Ночью Янис нарвал крапивы, залез в кусты, разделся донага и принялся пороть себя, особенно нещадно по местам, которые казались наиболее слабыми перед лицом соблазна.

После этой грозы Зете перестала с Янисом разговаривать, только, встречаясь с ним наедине, шипела:

— Рохля!

Хотя Янис и летом и зимою трудился в поте лица своего, у него не было ничего, кроме залатанного кафтана и холщовых штанов. Весь свой заработок он ссужал хозяину и не только не просил, но даже не брал долга, ибо в молитве сказано: «И прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему».

Мать Яниса, которая была уже в летах и добывала себе хлеб тем, что пряла для людей, не могла видеть, что сын ее ходит, точно последний нищий. Откладывая копейку за копейкой, старушка на скопленные деньги купила у хозяев восемь локтей шерстяной материи. Из нее швец Корнетского имения сшил Янису модный в то время сборчатый кафтан. Возвращаясь от швеца, Янис, чтобы не помять новый кафтан, надел его на себя, а старый завернул в платок и понес под мышкой.

На Псковском шоссе ему повстречался молодой цыган в рубахе, без шапки. Тот еще издали, как это принято у цыган, поздоровался с Янисом и заговорил:

— Куда это ты, молодой человек, подался? Знаю, знаю, к своей зазнобушке идешь, а то разве вырядился бы, как баронский сын, — сказал цыган.

Янис густо покраснел от стыда: его заподозрили в таком зазорном поступке!

— А что у тебя в узле? Должно быть, пряники своей красотке несешь? — дразнил цыган Яниса.

— Нет, нет, там мой старый кафтан! — наивно оправдывался Янис.

— Поклянись, что не врешь, — не отставал цыган.

— Клясться — грех. Мой брат Иисус сказал, что можно только говорить «да» или «нет», — принялся объяснять Янис.

Цыган свистнул.

— Э-э! Стало быть, ты сын божий! Послушай-ка, сделай доброе дело, отдай мне свой старый кафтан. А то еще пойдет дождь, и я промокну до костей. Всю мою черноту смоет, куда я такой денусь — цыганочки любить перестанут.

Тут-то Янис понял, что для него настал час большого испытания. Не кто иной, как Иисус послал ему этого цыгана, чтобы проверить, как Янис выполняет наставления брата: «И у кого две одежды, тот отдай одну неимущему». Разве это не чудо, что именно сегодня, когда у него впервые в жизни оказался второй кафтан, ему встретился человек, у которого нет ни одного?

А так как Янис уже давно ждал случая, чтобы выказать свое беспрекословное послушание небесному брату, он немедля протянул цыгану узел со старым кафтаном. Парень поблагодарил, пожелал Янису большой удачи у девушек, и они разошлись.

Вдруг Янис вспомнил, что ближнего надо любить, как самого себя, а что же сделал он — отдал цыгану старый кафтан, а себе оставил новый. Иисус еще подумает, что Янис любит себя больше, чем своего ближнего.

«Ой, ой, как я опозорил своего дорогого брата! — Янис рвал на себе волосы. — Погоди, это ведь еще можно исправить!» Цыган был еще недалеко, у поворота дороги.

Янис бросился вдогонку, крича, чтоб тот подождал. Но парень, видимо, решил, что Янису стало жаль старого кафтана, и он пустился бежать во всю мочь, и Янису, конечно, было бы не догнать быстроногого парня, не случись на дороге урядник. Увидев бегущего с узлом цыгана и кричащего преследователя, урядник не усомнился в том, что беглец — вор, а Янис — пострадавший. Соскочив с брички, урядник крикнул цыгану: «Стой! Ни с места, а то стрелять буду!» — и схватил парня за шиворот и не отпускал, пока не подоспел Янис.

Запыхавшись и заикаясь от волнения, Янис пытался втолковать обоим, что он вовсе не хочет отнимать кафтана, то есть он хочет, чтобы ему вернули старый кафтан, но взамен он отдаст новый.

Видя, что на словах ему ничего не растолковать, Янис сорвал с себя новый кафтан, надел на цыгана, развязал узел и сам облачился в старый.

Урядник проворчал, что такого чудака еще не видывал, а Янис пошел домой счастливый, напевая по дороге благодарственные песни.

Всю свою жизнь Янис каждое воскресенье ходил в Алуксненскую церковь. Весной и летом, осенью и зимой, сияло ли солнце, шел ли дождь или снег и небо сливалось с землей, Янис мерил дорогу вокруг Алуксненского озера, чтобы попасть в церковь, объявленную святой за то, что сразу же после молебна, отслуженного в ней, русский царь исцелился, в то время как молебны в других церквах не помогли.

