Она подмигнула ему и взялась за второй ботинок.

– Ты… откуда ты знаешь?.. – опешил парень, с которого тут же слетела вся спесь, и он воровато заозирался по сторонам, как прошкодившийся котенок. Весьма милый котенок, к слову заметить. С белесыми ресницами.

– Успокойся. Я никому не скажу.

– Как ты догадалась? – Зэйн придвинулся ближе и перешел на доверительный тон.

– Думаешь, ты единственный клиент у Серафима Суррогата.

– Послушай, Зина, – наклонившись к девушке и приобняв её за талию, парень перешел на воркующий тембр. – Что-то я не припомню у тебя ни под какой грудью никакого шрама.

– А ты много видел мою грудь? – Зина резко развернулась на месте, «случайно» ткнув коллегу локтем в живот.

– Ну, как же, – Зэйн даже не обратил внимания на тычки подруги. – Мы же зачастую сталкиваемся в душе, здесь и на работе.

– Это еще ничего не значит. В отличие от тебя, я не бравирую своими шрамами.

Тетка Климентина, стиравшая в этот момент неподалеку обоссанные детьми пеленки, видела всю эту сцену и поняла её по-своему.

– Ах ты, кобель неуемный! – воскликнула она, огрев Зэйна между лопаток мокрой, скрученной в жгут простыней. – Мало тебе блядучих девок, так ты еще к нашей бедной девочке пристаешь!

– Тетка Климентина, что за манеры?! – делано возмутился парень, отскакивая от очередного замаха простыней. – Я разговариваю со своим другом, а вы тут обоссанной тряпкой по спине… Это же негигиенично.

– А со мной поговорить не хочешь? – тетка Климентина, одетая лишь в длинную юбку и бюстгальтер, высвободила свои груди из лифчика и, наставив их на Зэйна как пистолеты, двинулась на него с неотвратимостью паровоза.

Подпрыгнув на месте и в ужасе отскочив в сторону, Зэйн, с криком «насилуют», пулей вылетел из душевой под хохот остальных прачек, забыв при этом даже свои штаны, висящие на стене на гвоздике. Спрятав своё богатство обратно в бюстгальтер, тетка Климентина обратилась уже к Зине:

– Идем-ка, девонька, я тебя покормлю, а то тебе скоро на работу, а у тебя и не готовлено ничего.

Зина не сопротивлялась, позволяя увлечь себя на кухню. Тетку Климентину она уважала. Она была доброй женщиной. Не так давно, как и многие, со всей семьей приехала в этот город на заработки и еще не успела, как остальные, превратиться в бездушное существо. Она и кломпов подкармливает, искренне их жалея.

На одной-единственной на весь дом общей, как и все здесь, захламленной и закопченной кухне народу было еще больше, чем в душевой-прачечной. Как и неугомонные дети в коридоре, здесь также никогда не переводились люди. Готовили здесь всегда, даже ночью, просто потому, что плит не хватало, и оттого была придумана целая система очереди – кто и когда готовит. От никогда практически не тухнущих конфорок на кухне всегда было душно, жарко и дымно. В такие районы, как этот, газ всегда подавали весьма сомнительного качества, и оттого на кухнях подобного рода, помимо прогорклого масла, кислого теста и тухлой рыбы, всегда воняло газом, который не до конца сгорал.

Вдоль всей левой от двери стены тянулась целая вереница медных кухонных плит, заставленных кастрюлями, сковородками и пароварками. Возле них неотлучно дежурили хозяйки и хозяева посуды, потому как оставить свою похлебку без присмотра порой означало лишиться ужина или обеда. Народ у мадам Стервы квартировался разный, и такие, как тот же Зэйн, могли запросто стянуть пережаренные котлеты или суп из кошки. Зина собственными глазами один раз видела, как Зэйн умудрился выхлебать полкастрюли закипающего супа, пока тетка Климентина отвернулась покрошить луковицу. Сам Зэйн никогда не готовил, столуясь у своих девок или перехватывая шаурму на улице.

Вдоль противоположной от плит стены тянулась такая же вереница столов с грубо сколоченными лавками по обеим от них сторонам. За этими столами жители доходного дома ели и пили, курили или просто разговаривали между собой. В отличие от конфорок столы не всегда были заняты. Многие предпочитали есть у себя в квартирах. Так было спокойнее и безопаснее. Но в это утро, как назло, свободного местечка не оказалось.

