Наконец-то выкрав папку и вытерев по всей комнате пыль – все эти полочки с псевдомедицинскими книжками и разнокалиберных фарфоровых гадов, все вазочки и шкатулки, – я прихожу на кухню. На столе, как была в коробке, проклятая черешня. Надо ее съесть уже или выкинуть, а то подгниет, и мошки полетят. Тянусь к коробке, свекровь придерживает мою руку.

– Лена, оставьте Ванечке! Он в понедельник приедет и поест, ему витамины нужны!

– Да не при… – начинает Андрей с досадой и осекается.

– Не долежит она до понедельника! – звонко перебиваю я и хватаю коробку. Вываливаю ягоды в дуршлаг (только сейчас вспоминая, что они вроде как мытые) и сую под тугую струю воды. – Вы ешьте, Вера Николаевна, ешьте. Купим мы ему еще витаминов!

– Ну, разве немножко… – мнется свекровь. – А ему точно не оставить, нет?

– Нет!!! – говорим хором, и она смотрит на нас в крайнем недоумении.

А вечером в воскресенье, когда кажется, что больше уже ничего невозможно сделать, у нас очередное маленькое чудо – характеристика от завуча! Мы вспомнили о завуче случайно, ведь она у Ваньки последние два года ничего не вела, завуч у нас географию преподает, так вот, мы вспомнили, позвонили, и она с радостью согласилась написать характеристику на Ваньку! И тогда мы подорвались на вокзал – как раз она уезжала с группой на юг, работать в лагерь для одаренных детей, Ванька тоже туда ездил каждое лето, когда был помладше. Наша Людмила Евгеньевна – не человек, а чистое золото. Она пишет свою характеристику прямо на чемодане, отвлекаясь только, чтобы пересчитать своих, которых скачет вокруг сорок человек, и распорядиться. До поезда на Николаев остается всего ничего, его подадут вот-вот. На вокзале толчея и духота. И грохот – но я его не слышу. Характеристика нежнейшая, Ванька по ней получается кругом молодец. В голове не к месту всплывает и цепляется фраза из модного фильма: «Клювокрыл хороший гиппогриф и всегда чистил перья». С ней, неотвязной, я и возвращаюсь домой.

– Ванечке звонили?

– Да.

– Все хорошо?

– Да.

– А он когда вернется? Завтра?

– Да. Наверное. Я не знаю.

– Он что, может задержаться?

– Да!

Он может задержаться. Он вообще задержан! Хочется крикнуть это свекрови в лицо, но какой смысл? «…хороший гиппогриф и всегда чистил перья… всегда чистил перья».

– Я завтра утром схожу ему за черешней? Да?.. Лена?

– Да. Хорошо. Утром – за черешней.

– У вас что-то случилось, да?

– Нет!!! – хором.

– Нет, ну а что я такого спросила, а? – поджав губы: – Вы который день странные какие-то, вот я и…

– Нет!!! – хором.

Свекровь, обиженная, отбывает в свою комнату. Я немножко ей завидую. Она ничего не знает. Мне бы тоже хотелось думать сейчас, будто Ванька на даче. И вообще – свекровь хоть спала, а у нас с Андреем, честно сказать, не больно-то получилось.

Слушание назначено на одиннадцать, и Илья Валерьевич велел нам прийти за час, чтобы обсудить «кое-какие нюансы», но мы, конечно, оказались на месте почти за два с половиной. Коридоры тут как в фильме ужасов, не совру: серые стены, редкие лампы дневного света и тревожный полумрак. По стенам железные стулья, тоже светло-серые, с дырками. Чувствуешь себя на таком как на дуршлаге – холодно и жестко. По ногам откуда-то сквозняк, хотя на улице с самого утра страшная жара.

Сейчас мы сидим в коридоре уже втроем с адвокатом, и про истекшее до прихода Ильи Валерьевича время, проведенное здесь, я ничего не помню, кроме того что оно очень медленно шло. Мы сидим, Илья Валерьевич перелистывает нашу папку, в которой справки, грамоты и характеристики. Что я думаю про Илью Валерьевича? Честно признаться, уже не знаю. Сначала он меня немного пугал, но в тех обстоятельствах, при которых мы познакомились, меня пугало все, так что это не показатель. А сейчас? Нормальный (вроде) спокойный мужик чуть за пятьдесят, немножко усталый. Точно не понторез, и, общаясь с ним, мы не чувствуем себя идиотами, хотя, видит бог, мы не знаем о нашей ситуации почти ничего. Если задать Илье Валерьевичу конкретный вопрос, он дает конкретный ответ – насколько возможно, и это представляется очень ценным. Мы начитались в интернете всяких ужасов о бесплатных адвокатах, но этот надуть нас, похоже, не пытается. Даже о деньгах пока ни разу не заикнулся. Говорит: все потом, пусть пройдет заседание.