В молодости или в зрелом возрасте прошагать такое расстояние для мужчины, да еще в постолах, отнюдь не геройство, но, когда Янису уже стукнуло шестьдесят и ноги скрутил ревматизм, он частенько с тоской поглядывал через озеро в сторону Алуксне и думал, как было бы хорошо, если бы он, точно Иисус, мог ходить по воде, яко посуху. Как легко было бы попасть в церковь, попеть вволю божественных песен и раз-другой вкусить от святого причастия.

В одну туманную ночь, возвращаясь с пастбища, куда отводил лошадей, Янис остановился на берегу озера. Вдруг ему послышалось, будто по озеру кто-то идет: шлеп, шлеп, шлеп…

«Не он ли?.. Не брат ли Иисус? Правда, апостол Петр тоже пробовал сделать это, но сразу испугался и вскрикнул: „Господи, помоги, тону!“».

Иисус все приближался, хотя в тумане можно было разглядеть лишь нечто вроде темного столбика величиною с человека среднего роста.

— Иисус, это ты? — спросил Янис дрожащим голосом.

— Да, брат мой, это я, — последовал ответ. — Да будут благословенны твои очи, узревшие меня в темноте, да еще в тумане. За это ты увидишь такое, чего не увидеть никому из смертных. А за то, что ты веришь мне всей душой, я дам тебе все, что пожелаешь. Можешь взять себе хоть имение Ласбергов, можешь попросить хутор, на котором всю жизнь батрачишь, — все, все можешь взять.

— Брат Иисус, я не жажду благ мирских, — отвечал Янис. — Но если бы ты выполнил мою просьбу…

— Проси, и желание твое исполнится, — обещал Иисус.

— Если можешь, то вели, чтоб я, не замочив ноги, ходил через озеро в церковь, — попросил Янис.

— Поскольку ты довольствуешься малым, то я внемлю твоей просьбе. Ты сможешь ходить по озеру, но только в церковь и обратно. Если захочешь сходить на базар или хозяин пошлет тебя за табаком, то пойдешь кругом — божий дар нельзя на мирские дела тратить, — обещал и одновременно предупредил Иисус, и шаги его стали удаляться: шлеп, шлеп, шлеп…

Янис с нетерпением ждал праздника, чтобы впервые перейти озеро. И когда настало воскресенье, он еще дома обул новые постолы, которые обычно, чтобы уберечь от росы, носил до самого Алуксне под мышкой. Вера его была так сильна, что он ни минуты не сомневался в обещании Иисуса.

Какое это было зрелище, когда Янис в солнечное утро шагал по озеру! Рыболовы забыли о своих поплавках и не вытащили в тот день ни одной рыбы, ибо были так ошарашены, что побежали домой рассказать о великом чуде женам. Те, правда, им не поверили и стали искать у них по карманам и торбам пустые водочные бутылки.

А Янис тем временем уже сидел смирно в церкви, на самой задней скамье, хоть народ еще и не собрался и он вполне мог занять место у самого алтаря.

Вдруг Янис услышал стук шагов — тук, тук, тук, — словно кто-то ступал на деревянных ногах. Поскольку в церкви смотреть по сторонам не полагается, Янис продолжал сидеть неподвижно, косясь одним глазом на проход посередине, между мужскими и женскими скамьями.

На свое счастье, Янис при виде необыкновенного посетителя утратил дар речи. А то бы он вскрикнул во весь голос, ибо это… это был сам черт! На тонких козлиных ногах, с длинными крутыми рогами, весь косматый, безобразный. Под мышкой у него была зажата вяленая телячья шкура, в руке он держал черное воронье перо. Подойдя к алтарю, черт примостился на амвоне, расстелил рядом с собой шкуру и, словно от нечего делать, стал ковырять в зубах вороньим пером.

Вдруг глаза у черта загорелись, и он уставился на женскую половину. Янис тоже глянул туда и увидел, как Зете шепчется с горничной молодого барона. Черт тут же что-то записал на телячьей шкуре. За всю службу он записал десять человек: еще двух девиц — за болтовню и двух парней, пяливших глаза на красотку Анлизе; старого кучера имения, который тайком сплюнул на пол; двоих хозяев, мирно храпевших во время проповеди; и сына одного из них, который, желая разбудить отца, ткнул его кулаком в бок.