Не особо церемонясь, тетка Климентина согнала с лавки двоих взрослых парней, орудуя все той же простыней, которую уже опробовала на загривке Зейна.

– Давайте-давайте, выметывайтесь отсюда! Вы уже поели, пора и на работу, – мотивировала она свое поведение. – Другим тоже надо перекусить перед долгим трудовым днем.

Спорить с габаритистой теткой парни не стали. Они уже закончили свой непритязательный завтрак и поспешили убраться из кухни. Им и в самом деле пора было на работу от греха подальше.

– Садись, девонька. Я сейчас, скоренько, – тетка Климентина усадила нисколько не сопротивляющуюся Зину за стол и утопала к одной из плит, за которой кашеварила её сестра.

Пока добрая женщина беспокоилась за Зинин завтрак, девушка подумала, как бы отблагодарить её за это. Лучшим вариантом такой благодарности будет посидеть в свой ближайший выходной с детьми тетки Климентины. У нее их шестеро и порой женщина не успевает уследить за ними за всеми. Несчастный глава этого большого семейства дядька Рудольф вкалывает на трех работах и очень нечасто бывает дома. В основном, чтобы принести заработанные деньги. Видя, как сгорает на работах дядька Рудольф, Зина как-то спросила тетку Климентину, зачем они приехали в этот город. Труд здесь тяжкий и низко оплачиваемый. На это всегда веселая и улыбчивая женщина грустно опустила глаза и рассказала, как там, откуда они приехали, и этого невозможно было найти.

От невеселых мыслей Зину оторвал густой с надрывом кашель. Подняв голову, она увидела сидящего напротив нее за тем же столом деда Тадеуша. На глаз было трудно определить, сколько ему лет. Рак сожрал у него оба уха, горло, нос, легкие и обе ноги. У него было столько имплантатов, что еще чуть-чуть и дед догнал бы киберов. Из-за бедности, имплантаты деда Тадеуша были весьма низкого качества, отчего выглядел старик ужасно.

В доходном доме ходила шутка, будто дед Тадеуш самый старый человек во всем Белом городе, но Зина прекрасно знала: на самом деле ему только-только перевалило за пятьдесят. Зэйн в своих разглагольствованиях приписывал деду лишний десяток лет, но Зина жила в этом доме дольше него и еще застала те времена, когда Тадеуш имел меньше имплантатов, чем сейчас, и мог работать. Последние года три медленно угасающий старик не был способен даже на самую простую и легкую работу. Соответственно, не мог зарабатывать. Он единственный во всем доходном доме мог жить бесплатно и только потому, что был отцом мадам Стервы. Остатки совести хозяйки дома не позволяли ей выгнать старика на улицу.

Справившись с накатившимся приступом кашля, дед кивком поздоровался с Зиной. Говорил он редко. Его имплантированные голосовые связки были очень плохого качества, и оттого каждое слово давалось деду Тадеушу с большим трудом. Также молча, он пододвинул девушке почти не черствый ломоть хлеба из отрубей и опилок.

– Спасибо, не стоит! – поспешила отказаться, смутившаяся и даже покрасневшая Зина. – Тетка Климентина…

Не слушая возражений, дед Тадеуш настойчиво пододвинул к Зине свой подарок.

– Спасибо, – смущенно поблагодарила она, разламывая хлеб пополам.

– А вот и я! – воскликнула тетка Климентина, появляясь с жестяной тарелкой похлебки и ставя её на стол. Вынув откуда-то из кармана медную ложку, женщина тщательно протерла её подолом и подала Зине. – Кушай, деточка, а я побежала. Мне еще шесть простыней стирать. Посуду Марии отдашь.

– Спасибо, – второй раз за сегодня поблагодарила Зина, но обращалась уже к пустоте.

Тетка Климентина, не слушая благодарностей, уже торопилась из кухни в душевую-прачечную заканчивать свою работу.

Посмотрев ей вслед, Зина повернулась к своей тарелке и с возмущением обнаружила возле себя, а больше того, возле тарелки вездесущего Зэйна. Он уже умудрился приватизировать половину пожертвованного дедом Тадеушем хлеба и нацелился на похлебку.