В день знакомства, когда Андрей его спросил – осторожненько, но довольно конкретно: может быть, кому-то сколько-то дать, чтобы замять дело, ведь явно же речь о подставе и ребенок не виноват, Илья Валерьевич только головой покачал. И объяснил – если денег сразу не попросили, прямо ночью, значит, целью были не деньги. А, например, раскрываемость. И если денег… «А денег точно не просили у вас?» – «Точно! Да неужели бы мы… То есть мы небогатые люди, но нашли бы…» и если денег точно не просили, то, похоже, упомянутая «раскрываемость» как раз наш случай. И вообще, запомните, дорогие родители, на будущее – ибо мало ли что и кого из нас ждет в будущем, – как только дело документально оформлено, забудьте уже о том, что можно запросто откупиться… Откупиться у нас бывает можно, да, даже врать не стану, но только «до» – да и то по нынешним временам не факт, что это поможет.

Эта его прямота нам с Андреем понравилась тогда… в смысле «понравилась» – слово не самое удачное при наших обстоятельствах, но как-то сразу стало Илье Валерьевичу больше доверия. А теперь он сидит, листает Ванькину папку, предварительно отложив стопочкой медицинские бумажки на свободный стул, читает характеристики и разглядывает грамоты. Тут и самые свежие, с выпускного, – за хорошую учебу и высокие в ней результаты, за активную работу в классе, за умение «по-настоящему дружить с одноклассниками и учителями»…

– Умение дружить… – задумчиво тянет Илья Валерьевич. – Когда я говорил с вашим мальчиком… Боюсь, именно «умение дружить»… Я думаю, в конечном итоге именно из-за него он здесь…

Мы в растерянности смотрим на адвоката, пытаясь уловить мысль. Чего плохого в дружбе?! А Илья Валерьевич продолжает:

– Он ведь не просто так этот гашиш-то нес, вы поймите. Его же друг попросил. Сказал, мол, плохо мне, умираю без дозы… Понимаете?

Что уж тут непонятного. Это так похоже на Ваньку. Друг в беде. Другу помоги, не задавая вопросов… Я ежусь и без успеха пытаюсь устроиться поудобнее. Жмусь к Андрею, и он обнимает меня за плечи, трет их, стараясь согреть. Какие же тут все-таки стулья отвратительные, просто слов нет!

– Хороший, видно, парень у вас, – говорит Илья Валерьевич, откладывая последнюю грамоту.

Она из велоклуба, и там тоже что-то про взаимовыручку. Это они прошлым летом в Карелии катались. Илья Валерьевич откладывает грамоту и раздумчиво вздыхает, и от этого вздоха у меня вдруг возникает очень странное ощущение – как будто голова изнутри чешется, ото лба и до макушки, и кожа от этого словно бы немного перемещается… вот интересно, не это ли ощущение описывают люди расхожей фразой «волосы шевелятся на голове»?.. А следом догоняет другая мысль: в любой непонятной ситуации – работай. Собственно, эти рассуждения об этимологии в коридоре суда – типичный пример, как я спонтанно начинаю думать о работе в моменты, когда боюсь подумать о другом.

Андрей смелее меня – гораздо, гораздо смелее, – и он задает прямой вопрос:

– Чего нам ждать?

– И хотел бы вас утешить, да нечем, – отвечает Илья Валерьевич и, в лучших традициях, разводит руками. – Я буду ходатайствовать за то, чтобы мальчика отпустили под подписку о невыезде до основного суда… вот и зрение у него… он ведь без очков не может, и это при наших обстоятельствах хорошо… но… не хочу вас пугать, только и обманывать смысла не вижу… на моей памяти ни одного человека под подписку не отпускали… то есть вообще ни одного… вот после основного суда условные сроки – это еще помню… тоже крайне редко, однако случалось при благоприятном стечении… а так, чтобы до суда… нет… не было такого… вы поэтому пригото…