках, я отыскал среди прошлогодней листвы небольшую птичку. Она отличалась яркой и в то же время аляповатой, грубой окраской. Ее грудь и брюшко покрывало кирпично-красное оперение, верхняя часть головы и затылок блестели голубым цветом.

Я узнал в ней незнакомку, которую так верно описал мой хозяин-охотник. Вероятно, настоящую песню этой замечательной птицы удается слышать не в дневное время, а с наступлением в лесу сумерек и темноты. Называется она лесной каменный дрозд. Экземпляр лесного дрозда, добытый в сопках реки Гуры, и сейчас хранится в моей коллекции.