Известий о муже Лиза не получала. Долго ли здесь придётся жить? Наверное, до самой смерти… Вон она смотрит из-за каждого угла глазами голодных и обессиленных… Но жить надо! Нельзя отчаиваться! Бог терпел и нам велел…

Арестант

О высылке своих родных Степан Ильич узнал летом 31-го года, списавшись через одного вольнонаёмного со своим другом Василием Кошарным. Он был потрясён, узнав от сибиряков-охотников о месте высылки, как о совершенно безлюдном и гиблом из-за болот. Несколько дней Степан Ильич приходил в отчаянье от бессилия сделать что-нибудь во спасение своих родных. Успокоение приходило с усердием на тяжёлых работах по лесоповалу. По крайней мере, это отвлекало от горьких дум, как непосредственно при работе, так и после, когда невольно прислушиваешься к организму, который звенит от перенапряжения.

Весной 1931 года Степана Ильича из Каргатского лесничества перебрасывают в город Кузнецк²⁷ на рытьё котлована под Кузнецкий металлургический комбинат. Он отрешённо жил и работал, уже не пытаясь обращаться за помилованием… к тому же, теперь опасно было напоминать властям о себе: при пересылке сюда ему добавили в личную карточку политические обвинения, которые, в общем, тянули на расстрел: Агитация против мероприятий сов власти и вредительство.

На земляных работах при возведении комбината почти на 100% применялся ручной труд. Основная тяжесть работ ложилась на плечи «бывших кулаков и подкулачников», то есть, людей с самыми крепкими руками. Тысячи таких день и ночь работали на склонах огромного котлована, перебрасывая землю всё выше и выше, где её, уже на поверхности, с помощью лошадей развозили вольнонаёмные. Кормили хорошо, а поскольку положены были и какие-то деньги, Степан Ильич, не слишком напрягаясь, работал за двоих.

За работой землекопов с интересом наблюдали американские специалисты.²⁸ Иногда они кидали сверху сигареты и громко смеялись, глядя, как землекопы старались опередить друг друга, чтобы подобрать драгоценное зелье. Все, но не наш герой. Может, он ещё не втянулся в эту пагубную привычку – Степан Ильич начал курить, как и пить спиртное, только после ареста отца. Но не это было главной причиной его сдержанности. Просто он смотрел с нескрываемым презрением на тех, кто ведёт себя по-собачьи. Это вызывало раздражение у окружающих. Самый накрученный из них решил высказаться перед Степаном Ильичом по этому поводу.

– Ты что, самый умный у нас? По-моему ты тупой, как упрямый вол, ты можешь только, как крот, рыть землю…

Что бы он ещё мог сказать – неизвестно, потому что Степан Ильич отмахнулся от него с помощью лопаты, так что наезжающий свалился с ног. Этого человека он больше не видел рядом с собой.

Степан Ильич продолжал утомлять себя на рытье котлована. Он был даже, можно сказать, горд своим вкладом в «великую стройку»²⁹ и ощутил невольное удовлетворение, когда его лопата коснулась, наконец, коренных пород, вскрыть которые требовалось по проекту. Это было на глубине за сто метров. Увлечение работой продолжало быть способом ухода от горьких дум.

Но в минуты отдыха отсутствие проблеска надежды на освобождение начинало угнетать и злить Степана Ильича. Трудно предположить, чем бы кончились переходы от состояния отрешённости и переживаний острой паники до трудно сдерживаемого возмущения и тихой злости, если бы не сочувственное отношение к нему и призывы к благоразумию одного осуждённого, бывшего учителя. Это был пожилой уже мужчина. Он вёл учёт земляных работ. Для арестантов он был как отец. Этот добрый человек заставлял и помогал им писать прошения о реабилитации, разъясняя тем, кто упал духом, скрытое значение бумаг и вселяя надежду на освобождение. Как ни суровой кажется советская власть, она, во-первых, предоставляет право оправдываться. Писать заявления и жалобы не запрещается. И, как ни странно, эти бумаги не пропадают в столах чиновников – они в обязательном порядке регистрируются и должны рассматриваться в соответствующих инстанциях за небольшое, в общем, предписанное законом время. Во-вторых, мир не без добрых людей – нужно надеяться на случай, когда твои послания попадут в добрые руки. И, что самое интересное, ходят слухи, что вроде уже вышло постановление о воссоединении лишённых прав со своими, находящимися в ссылке семьями. Этот старый учитель убеждал поникших в горе арестантов отправлять властям теперь не только просьбы о помиловании, а просить о воссоединении с семьями. Заявления и просьбы на этот счёт он писал сам и отсылал их в Запсибкрайисполком…

Но вот он умер. Говорили, что этот добрый человек оставил записки – несколько тетрадей, в которых подробно описывал всё происходящее с ним (даже такие детали, как скрип колёс), и очень хотел, чтобы его записи не пропали. И будто бы перед смертью он успел передать свои тетрадки одному вольнонаёмному, некоему Третьякову.

Но – о чудо! Степану Ильичу, как и многим другим, разрешили воссоединиться со своими семьями!.. доставив их сюда… в свою ссылку… Это случилось в сентябре 32-го года.

Конечно, отъезд большой группы рабочих не случайно совпал с окончанием строительства Кузнецкого металлургического комбината, когда необходимо было сокращать число рабочих рук. С первой партией Степан Ильич был направлен по этапу в Томск. С ним был его друг Пётр Литошенко, брат Николая Литошенко, приговорённого к расстрелу вместе с отцом Степана Ильича, и прославленный на весь Барабинский край рыбак Николай Попов.

Группу «отпускников» довезли до Томска, но там вдруг оставили для строительства каких-то складов. Это было слишком… Вскоре ночью часть из них, семь человек, среди которых был и Степан Ильич с Петром Литошенко, по уговору Николая Попова ушли без разрешения, попросту – сбежали, прорезав дыры в палатках. У реки они умыкнули большую лодку и направились в Нарым. Плыли ночами.

Надо сказать, Бог что ли им помогал: был уже октябрь, но холодов ещё не было!³⁰ Так что отважные путешественники даже по ночам не очень мёрзли в своих ватных фуфайках. Питались они тем, что могли найти в лесу и поймать в реке. В окрестности населённых пунктов удавалось иногда напиться молока – встречались сами по себе пасущиеся коровы. Правда, подоить их не всегда получалось. Степан Ильич своими крепкими руками обычно держал корову за рога, а кто-то её доил. Однако та с испугу могла ударить ногой по ведру, молоко разливалось, а корова удирала.

Между тем дни шли чередой, и Нарым приближался. Прийти ни с чем к своим голодающим родным главы семейств не могли, а поскольку у каждого из них были какие-то деньги, то по пути, приставая иногда у прибрежных сёл, они приобретали кое-какие продукты у местных жителей (магазины во встречных посёлках были пустые, или их не было вообще). Самым ценным была мука или лапша, а также мыло, табак и спички.

И вот беглецы на Васюганщине! Трудно описать волнение ссыльных, вдруг увидевших – после полутора лет пребывания на краю смерти – увидевших на пороге землянки живого и здорового своего сына, мужа, отца! Но, конечно, у нашей ссыльной семейки преобладала радость, что не скажешь о переживаниях Степана Ильича при виде голодных и худющих своих родных, прозябающих в тесноте сырой землянке. Но они были живы! Все, кроме Матрёны Максимовны… Вечная ей признательность и память.

Основой для выживания семьи Степана Ильича послужили два обстоятельства. Во-первых, самая взрослая из женщин и, по-видимому, самая мудрая, догадалась, ожидая отправку в никуда, насушить столько сухарей, что их хватило на первую, самую трудную пору. Лиза, по прибытию Степана Ильича, на его вопрос о пропитании, прежде всего, сказала ему, что без сухарей Матрёны Максимовны они бы не выжили. Большой запас сухарей брать с собой не разрешалось, так что их пришлось тщательно прятать среди перевозимых вещей и в подкладках одежды. Вторая причина, почему семья смогла продержаться в Нарыме до прибытия своего избавителя, как мы уже знаем – среди детей был парень, успевший поднатореть в крестьянском труде, а также в охоте и рыбалке.